Он остроумен, находчив, обладает необыкновенным умом и феноменальной памятью. И ничто не в силах сломить его железную волю, загнать в тупик. На все случаи жизни у него есть готовое решение... Как вы думаете, на кого рассчитаны такие фильмы?
- На дурачков! - выпалил Карл. - Это есть глупая выдумка.
- А ты как думаешь? - Семенов дружески похлопал меня по плечу.
- Думаю, что Карл прав, - это неумная подделка. В будущем, может быть...
- Штамп самой низкой пробы! - поддержал меня Карл. - Разведчику положено быть с неприметной внешностью: сегодня увидел, а завтра забыл, как он выглядит.
Семенов хитровато посмотрел на Карла.
- Стало быть, разведчиком может стать каждый?
- Да нет же, - попытался уточнить Карл. - Память у разведчика должна быть хорошая - вот что очень важно. Затем, конечно, хладнокровие, находчивость. Но при всем при том разведчик - это нормальный человек, а не какой-то феномен вроде Шерлока Холмса.
- Недавно я был в Самаре, - выслушав Карла, продолжал беседу Семенов. Иду по Дворянской, и вдруг из-за угла навстречу мне офицерик при всех доспехах - шашка, револьвер и даже шпоры... Он так резко повернулся, что на тротуаре осталась шпора. Мне бы не обратить внимания на это и пройти мимо. Но я на какое-то мгновение утратил чувство самоконтроля, о чем тут же пожалел. "Ваше благородие, изволили обронить", - говорю я и подаю офицеру шпору. Смущенный офицер берет шпору, благодарит меня и протягивает деньги: "Это, голубчик, тебе на чай. Бери, бери". Но я отстраняю его руку. И тут происходит непредвиденное.
"Большевик? А ну марш за мной!" - кричит он и выхватывает револьвер... Вот и весь эпизод. Скажи, Дрозд, как бы ты поступил на моем месте?
- Судя по обстановке... - уклончиво ответил я.
- Это не ответ. Подумай, но помни: у меня на размышление было меньше времени, чем теперь у тебя.
- В селе Исаклы я оказался в не менее затруднительном положении, ответил я примером на пример, - и если бы не стукнул легионера, не имел бы удовольствия видеться сегодня с вами.
- Ты по-прежнему уходишь от ответа. Что же касается твоего случая, то, видимо, у тебя не было другого выхода. Но это грубая работа. А вот послушай, как вышел из положения я. "Слушаюсь, ваше благородие, но могу следовать за вами только до дома госпожи Курлиной, в подвале которого меня ждут те, кто попадает в ваши руки". - "Неужто обознался, - заикаясь, проговорил офицер. Выходит, ты из охранки". И со шпорой в руке быстро исчез из моего поля зрения. А растеряйся я, пропал бы...
Внизу раздались звуки рояля. Бывшему командующему войсками Симбирской группы Иванову, видимо, наскучило сидеть без дела, и он заиграл созвучную его настроению мелодию "Что день грядущий мне готовит...". Сначала робко, затем все увереннее, громче...
- Будто и не глупый человек, но какой-то наивный, - заметил Семенов. Дрозд, пойди и скажи их благородию, что ничего плохого грядущий день ему не готовит...
Увидев меня, Иванов перестал играть и пошел мне навстречу.
- Как вы думаете, меня долго продержат здесь на положении арестованного?
- Отбросьте дурные мысли, наберитесь терпения и помните, что сказал по такому же поводу товарищ Дзержинский.
- А что он сказал?
- Лучше тысячу раз ошибиться в сторону демократии, чем осудить одного невиновного.
- Вот как! Спасибо за обнадеживающие вести! - Иванов заметно оживился. Отстегнув ремешок, на котором офицеры носят кортик, он свернул его колесиком и сунул мне в руку. - Возьмите на память о нашей встрече... Ну прошу вас, возьмите!..
С "ковбоем" Горличко
Утром я отправился на вокзал. По улицам ветер гнал обрывки старых газет и военных приказов - все, что осталось от мятежа Муравьева.
Задание, которое я получил, обязывало меня выявлять контрреволюционные элементы в прифронтовой полосе Волго-Бугульминской железной дороги и не оставлять без внимания враждебную Советской власти пропаганду, вроде той, что я наблюдал в вагоне по пути в Симбирск.
Комендант станции сказал, что вот-вот отойдет на фронт эшелон сводных отрядов интернационального батальона.
В раскрытой настежь двери теплушки начальника эшелона колыхалось алое знамя. У вагона толпились военные. В дверях появился атлетического телосложения мужчина в широкополой ковбойской шляпе. На нем были шелковая куртка в клетку, бриджи и желтые краги, на поясе - парабеллум. Выразительно жестикулируя, он с кем-то горячо спорил, коверкая русские слова, затем, взмахнув руками, легко спрыгнул на землю.
Залюбовавшись "ковбоем", я не обратил внимания на стоявшего недалеко от меня красноармейца в новенькой гимнастерке и больших не по ноге ботинках, с санитарной сумкой через плечо.
- В угоду своей совести и деве Марии еду на фронт, - услышал я знакомый голос. Ко мне, горделиво выпятив грудь, шел Клавдий Ружек.
После обоюдных расспросов и радостных восклицаний Клавдий представил меня начальнику эшелона.
- Еду на фронт, не можете ли приютить в своем поезде? - показывая свое удостоверение, обратился я к "ковбою".
Он повертел в руках удостоверение и передал его стоявшему рядом чернявому, небольшого роста, военному.
- Читай, Славэк!
Тот прочел документ и, возвращая его мне, сказал:
- Пергамент в порядке! Можете располагаться в нашем штабном, места хватит.
Я поблагодарил и полез в вагон.
Одну половину теплушки занимала рыжая лошадь английской породы, на другой половине были нары, заваленные вещевыми мешками, шинелями, винтовками.
Паровоз дал гудок, послышался лязг буферов, и эшелон тронулся. Обогнув окраину города, поезд спустился к Волге и с грохотом покатился по мосту.
Хмурое небо прочертили молнии, по крыше вагона забарабанили белые горошины града.
- Спаси и помилуй, святая дева, от града и воды, - крестясь, причитал Клавдий.
В это время совсем близко ударил гром, и лекарь юркнул в угол вагона.
- Вы знакомы с нашим лекарем? - усаживаясь на тюк прессованного сена, спросил Славэк. - Не худо вам познакомиться и с нашим командиром. Его зовут Горличко. Он американец и любит беседовать с русскими.
- Американец? - удивился я.
- Настоящее его имя Эвинсон-Грей, но журналист Джон Рид, большой друг нашего командира, присвоил своему земляку фамилию Горличко. Теперь и мы его так зовем.
Славэк вынул из бокового кармана сложенную газету, развернул ее, надел очки и стал читать. Вдруг, вероятно под впечатлением прочитанного, он патетически произнес:
- О революция и новая религия победоносного труда! Тебя ждут Урал, раскованная гигантская пещера, где в изобилии есть руда, уголь, драгоценные металлы; Сибирь, неисчерпаемые богатства которой до сих пор жестоко расхищались, и чудо русской природы - тайга, заповедник божий, не имеющий себе равных!
Кто он? Чех, словак, военнопленный серб, проведший в Сибири годы? Что его привело в этот отряд? - думал я.
И, как бы разгадав мои мысли, Горличко мечтательно проговорил:
- Вот-вот и за океаном вспыхнет революция! Успею ли доскакать до своей Калифорнии?
- Революция в Америке? - невольно сорвалось у меня. - Европа истекает кровью, а Соединенные Штаты пухнут от золота - там не до революции...
- А рабочий класс? - не сдавался Горличко.
- Рабочему классу тоже ведь кое-что перепадает...
- Ни американские рабочие, ни фермеры не будут умирать за капиталистов! - воскликнул Горличко.
- Дорогой мой! Ты же знаешь, что ни крестьянин, ни рабочий не заинтересованы в войне. Однако воюют, да еще с каким ожесточением! Скорее бы увидеть весь мир божий в огне народного гнева! - сказал Славэк, помогая нам закончить затянувшуюся дискуссию.
Но еще долго в штабной теплушке не умолкали разговоры о революции, о ее великой преобразующей силе.
Медленно тянулись вторые сутки пути. Чтобы скрасить время, Славэк рассказывал какую-то забавную историю о своей службе в австро-венгерской армии и вдруг замолчал. Вытянув шею, он стал пристально всматриваться в море колосящейся ржи.
- Смотрите, там кто-то хоронится!
И действительно, мы стали явственно различать среди раскачивающихся на ветру колосьев ржи головы людей.
Надо бы узнать, что это за люди, зачем они прячутся во ржи, подумал я и дернул за протянутую от штабного вагона к машинисту сигнальную веревку. Поезд, не доезжая до станции, остановился. Горличко начал седлать коня.
- Уж не верхом ли ты собираешься махнуть из вагона? - пошутил Славэк.
- Сейчас увидишь, дружище.
Горличко ласково потрепал коня по шее, "шепнул" ему что-то на ухо и подвел к настежь открытой двери. Навострив уши, лошадь попятилась назад, но Горличко уже спрыгнул на землю и легко потянул за поводок уздечки.
- Алле, гоп! - скомандовал он, и лошадь вслед за хозяином совершила прыжок на землю, великолепно выполнив этот почти цирковой номер.
Горличко подал команду, чтобы эшелон следовал дальше, а сам вскочил на коня и поскакал назад.
- Я скоро вернусь, - донеслось до нас.
Станция была пунктом выгрузки отряда. Дальше начиналась линия подвижной обороны фронта.
Станционные пути были забиты видавшими виды теплушками, израненными в боях платформами бронепоездов, резервными паровозами.
Пока "прописывали" у коменданта станции прибывший эшелон интернационального батальона, прискакал Горличко. Придерживая одной рукой впереди себя черноволосого, лет двенадцати, мальчишку с горящими, как угольки, глазами, "ковбой" подъехал прямо к штабному вагону.
- Знакомьтесь, господа офицеры, с нашим молодым гостем, - с серьезным видом произнес он и подмигнул, чтобы "офицеры" держались, как подобает штабникам.
Ружек забрал мальчишку в вагон и стал угощать его сладким чаем с галетами, а Горличко, пригласив нас выйти из вагона, рассказал о своей поездке в поле...
Оказывается, когда он приблизился к тому месту, где мы видели во ржи людей, никого там уже не было, кроме этого мальчишки, который копался среди обломков разбитых товарных вагонов. Горличко он принял за чешского офицера и предложил проводить его к своему дяде - бывшему волостному старшине, как раз ожидавшему какого-то иностранца. Однако Горличко уговорил его поехать с ним на станцию, где обещал познакомить с офицерами. И теперь мальчик, оказавшись среди "офицеров", хотел показать, что он хорошо осведомлен в делах взрослых.
Вернувшись в вагон, мы стали расспрашивать мальчишку о деревне, в которой он живет. Горличко, вынув из кармана маленький браунинг, показал его мальчишке и сказал, что подарит ему эту "игрушку", если он будет хорошо вести себя.
Но парня, видимо, ничем нельзя было удивить.
- У моего дяди два: большой, с белой костяной ручкой, и маленький добыл после крушения поезда... На том месте теперь настоящий клад...
Вопрос за вопросом, и мальчик рассказал все, что знал. Нам стало ясно, что в селе Дядькино, где он живет, скрывается крупная террористическая группа: крушение воинского эшелона, убийство председателя комитета бедноты, ограбление вагона с оружием - дело рук этой банды.
Из всех обитателей штабного вагона только я разговаривал по-русски без акцента. Это одновременно и сближало мальчика со мной, и настораживало его. Дело испортил посыльный командующего войсками Симбирской группы Пугачевского.
- Товарищи командиры, вас требует к себе командующий. Поторопитесь!
Мальчишка сообразил, что его обманули, и замкнулся. Когда посыльный ушел, я попытался поправить дело.
- Ординарца генерала Пугачевского следует выпороть, чтобы впредь не шутил такими словами, - сердито сказал я.
- Возмутительно! - поддержал меня Горличко и метнул гневный взгляд вслед удалившемуся посыльному.
Нам показалось, что мальчишка успокоился, и вскоре мы пошли к командующему, оставив парня на попечении фельдшера.
Пугачевский обрадовался долгожданному пополнению.
- Сколько штыков? - был его первый вопрос Горличко. Затем он ознакомил его с обстановкой и поставил задачу на завтра...
Было уже совсем темно, когда мы вернулись к себе в штабной. Я заглянул на нижнюю полку и при слабом свете свечи, горевшей в фонаре, увидел, что мальчонка, укрытый шинелью сердобольного фельдшера, спит.
Проснулся я по-дорожному - с рассветом. Заглянул на нары и ахнул: мальчонка исчез.
- Сто чертей! - точно от нестерпимой боли воскликнул Горличко, ощупывая карманы. - Пропал мой браунинг.
- Боже мой! - простонал Ружек. - Он стащил мои часы и санитарную сумку.
Про себя я считал, что здесь большая доля и моей вины. Разве можно было после ухода посыльного оставаться спокойным?
- Может, еще не поздно и удастся его опередить, - говорю Горличко. Отрядите трех надежных бойцов из команды конных разведчиков, и я попытаюсь разыскать беглеца. А заодно разведаю местность, узнаю настроение крестьян.
Через полчаса "прапорщик" и три конных разведчика с погонами рядовых были готовы отправиться в разведку. Ружек тоже попросился с нами.
- Какие будут вопросы? - обратился я к своей команде.
Вместо ответа красноармейцы пожали плечами. Я в недоумении посмотрел на них и повторил вопрос, но они продолжали молчать.
- Смею доложить, господин офицер, - с самым серьезным видом заговорил Ружек, - эти солдаты не знают русского языка, и я должен сначала перевести им ваш вопрос.
Наконец мы обо всем договорились и отправились в путь. А через пятнадцать минут на Клавдия жалко было смотреть: он бился в седле, как в жестокой лихорадке.
Пришлось остановиться в перелеске. Пока отлаживали стремена у Ружека, откуда ни возьмись - конный патруль. Завязалась перестрелка, и шальная пуля оцарапала мне бедро. Вскоре я обнаружил, что перед нами наш мусульманский патруль и решил "сдаться". Этот эпизод несколько испортил нам настроение, но в то же время показал высокую стойкость чешских солдат: они не дрогнули перед опасностью и "сдались" только по моей команде. Быстро выяснили отношения, и каждый поехал своей дорогой.
Впереди показалось большое село с высокой колокольней. Дядькино, подумал я, вспомнив рассказ мальчишки. Надо было выяснить, нет ли здесь белых. Но как? Выждать? А тут еще Ружек не выдержал долгой езды верхом.
- Видит бог, седло не для меня, - сказал он чуть ли не со слезами. Если у вас есть сердце, дайте передохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31