Любопытна история ее создания. У нее есть подзаго­ловок, сделанный композитором: «Из старых тетрадей». В 1908 году в консерватории он начал писать новую со­нату, но не закончил и забросил работу на неопределен­ное время. В том же году сочинил Прокофьев и новую симфонию. Однако ее судьба оказалась несчастливой. Через несколько лет, взглянув на эти свои юношеские сочинения, композитор вдруг увидел, что первая часть сонаты и анданте из симфонии как будто созданы друг для друга. Так родились две части новой - Четвертой - сонаты. Осталось дописать третью часть - финал, кото­рый был начат еще в консерватории. Но он, видимо, ни­как не поддавался. Нужно было найти логически закон­ченный выход глубоким и серьезным размышлениям о жизни, которые легли в основу первых двух частей.
И вот Святослав Рихтер играет финал. Кажется, це­лый сноп света ворвался в зал. Пожалуй, такой финал произведения особенно понятен сейчас. Но в нем чув­ствуется не только отдохновение от сложных пережива­ний предыдущих частей, не только радостный вихрь. Музыка этой части несет в себе нечто более важное, ка­кой-то взволнованный монолог. Вспомним, при каких об­стоятельствах композитор сочинял ее.
Это была осень 1917 года! Прокофьев жил в это время в Кисловодске. Из Петрограда пришли известия об Ок­тябрьской революции, и он решил немедленно ехать в столицу. «Но пришел поезд с разбитыми окнами, из ко­торого высыпала испуганная буржуазия», - вспоминал в автобиографии композитор. Ему сказали, что он «сошел с ума», что в Москве и Петрограде стреляют, что он вообще не доедет...
Так вот она, буря финала - предчувствие нового, све­жий ветер революции. Пусть не все еще в происходящих событиях было ясно молодому композитору, но его твор­чество этих лет само выражало оптимистическое восприя­тие жизни, было ясным лучом на фоне упаднических настроений большей части буржуазной интеллигенции. Не случайно в 1918 году А. В. Луначарский сказал ему: «Вы революционер в музыке, а мы в жизни - нам надо работать вместе».
Мелодии в сочинениях существуют не сами по себе. Они несут определенную мысль автора, отражают его восприятие жизни. Можно ли бурное революционное на­ступление XX века выразить одними плавными певучи­ми мелодиями? А если сам творец под стать эпохе, име­ет характер новатора, не любящего проторенных путей? Если и ритм и темп жизни - другие, если социальные противоречия достигли гигантских масштабов? Если все это носится в воздухе и этим воздухом дышит худож­ник? Тогда, очевидно, и рождаются такие творцы, как Прокофьев.
И вот что самое поразительное. На наш слух, слух людей второй половины XX века, не производят «ужас­ного» впечатления те произведения Прокофьева, которые когда-то вызывали подлинные скандалы. Вспомним ту же Скифскую сюиту.
Как-то Прокофьев сказал, что один и тот же компози­тор может думать то сложно, то просто. Да, каждый за­мысел рождает и свой характер воплощения. Значит, нужно учиться понимать сложную музыку, чтобы, на­учившись, разделять с автором его большие мысли и глу­бокие чувства.
Прокофьева нужно понимать таким, какой он есть. И учиться слушать, чтобы не терять почву под ногами при первых же звуках такой сонаты, как, например, Шестая.
...Казалось, пианист вонзил руки в клавиатуру. Не­мыслимые удары, аккорды - какое-то грандиозное кру­шение. Все подчинил себе железный, беспощадный ритм. Отбрасываешь слабую попытку понять, где какие темы, откуда начинается разработка. Кажется, что соната пря­мо с нее и началась. С разработки какой-то одной гро­мадной мысли.
Святослав Рихтер, первый исполнитель этого сочине­ния после автора, так определяет смысл сонаты: «С вар­варской смелостью композитор порывает с идеалами ро­мантики и включает в свою музыку сокрушающий пульс XX века». Призываю на помощь биографию Прокофьева. Да, это пульс, пожалуй, еще и зловещий. Композитор начал сочинять Шестую сонату в 1939 году, а закончил в 1940-м. Коричневая чума германского фашизма уже расползалась по Европе - началась вторая мировая война. И в музыку не могло не проникнуть это нашествие злых сил и тревога большого художника за судьбы мира. ...
Среди безумных пассажей звуков словно молотком выстукивается одна нота. Она пронзает вас своей рез­костью, несозвучностью, дисгармонией...
Кончилась первая часть. Теперь из этой черной, глу­бокой бездны начинается подъем, возвращение к жизни, к ее смыслу. Вторая часть - аллегретто - более уравно­вешенная, просветленная. Третья - в темпе очень мед­ленного вальса. Вся она - успокоение и задумчивость. Но этого мало. Пассивность не может противодействовать той, первой теме, окончательно победить ее, подняться над ней. И тогда наступает четвертая часть - финал. Снова порыв. Но в нем уже не внешний блеск изобре­тательного финала Второй сонаты, не взволнованное предчувствие нового (финал Четвертой). Горячая вера в торжество света, воля, которая становится почти осязаемой силой, победа жизни - таким мне кажется смысл финала Шестой сонаты Прокофьева.
Овациям не было конца. Очень любят Святослава Рихтера москвичи. Да и не только москвичи. Концерты Рихтера везде выливаются в праздник музыки. И кто знает сколько в этот памятный для меня вечер было в зале людей, которых замечательный пианист навсегда подружил с Сергеем Сергеевичем Прокофьевым.
ПРИЗВАННЫЙ МУЗЫКОЙ
Этот человек был «призван» в ряды музыкантов со­всем по-военному, в 19 лет. Для музыканта это очень поздно, поскольку ни в одном виде искусства профессио­нализм не дается такой дорогой ценой, как в музыке. Ха­чатурян за «опоздание» заплатил полной мерой.
Подчиняясь непреодолимому влечению к музыке, он, студент-биолог МГУ, в 1922 году переступил порог му­зыкального техникума (сейчас училище имени Гнесиных). И, овладевая азами нотной грамоты, учился одно­временно игре на виолончели. Однако уже вскоре выясни­лось, что в душе энергичного черноволосого и черногла­зого молодого человека горит неугасимый огонь компози­торства. Даже «школьные» задачки по гармонии и поли­фонии он превращал в маленькие сочинения. Пианино, на котором юноша самостоятельно выучился играть еще в Тбилиси, где жил до приезда в Москву, становилось вы­разителем его буйной фантазии.
И вот уже брошен университет, оставлена виолончель. Арам Хачатурян - студент теоретико-композиторского отделения техникума, а потом - аналогичного факуль­тета Московской консерватории, где его учителем стал выдающийся советский композитор и педагог Н. Мясков­ский.
Он работал как одержимый, наверстывая упущенное. Так и не овладев как следует фортепиано, он, видимо, с отчаяния научился делать гораздо более сложное - писать сразу партитуру своих оркестровых произведений. Об интенсивности его «сочинительства» говорит тот факт, что только за годы учебы молодой композитор написал около 50 произведений разных жанров и размеров. Завер­шилась его учеба Первой симфонией, которая знамено­вала рождение крупного произведения армянской симфо­нической музыки и становление ярчайшего национально­го композитора. Теперь музыка Арама Хачатуряна из­вестна всему миру.
Остановите на улице любого прохожего и спросите, знает ли он Танец с саблями или вальс из «Маскарада». Может, конечно, случиться, что человек, сказав «да», не свяжет эти произведения с именем Хачатуряна или их названия со звучанием музыки, но все равно, стоит вам пропеть несколько тактов, и музыка будет мгновенно узнана.
О популярности Танца с саблями можно судить хотя бы по такому факту. Однажды советские футболисты при­ехали играть в один небольшой английский городок. Администрация стадиона решила приветствовать их му­зыкой. Выбран был именно Танец с саблями...
Действительно, нельзя не поддаться влиянию этой не­повторимой, ошеломляющей своим темпераментом, энер­гией оркестровой пьесы. Не менее восторженные слова можно сказать и о вальсе из музыки к драме М. Ю. Лер­монтова «Маскарад». Однажды Арам Ильич получил тро­гательное послание от одной почитательницы его талан­та. В конце письма она, видимо, постеснявшись своих чрезмерно эмоциональных выражений, вдруг начала оправдываться: «Не подумайте, что вам пишет какая-нибудь восторженная девчонка. Мне 80 лет. Слушая ваш вальс, я вспоминаю старый Петербург, свой первый бал...»
Конечно, не только в отмеченных вещах и не столько в них настоящая слава Хачатуряна. Всякий мало-маль­ски интересующийся музыкой знает его замечательные произведения - балеты «Гаянэ», «Спартак», за который Арам Ильич удостоен Ленинской премии; симфонии, кон­церты для фортепиано, скрипки, виолончели с оркестром; концерты-рапсодии для тех же инструментов; музыку к театральным постановкам и кинофильмам, песни, среди которых задушевная «Уралочка», написанная в годы войны.
Немало создано композитором произведений на героико-патриотическую тему. Это прежде всего Вторая симфо­ния («с колоколом»), сочиненная в 1943 году и посвящен­ная борьбе советского народа с фашистскими захватчика­ми, сюита «Сталинградская битва» и сюита для духового оркестра, написанная к 15-летию Красной Армии, марши для духового оркестра, песни «Море Балтийское», «Ураль­цы бьются здорово» и другие.
Чем же больше всего привлекает нас музыка Арама Хачатуряна? В образной, обобщенной форме очень ярко сказал о ней выдающийся советский музыкальный ученый и писатель академик Б. Асафьев: «Это прежде всего пир музыки. Нечто рубенсовское в пышности наслаждающей­ся жизнью мелодики и роскоши оркестровых звучаний. И не только тут пышность, но и изобилие, щедрость: гроз­ди мелодий и орнаментов. Словно вкушаешь музыку, рас­точительно привольную, радующуюся своему изобилию. Он не может создавать вне ощущения солнца, света, яркости тканей в игре напевов и ритмов, в сочности кра­сок оркестра... Повторяю, это Рубенс нашей музыки, но Рубенс восточных сказок, потому что Хачатурян - му­зыкант из стран дивных красочных поэм и прекрасных узорчатых мелодий... Искусство Хачатуряна зовет: «Да будет свет! И да будет радость!»
Волею счастливого случая Хачатурян явился и интер­претатором своей музыки, став за дирижерский пульт. И мы, слушатели, несомненно, глубже узнали его музы­ку - Арам Ильич как дирижер умеет добиться от оркест­ра необходимого ему звучания.
Мне пришлось побывать на многих встречах компози­тора со своими слушателями. Я видел, с каким непод­дельным интересом внимали они музыке и рассказам Ха­чатуряна о своей жизни и творчестве, наблюдал, с каким глубоким уважением относятся студенты Московской консерватории к своему профессору. Но, конечно, особен­но трогательна любовь, которой окружено имя компози­тора в его родной Армении. Арама Ильича наперебой приглашают к себе пионеры, студенты, музыканты, уче­ные, воины, знакомые и незнакомые люди, различные учреждения и организации.
Во время поездки Хачатуряна в Армению (постоянно он живет в Москве) мы как-то возвращались в гостиницу после встречи композитора со студентами педагогическо­го института имени В. Я. Брюсова. Машина ехала по широкой и красивой улице, застроенной новыми домами из розового туфа, к которым еще не успели прикрепить таблички с названием улицы. Один из спутников обратил­ся к композитору:
- Арам Ильич, а ведь это улица вашего имени.
- Не может быть, - усомнился Хачатурян.
- Давайте проверим.
Остановили машину. По тротуару шла девочка с порт­фелем в руках. На вопрос водителя она вежливо отве­тила:
- Арам Хачатурян.
Еще раз остановились. Около дома собралась в кружок большая группа школьников. Снова прозвучал во­прос. Словно сговорившись, ребята дружно закричали:
- Арам Хачатурян!
Композитор глубоко задумался, глядя куда-то дале­ко вперед...
Когда мы подъезжали к гостинице, я случайно взгля­нул на его руки - они выбивали какой-то ритм: музыка продолжалась...
ПЕСНЯ МАТЕРИ
...Она пела ее, когда оставалась одна. Открыв комод, перебирала старенькое белье, в который раз штопала дырки на сыновней одежде и тихо пела. Маленький Арам неслышно подбирался и слушал. Это была очень пе­чальная песня. Мать обращалась к своему другу-охотни­ку и спрашивала, не видел ли он ее сына. Нет, отвечал охотник, сына не видел, но видел коня, скакавшего без всадника. Мать второй раз спросила охотника. Он опять ответил отрицательно, но вспомнил, что видел чью-то чер­кеску и ружье. И вновь обратилась мать к охотнику. Он вспоминал еще какие-то вещи, оброненные кем-то, но не отвечал прямо на вопрос, как бы давая понять мате­ри, что сын ее погиб, но не утверждая этого, щадя ее, а может, и сомневаясь - может, случилось чудо, и сын ее жив.
От этой песни у Арама сжималось сердце и на глаза навертывались слезы...
Никто не знает, когда и как рождается поэт, худож­ник, композитор, но одно ясно, что истоки идут от дет­ского сердца, этого маленького, но очень чуткого «сейс­мографа» человеческих чувств.
...Шла Великая Отечественная война. Каждый советский человек трудился на победу. Тыл помогал фронту всем, чем мог. Среди этого «всего» не последнее место занимала музыка.
Уже широко известный композитор Арам Хачатурян писал произведение об этой войне, Вторую симфонию. Много мыслей владело композитором при сочинении му­зыки, главным настроением которой было предчувствие близкой победы над врагом. Но были и гнев, и боль, и скорбь - сколько утрат, сколько людей пало в бою. И оказалось, что его сердце не забыло ту самую песню матери, словно и не прошло с тех пор более тридцати лет. И скромная, негромкая народная песня превратилась в могучей силы реквием. Память мальчишечьего сердца обернулась памятью народа...
Пожалуй, это один из тех случаев, когда нам удается сравнительно легко обнаружить взаимосвязь художника с народным творчеством. Чаще же эти связи открываются не так просто.
Хачатурян редко цитирует народные мелодии. И он как-то даже пожаловался:
- Вот посмотрите, как разбирают мою музыку неко­торые критики... Вы знаете какую-нибудь мою мело­дию? - Он остановился, глядя на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20