Однако эти ссылки мало что проясняют, и сами классики марксизма в
своих конкретных исследованиях никогда не ограничивались подобными
выражениями. Очень мало будет сказать, например, что античная эстетика, или
греческая скульптура, или эллинистический роман "в конечном счете"
определяются рабовладением. Где же этот конечный счет и как можно было бы
при его помощи прийти от той или иной культурной надстройки к определяющему
ее социально-экономическому базису? Что рабовладельческого можно найти в
греческой трагедии? Или что рабовладельческого в античной пластике?
Очевидно, подобного рода вопросы требуют исторического анализа, и здесь,
вероятно, между базисом и надстройкой окажется очень много промежуточных
звеньев, которые меняют данную надстройку до полной неузнаваемости и мешают
распознать ее социально-исторический корень.
Что же на деле означает марксистский принцип "в конечном счете"
применительно к проблемам античной эстетики?
Производитель материальных ценностей в античности есть раб. Раб
трактуется не как человек, а как домашнее животное. Он - живая и говорящая
вещь - является не только производителем товаров. Он сам - товар.
Классическое рабовладение уже характеризуется рабским производством товаров
на рынок и товарно-денежной системой. Втягиваясь в эту товарно-денежную
систему, классический грек поневоле привыкал измерять качество чисто
количественным способом. Именно это и явилось тем новым, чего не знали более
ранние этапы социально-исторического развития, основанные на натуральном
хозяйстве. Товарно-денежные отношения, властно врываясь в жизнь людей,
повелительно требовали своего признания и имели тенденцию изменить старые -
доморощенные и деревенские - способы мышления. Меновая стоимость поражала
умы, отбрасывая потребительную стоимость на задний план. Она приучала
мыслить все непосредственно данные качества при помощи количественных
методов. Так, ранние греческие философы, во-первых, представляют тот или
иной вид материи в качестве основного эквивалента всех существующих вещей;
во-вторых, понимают этот конкретный вид материи вполне непосредственно и
даже чувственно (земля, вода, воздух, огонь, эфир) и, в-третьих, принимают в
качестве основного метода перехода одних стихий в другие разные
количественные процессы и структуры (сгущение, разрежение, ритм, гармония,
симметрия). Все это превращается в эстетический предмет, как только
приобретает самостоятельную созерцательную ценность. А созерцательными греки
по необходимости оказывались ввиду малой подвижности рабовладельческой
системы вообще и ввиду непосредственного, стихийно-естественного характера
рабовладельческого производства эпохи древнегреческой классики. 3.
Традиционное воззрение на античную пластику
1. Обычное изолирование
а)
Ученые, литераторы и критики всех направлений всегда высоко ценили в
античной Греции ее скульптуру и пластику. При этом скульптура
рассматривалась отнюдь не только как специфическое искусство, но и как общий
метод построения художественного образа во всех областях греческого
искусства, литературы, философии и науки. И действительно, этот пластический
характер античного искусства и литературы бросается в глаза при первом же
взгляде на античность. Невозможно спорить с тем, что самым выдающимся
достижением античного искусства является именно скульптура. Невозможно
спорить с тем, что греческие боги и герои сконструированы здесь так, что
можно как бы видеть их и даже как бы осязать их своим умственным взором.
Даже такие области человеческой мысли, по своему существу далекие от зрения
и осязания, как математика и астрономия, разрабатывались у греков с
поразительной склонностью к физической и чисто зрительной, обязательной
наглядности. То, что греческая математика есть почти всегда геометрия и даже
стереометрия, это уже давным-давно превратилось в банальную истину и не
требует особых доказательств. Античный космос представляет собою пластически
слепленное целое, как бы некую большую фигуру или статую или даже точнейшим
образом настроенный и издающий определенного рода звуки инструмент. Можно
прямо сказать, что в Греции не было ни одной области культуры, где бы эта
пластичность не была проявлена в той или иной мере.
б)
Ограничивать и уточнять эту "пластическую" точку зрения на античную
культуру, конечно, и можно, и нужно. Так, например, в настоящее время уже
нельзя говорить в отношении Греции и Рима только о пластике просто (как это
можно было говорить в XVIII или в первой половине XIX в.). Сейчас изучены
все предварительные этапы классической пластики, ее долгий и мучительный
архаический период. Установлено многовековое разложение этой пластики,
давшее в античном мире целый ряд своих собственных специфических стилей.
Сама пластика, с точки зрения современной науки, отнюдь не являлась в Греции
и Риме единственным художественным методом. Если под пластикой понимать
зрительную или осязательную, но всегда наглядную, простую и ясную
оформленность, то, например, греческая трагедия окажется отнюдь не только
пластикой. Здесь очень много разного рода иррациональных мотивов и, прежде
всего, мотивов судьбы, которые необходимо как-нибудь объединить с несомненно
наличной здесь пластической образностью и объяснить их из одного источника.
в)
Подобные уточнения и углубления традиционного взгляда на античную
пластику, однако, не являются чем-то окончательным. Действительно,
конкретное выяснение того, чем являлась в античности пластика, может быть
осуществлено только с учетом всей той живой социальной почвы, на которой эта
пластика появилась и которой она так долго питалась. Точнее говоря, без
методической увязки античной пластики с античной рабовладельческой формацией
не может быть никакого разговора о конкретном ее понимании.
Из вышеизложенного уже должно быть ясно, что если рабовладельческая
формация создавала в античности живой опыт вещественного и телесного
понимания жизни и бытия, то она же должна была всегда толкать античное
сознание и античное творчество именно к пластике, именно к скульптурному
воспроизведению всего существующего. Античная пластика только потому и
вырастала здесь с такой огромной силой, что она есть вещественно-телесное
понимание жизни, а это последнее - самый прямой и самый необходимый
результат рабовладельческой формации, понимающей человека именно как
физическую вещь, как материальное тело. Без выяснения этого звена связь
между рабовладельческой формацией и пластикой останется такой же внешней,
номинальной и в лучшем случае чисто синхронической, как и связь между
рабовладельческой формацией и античными типами идеализма и материализма. Но,
учитывая это звено, мы сразу получаем общий взгляд на целый ряд культурных
областей в Греции, которые иначе остаются для нас совершенно не связанными.
Совершенно неверно рассматривать греческую пластику, выдвигая на первый
план только рациональную образность и не увязывая ее с моментами
иррациональными, ибо в таком случае допускается антиисторическая
модернизация и античная пластика очищается от ее рабовладельческого стиля.
Одна чистая и абстрактная рациональность отнюдь не является атрибутом
рабовладельческой формации; такая абстрактная рациональность есть порождение
рассудочного мышления изолированного и абстрактного субъекта, который
является продуктом частнособственнической экономики, т.е. который живет,
попросту говоря, не в рабовладельческой, а в буржуазно-капиталистической
формации. Если мы с античной пластикой не увяжем столь же характерное для
античности учение о судьбе, мы лишим эту пластику всей ее рабовладельческой
специфики.
Точно так же, не увязавши античную пластику с особенностями античного
индивидуального самосознания и с особенностями античной оценки исторического
процесса, мы также утеряем понимание этой пластики в ее конкретности, т.е.
ее понимание как рабовладельческой. Ведь чем глубже и разностороннее
человеческое самосознание, тем оно менее удовлетворяется физическими вещами
и телами, тем более стремится оно понять их в контексте целого мира, понять
их как процесс, как движение, т.е. уже не как просто пластично-неподвижное,
пластично-стационарное. Равным образом, история, взятая как таковая, всегда
есть, прежде всего, процесс и становление, всегда стремится перейти от
одного к другому, а не фиксировать то или другое в виде застывшей картины, в
виде произведения пластики. Следовательно, если пластика так глубоко
укоренена в рабовладельческой формации, то это не может не наложить своего
отпечатка и на все понимание античности: понимание как отдельного
человеческого самосознания, отдельной человеческой личности, так и всего
исторического процесса.
Что античность пластична - это знают все. Что она есть рабовладельческое
хозяйство - это тоже знают все. Однако остается открытым вопрос: в чем же
связь этих столь разнообразных явлений античной жизни?
2. Принцип античного гения
а)
Мы исходим из того положения, что оба эти принципа - пластика и
рабовладельческое общество - объединяются в одном общекультурном типе
античности и представляют собою в принципиальном отношении некое безусловное
единство, которое не нарушается, а только подтверждается отдельными, пусть
даже сильными отклонениями. Дело в том, что обе указанные стороны античной
культуры совпадают в одном: в отсутствии самого опыта человеческой личности
(а следовательно, и истории), в понимании человека не как личности, а как
вещи.
Античное рабство и античная пластика обычно мыслятся в полном разрыве,
так что историкам и в голову не приходит, до какой степени интимно и
внутренне связаны эти сферы и до какой степени античный гений представляется
единством, начиная от своей социально-экономической жизни и кончая самыми
утонченными формами искусства.
б)
Рабство, конечно, есть насилие. Но это ровно ничего не объясняет ни в
самом рабстве, ни в зависимых от него явлениях культуры. Насилия было так
много в истории человечества и оно настолько дает себя знать при изучении
каждой эпохи, что одним этим насилием совершенно ничего объяснить нельзя.
"Если во времена персидских войн в Коринфе насчитывалось до 460000, а в
Эгине до 470000 рабов, так что на каждого свободного жителя их приходилось
по десяти, то для этого требовалось нечто большее, чем "насилие", а именно
высокое развитие искусства и ремесл и обширная торговля" 3.
Но что такое эти античные искусства, ремесла и торговля? Это особого рода
- основанная на рабстве и без рабства в эту эпоху невозможная - практика,
порождающая некое специфическое сознание, вскрыть которое необходимо.
Важно то, кто употребляет насилие; над кем и над чем он употребляет
насилие. "Государство и насилие представляют собою именно то, что есть
общего во всех до сих пор существующих общественных формах, и если я,
например, объясняю восточные деспотии, античные республики, македонские
монархии, римскую империю, феодализм средних веков тем, что все они были
основаны на насилии, то я еще ничего не объяснил. Итак, различные социальные
и политические формы должны быть объяснены не насилием, которое ведь всегда
остается одним и тем же, а тем, к чему насилие применяется, тем что является
объектом грабежа, - продуктами и производительными силами каждой эпохи и
вытекающим из них самих их распределением"4.
Следовательно, тот, кто хотел бы разобраться в социальных корнях античной
эстетики, должен, прежде всего, принять во внимание рабовладение не как
насилие просто, а как определенную форму насилия, а форма эта необходимо
требует наличие раба, т.е. человека, понимаемого и действующего как вещь
или, по крайней мере, как животное. А это связано с отсутствием в самом
человеке сознания, что он именно человек, а не вещь.
3. Формула Гегеля
Гегель утверждал, что античность представляет собою существенное
равновесие и отождествление "идеи" и "материи". Идея, говорил он, понимая
под нею духовную жизнь свободной индивидуальности, не дана здесь в своем
чистом и самостоятельном виде; она здесь не абсолютна: она дана здесь ровно
настолько, насколько она нужна для оформления материи. Поэтому античность и
далека как от средневековых идеалов, так и от новоевропейских,
образовавшихся на основе высочайшей оценки личного начала.
С другой стороны, говорит Гегель, здесь и материя не дана в своей полной
хаотичности и произволе, но лишь настолько, насколько это надо для
осуществления идеи. Поэтому отсутствие опыта личности приводит здесь к
возведению материи на максимальную высоту прекрасного, т.е. к превращению ее
в здоровое, сильное, прекрасное человеческое тело. Отсюда, по Гегелю, и весь
скульптурный характер античной "прекрасной индивидуальности" и античной
"художественной формы".
Эту свою известную характеристику античности Гегель, однако, не довел до
действительной конкретности. Он не понял, что и вся социально-экономическая
жизнь античного мира также входит в эту "скульптурную" характеристику, и
даже не только входит, но и является для нее реальной жизненной базой. Обе
односторонности - объяснение из голого насилия и гегелевское объяснение из
голой идеи - ровно ничего нам не объясняют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102