Исполнилось 100 лет со дня рождения замечательного русского ком­позитора, пианиста и дирижера Сергея Васильевича Рахманинова. Век - срок немалый, вполне достаточ­ный, чтобы убедиться в истинном значении дела того или иного человека.
Какое место занимает музыка Рахманинова в нашей жизни, в жизни отдельного человека и конкретно в жиз­ни Мариэтты Сергеевны Шагинян?
Мнение Мариэтты Сергеевны о творчестве Рахмани­нова я решил узнать не случайно, а с «умыслом»: объ­яснил ей, что хочу поделиться с читателем не только своими впечатлениями о музыке этого композитора, но и побеседовать с человеком, который знал С. В. Рахма­нинова лично. Быть может, мой рассказ побудит тех, кто еще не приобщился к этой сокровищнице чистых и могучих человеческих чувств, пополнить ряды почита­телей русского гения.
Мариэтта Сергеевна приняла такую постановку во­проса. Я с ней поделился своими находками - высказы­ваниями выдающихся музыкантов о творчестве Рахма­нинова.
Почему-то так получилось, что почти во всех этих признаниях в любви к Рахманинову фигурировало одно и то же произведение - его Второй концерт для фортепья­но с оркестром. Я и сам его очень люблю...
Когда я расспрашивал Арама Ильича Хачатуряна об истории создания его широко известных и любимых всеми сочинений, естественно, поинтересовался, как совершился тот самый поворот к профессиональной учебе, когда не знающий нот девятнадцатилетний сту­дент Московского университета вдруг пошел в музыкальное училище. Композитор ответил довольно неожи­данно:
- Во многом виноваты Рахманинов и Бетховен. Однажды я попал на первый в своей жизни симфониче­ский концерт, который состоялся в Большом зале кон­серватории. Это было в 1922 году. В программе значи­лись Второй концерт для фортепьяно с оркестром Рах­манинова с солистом Игумновым и Девятая симфония Бетховена. Я был буквально ошеломлен невероятной красотой, могучей силой музыки этих почти не извест­ных мне тогда композиторов. Это было волшебство ка­кое-то. И осталось одним из самых сильных музыкаль­ных впечатлений всей моей жизни. Я счастлив, что услы­шал в первом моем симфоническом концерте именно эти произведения. С этого момента я понял, что без му­зыки не смогу жить. И, уже не раздумывая, бесповорот­но свернул на путь профессиональной музыкальной учебы...
Я рассказал Мариэтте Сергеевне об одном челове­ке - скромном инженере-экономисте консервного за­вода из украинского города Ромны Николае Даниловиче Бажанове. Беззаветно любя музыку Рахманинова, он посвящал свой досуг на протяжении многих лет изуче­нию его жизни и творчества. Глубоко вникая в музыку любимого композитора, много размышляя о его творче­стве, Бажанов в конце концов взялся за перо и... напи­сал книгу о Рахманинове. Кстати, недавно Бажанов вы­пустил новую свою книгу, теперь о Сергее Ивановиче Танееве (и здесь он идет от привязанности к Рахмани­нову, который любил и глубоко уважал своего учителя и наставника Танеева). Я достал книгу Бажанова о Рахманинове, вышедшую в издательстве «Молодая гвардия» в серии «Жизнь замечательных людей», и про­тянул ее Мариэтте Сергеевне.
- Я знаю эту книгу, - сказала она. - И с автором знакома, правда, по письму, которое он мне при­слал. Но я совершенно не знала, что он экономист. А книга интересная, популярно написана. Бажанов - замечательный человек...
Она на минуту задумалась, а потом, задорно улыб­нувшись, вдруг сказала:
- Ну а я вам приведу пример, который затмит все ваши... В одной книге английского писателя Джека Линдсея - на русский язык она не переведена - я встретила такой факт. Во время второй мировой войны один симфонический оркестр в поисках заработка разъ­езжал по самым окраинным районам Англии. Случа­лось, что играли и просто так, что называется, из люб­ви к искусству. Однажды заехали на шахту в Уэльсе. Это было очень глухое место - шахтеры здесь ни разу не видели ни одного оркестра, хотя на отдельных инстру­ментах кое-кто играл. Так вот, оркестр сыграл им Пятую симфонию Бетховена. Шахтеры от этой музыки плакали, как дети, навзрыд: так много инструментов и как лад­но, дружно играют необыкновенно красивую музыку. Вот это пример потрясающего воздействия музыки на массу людей.
Она замолчала, торжествующе взглянув на меня из-под очков.
Конечно, пример очень хорош - это настоящий триумф музыки, полная ее победа над человеческой душой.
Мне вспомнились слова классика румынской музы­ки Джордже Энеску, много разъезжавшего с концерта­ми по глухим уголкам Румынии, который в ответ на недоуменные вопросы друзей сказал: «Если даже я най­ду здесь одного-единственного слушателя, способного оценить Партиту Баха, то цель моя достигнута».
И потому я все-таки не отказываюсь от индивидуального подхода к оценке музыки и задаю Мариэтте Сергеев­не вопрос о Рахманинове.
Но тут необходимо отступление.
* * *
...1912 год. Рахманинов на пороге сорокалетия. Он в зените славы. По общему признанию, он гениальный пиа­нист, изумительный дирижер. А композитор? Здесь мне­ния расходились. Публика, особенно молодежь, была в восторге от его музыки. Концертные залы дрожали от аплодисментов. Многие поклонники следовали за Рах­маниновым по городам, где он давал концерты, не же­лая пропустить ни одного. Однако профессиональные музыкальные круги имели свое мнение.
Тогда было в моде левое, модернистское искусство - все, что имело новизну, являло новое направление. А Рахманинов как будто ничего нового не открывал, писал обычную, традиционную музыку и, как считали теоретики, идущую след в след за Чайковским. Строгие профессора не принимали такого, по их мнению, эпи­гонства, скептически принимали его успех. И тем более не прощали Рахманинову неудач, как это было с его Первой симфонией. А ведь там он хотел быть левым в угоду моде, не осмелился быть естественным, самим со­бой.
К 1912 году уже прозвучали его Второй фортепьян­ный концерт и Вторая симфония - вершинные творения его музы, с мелодиями величавыми и бесконечными, словно повествующими о красоте родной природы, о ее степях и буйных весенних половодьях (в этих мелоди­ях было лермонтовское: «разливы рек ее, подобные ма­рям»). Ярко сверкали жемчужины его романсов «Весна идет», «Не пой, красавица», «Сирень». Не сходили с уст мелодии его еще дипломной юношеской оперы «Алеко». И все-таки для эстетов от музыки он бы лишь эпигоном Чайковского, «эклектиком». Это не говорили гром­ко, во всеуслышание, а шептали по углам, но слухи до­ходили до композитора, он глубоко переживал, заболев тяжелым неверием в свои силы.
И в эти дни он получил письмо, в конце которого вместо подписи стояла нотка «Re». Письмо было не­обычное, заинтересованное, горячее. И композитор тут же ответил своему анонимному адресату. Завязалась переписка.
В этих письмах к Рахманинову его убеждали «в ис­торической нужности его музыки, прогрессивности ее в тысячу раз большей, чем все формальные выдумки мо­дернистов». Лейтмотивом писем была одна важная мысль о том, что «единственный критерий музыки - это характер ее действия на слушателя». Если она «под­нимает его душу, возбуждает благородные и мужествен­ные начала в нем, помогает ему бороться с хаосом, со стихийностью, с низменными началами характера, на­правляет его на большие исторические свершения, нако­нец, гармонизует и соединяет его со всем человече­ством, значит, - это настоящая музыка, идущая в аван­гарде своей эпохи». Неизвестный корреспондент убеж­дал композитора, что он «нужный народу творец, обя­занный решить историческую задачу, противостать раз­ладу и неразберихе в музыке, мистике и теософии, вос­становить линию развития передовой русской музыкаль­ной культуры».
Поначалу Рахманинов не знал, кто скрывается под псевдонимом «Re», знал лишь, что адресат - женщина. Судя по ответам композитора, эти письма были нужны ему, трогали душу, значили в тогдашней его жизни не­мало, «Кроме своих детей, музыки и цветов, - писал он в одном из писем, - я люблю еще Вас, милая «Re», и Ваши письма. Вас я люблю за то, что Вы умная, инте­ресная и не крайняя (одно из необходимых условий, чтоб мне «понравиться»); а Ваши письма за то, что в них везде и всюду я нахожу к себе веру, надежду и лю­бовь: тот бальзам, которым лечу свои раны. Хотя и с некоторой пока робостью и неуверенностью, но Вы ме­ня удивительно метко описываете и хорошо знаете. От­куда? Не устаю поражаться. Отныне, говоря о себе, могу смело ссылаться на Вас и делать выноски из Ваших пи­сем: авторитетность Ваша тут вне сомнений... Говорю серьезно!..»
Этой незнакомкой - ноткой «Re» - была двадцати­четырехлетняя Мариэтта Шагинян. А познакомились они почти через год после ее первого письма. Знаком­ство это произошло весьма необычно. На одном из кон­цертов, в артистической, она прошла совсем близко от композитора и, не удержавшись, посмотрела на него. Он неожиданно протянул руку и остановил ее. Когда она, удивленная, спросила, как он угадал, Рахманинрв, улыбаясь, ответил, что она на него «знакомо поглядела». Как она узнала потом, ее учитель музыки еще по гимна­зии Михаил Слонов, большой друг Рахманинова, узнав от композитора о письмах «Re», безошибочно угадал в них свою ученицу.
Они стали большими друзьями. И переписка про­должалась. И было много встреч. А однажды Сергей Ва­сильевич обратился к Шагинян за помощью - попросил подобрать стихи для романсов. Авторитет «Re» - а те­перь он только так и называл ее - по части литератур­ной, поэтической был для него непререкаем. Ко времени их знакомства она была уже автором книжки стихов, рас­сказов, критических статей на темы литературы и искус­ства. Многие романсы Рахманинов написал на предло­женные Шагинян стихи поэтов, а романс «Муза» компо­зитор посвятил ей, поставив в посвящении все то же неизменное «Re»...
* * *
Теперь слово Мариэтте Сергеевне Шагинян. Вопрос прежний, только чуть уточненный:
- Чем была музыка Рахманинова для вас в те да­лекие годы и чем является сейчас?
- Чем была для меня и моего поколения музыка Сергея Васильевича, можно узнать, прочитав мои воспо­минания о нем. Кстати, опубликованы и пятнадцать его писем ко мне. Главное, что я хочу сказать: музыкальное творчество этого необыкновенного, доброй души человека было для нас как бы продолжением традиций великой русской революционно-прогрессивной литературы, учив­шей нас, молодежь, думать о народе. Хоть и был он дворянского происхождения, но в юности прошел через бедность, нужду, давал уроки, знал, как достается кусок хлеба. В его музыке мы видели русскую землю, русский пейзаж, скромное русское настроение. Есть в его музыке тургеневское начало.
Сейчас я вижу, что тогда все мы относились, к сожа­лению, несколько критически к его творчеству. Виновата в этом официальная пресса, которая сообща била его яко­бы за меланхолию, пессимизм, за что и Чехова раньше бранили. Сейчас мое отношение к музыке Рахманинова углубилось, я чувствую в его произведениях, написанных до отъезда из России, в 1917 году, гораздо полнее, чем раньше, его композиторскую широту... Есть в его музыке глубокое начало духовной чистоты, что мне особенно до­рого. Это исключительно воспитывающе действует на вку­сы молодежи. Музыка ведь самое сильное из искусств: звук непосредственно влияет на психофизиологическую природу человека. И потому она, музыка, дает колоссаль­ные социальные результаты. Абстрактная музыка тем и страшна, что она абстрагирует молодежь от социальных обязанностей, разлагает, уводит в сторону. И потому нам нельзя спокойно смотреть, как молодежь подпадает под влияние пустой, бессмысленной музыки. Великое же, на­стоящее искусство, каким является музыка Сергея Ва­сильевича Рахманинова, должно быть всегда с нами...
Задумавшись, после небольшой паузы Мариэтта Сер­геевна говорит:
- Очень люблю его романсы... Но больше всего люблю его Второй фортепьянный концерт!


ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ О СОЛНЦЕ?
В октябре 1916 года Сергей Прокофьев завел альбом, который назвал «Что вы думаете о солнце?». На эту свое­образную анкету из одного вопроса отвечали друзья и знакомые композитора. В альбоме сорок восемь ответов, в том числе записи Пришвина, Шаляпина, Маяковского, Глиэра, Маяковского...
Маяковский, например, вписал в альбом отрывок из поэмы «Облако в штанах»:
От вас,
которые влюбленностью мокли,
от которых
в столетия слеза лилась,
уйду я,
солнце моноклем
вставлю в широко растопыренный глаз»
Каждый, кто писал в альбом, полушутливо состязался в оригинальности с другим, но неизменно вкладывал в за­пись и долю своей жизненной философии, философии художника.
Зачем завел этот альбом Прокофьев? Он вскоре даже забыл о нем... Но для меня существование альбома оказа­лось неожиданным и счастливым открытием и дало повод к началу разговора о творчестве композитора.
Что думал о солнце сам Прокофьев? Что бы он вписал в альбом, если бы его попросили это сделать? Давайте по­думаем вместе.
Надо сказать, раньше я не интересовался творчеством Прокофьева. Но как-то на концерте я услышал марш из оперы «Любовь к трем апельсинам». Необычайная музыка заинтересовала меня. Мелодия оригинальная, будто выко­лота иглой - такие острые, короткие нотки...
Потом я побывал в Большом театре на балете Про­кофьева «Ромео и Джульетта». Роль Джульетты исполня­ла Галина Уланова. Впечатление от спектакля осталось очень сильное, а вот когда я стал вспоминать музыку, оказалось, что в памяти образовались большие провалы. Запомнилась сцена на балу (менуэт), тема Джульетты (мелодия со взлетами флейты), что-то еще...
Понравилась музыка к кинофильму «Александр Невский» и другие произведения Прокофьева, но не целиком, а отдельные их части: вальс из оперы «Война и мир», песни «Колыбельная», «Нам не нужна война» из оратории «На страже мира», вторая часть Пятой симфонии. Но очень многое из того, что слышал, я не понимал, и это смущало.
Передавали как-то по радио оркестровую музыку. Она привлекла мое внимание удивительной, почти кристальной ясностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20