— Вас срочно просит телефонист, который тянул линию к Фоменко.
— Докладывает телефонист из Вереба…
— Плохо вас слышу…
— Громче не могу, кругом фашисты…
— А где генерал Фомейко?
— Его тут нет. На улицах полно гитлеровцев, стоят их танки.
— А откуда вы говорите, товарищ?
— Я в каком-то сарае. Наших здесь никого не видать…
— Благодарю за службу, товарищ. Выбирайтесь из села к переезду на железной дороге. Наблюдайте оттуда за противником.
— Слушаюсь. Начинаю выполнять, — ответил телефонист.
По деталям, которые сообщил этот смелый воин, можно было предположить, что штаб 21-го корпуса в Веребе попал под удар танков противника. Дивизия СС «Мертвая голова», развивая прорыв в северо-западном направлении, пыталась выйти, да практически уже и вышла, в наши тылы.
Я сообщил об этом в штаб армии, просил разрешения использовать для контрудара на Вереб 41-ю дивизию Цветкова.
Вскоре я получил «добро». Молодой энергичный наштадив полковник С. Н. Козлов сумел быстро организовать взаимодействие, и два полка 41-й дивизии вместе с танкистами атаковали Вереб и вышибли из села эсэсовцев 4-го танкового корпуса.
Утром позвонил заместитель по политчасти полковник Чиковани.
— Откуда звонишь, Миша? Что нового? — спросил я.
— Из села Вереб. Ужасные вещи здесь творились. Прошу, приезжай сюда. Я уже создал комиссию, чтобы составить официальный акт фашистских злодеяний.
— Еду!..
Картину, которая предстала перед моими глазами, трудно описать. Привожу акт, составленный в тот же день.
«Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт 26 января 1945 г. о факте зверского уничтожения группы раненых бойцов и офицеров Красной Армии немецкими варварами.
После бегства немцев из с. Вереб нами обнаружено в Местной кузнице и около нее 26 трупов бойцов и офицеров Красной Армии, носивших на себе следы самых нечеловеческих пыток и издевательств. Немцы разбивали головы своих жертв молотками на кузнечной наковальне. Головы нескольких замученных бойцов были совершенно раздавлены плоским орудием. Весь пол в кузнице и снег вокруг нее покрыты лужами крови и сгустками человеческого мозга.
Комиссии удалось установить только некоторые имена погибших. Присутствовавшие при осмотре трупов старшина Марфин и рядовой Каверин опознали среди замученных рядового Столбун Якова — ездового роты связи, рядового Мунтян Василия — из трофейной команды и рядового Сузя Германа шофера. Кроме того, опознаны еще рядовые Дашковский Василий, Душкин, Дубина, Иванченко, Красильников, Кныш…»
Жители села Вереб ходили вместе с нами, разыскивая трупы замученных советских воинов.
Спустя двадцать лет после этих событий я получил письмо из Венгрии, из села Вереб. Вот оно:
«…Разрешите мне вспомнить те дни, когда наше село было освобождено от немецко-фашистских полчищ.
В конце января 1945 года, на рассвете, в наше село внезапно ворвались бронетанковые части СС. У них имелось около 35 танков. Фашисты только два дня могли удержаться в Веребе. За это время они убили всех советских солдат, попавших в плен. Их заперли в кузнечную мастерскую и там истязали самыми варварскими способами — жгли раскаленным железом, руки зажимали в тиски, а некоторым вдавливали в тиски и голову. Фашисты настолько озверели, что некоторым воинам зубилом и молотком обрубали на наковальне руки. Тех советских солдат, которые после таких варварских мучений все же оставались живыми, они расстреливали.
На второй день фашисты ушли из села. Вслед за ними вступили советские войска, которые сразу же обнаружили своих замученных соотечественников. Среди них нашли медсестру. Несмотря на то что девушка вся была изожжена каленым железом, она еще жила. Ее срочно увезли.
Население села в память погибших советских воинов поставило памятник в 1945 году, сразу после освобождения Венгрии. Заботу о нем взяли на себя рабочие совхоза и пионерский отряд. Во время национальных праздников сюда возлагают цветы. Вокруг памятника, на месте, где стояла кузница, растут 39 каштанов (по числу замученных воинов), как бы символизируя своей шумящей листвой торжество жизни над смертью.
По окончании войны наше село начало отстраиваться, осваивать отобранные у помещиков земли. Сейчас у нас имеется сильное сельскохозяйственное кооперативное хозяйство, большая часть работ механизирована. Жителей у нас всего тысяча человек. За прошлые годы у нас построено более 60 новых домов, несколько магазинов и школы.
Мы, венгры из Вереба, никогда не забудем о советских солдатах, павших за свободу нашей родины, за нашу свободу.
От имени жителей всего села Вереб
председатель исполкома
Габор Силади».
С тяжелым чувством возвращались мы из Вереба на свой командный пункт в Ловашберень. Говорить ни о чем не хотелось, молчали. Душу сжигала ненависть.
Близ командного пункта я увидел генерал-лейтенанта Фоменко с несколькими офицерами 21-го корпуса. Оказывается, их встретили и привели сюда наши разведчики. Вид у товарищей был измученный, и мы посчитали неуместным заводить разговор о происшедшем. Сам Петр Иванович сказал только, что прошлой ночью фашистские танки ворвались в Вереб, и штаб корпуса не смог организованно отойти от села.
Мы помогли Фоменко связаться с дивизиями. Наладив управление, он выехал на свой новый командный пункт.
О том, насколько угрожающей стала к этому времени обстановка на задунайском плацдарме, насколько близка была цель, поставленная перед ударной танковой группировкой фашистов — деблокировать Будапешт, я узнал много позже, в июне 1945 года…
Под Москвой, в Болшево, сводный полк 3-го Украинского фронта готовился к Параду Победы. Как-то приехал к нам Федор Иванович Толбухин.
За завтраком разговор, естественно, вернулся к недавней войне, к трудным боям у озера Балатон.
— Как обычно, — рассказывал Федор Иванович, — Верховный Главнокомандующий позвонил ночью. Поздоровался и спрашивает:
— Как дела на фронте, товарищ Толбухин?
— Плохо, товарищ Сталин.
— А что случилось?
— Немцы, — говорю, — прорвали фронт и в районе Дунапентеле вышли к Дунаю. Тылы 4-й гвардейской армии под угрозой.
— А ты уходи за Дунай? — полувопросительно предложил Сталин.
Какое-то мгновение Толбухин молчал. Конечно, отойти своевременно за Дунай — значит избегнуть риска окружения. Война ведь все равно идет к концу. Однако это был путь наименьшего сопротивления. Оставить огромный плацдарм между Балатоном и Дунаем, на создание которого затрачено столько сил и средств, выпустить из Будапешта 200-тысячную армию врага, — нет, не такого ответа ждало от 3-го Украинского фронта Верховное Главнокомандование.
— И я ответил, — продолжал Федор Иванович, — плацдарм будем держать до последней крайности, надеемся и на помощь Ставки.
— Так, — сказал Сталин. — Другого ответа от тебя не ждал. Потерпи неделю, а там погоним врага — все будет наше.
Передав нам этот памятный разговор, маршал Толбухин на минуту задумался, потом, растягивая слова, добавил:
— А ведь как хотелось мне сказать: «Слушаюсь, уйти за Дунай!» Легче всего, проще всего… Слушаюсь — и никаких гвоздей…
Ход дальнейших событий между Балатоном и Дунаем подтвердил правильность решения маршала Толбухина, санкционированного Сталиным.
В конце января противник пытался еще наступать перед фронтом нашего корпуса. Так, за один только день 5-я дивизия отразила четыре атаки пехоты и танков врага.
Вскоре значительную часть своих сил гитлеровское командование перебросило с нашего участка под Секешфехервар. Кстати говоря, тотчас установить это помог нам примитивный, на первый взгляд, способ разведки.
В самом деле, представьте себе бойца, который лежит пластом и слушает землю. Ночью всякий звук слышен далеко. Ну и что из этого? Засек он шум моторов, стук топоров — валят лес, движение конного транспорта — Какой вывод? Никакой (или ошибочный!), если разведчик один. Но когда на 30-40-километровом фронте корпуса десятки людей из ночи в ночь так вот прослушивает вражеское расположение, записывают каждое наблюдение в специальный журнал, вкупе складывается некая — в настоящем случае яркая картина. Будучи дополнена данными других видов разведки, она-то и помогала нам определить силы и намерения противника.
Мы тотчас использовали ослабление его обороны и предприняли частную наступательную операцию, продвинулись вперед и вернули Замоль и ряд других пунктов.
Полковник Чиковани одним из первых поехал в Замоль, который мы оставили почти месяц назад. По пути он видел повешенных на телеграфных столбах. Видимо, это были люди из тех наших друзей-венгров, которые еще в годы революции побывали в России. Венгерские фашисты из банды Салаши расправились с ними за то, что они смело разоблачали ложь про Советский Союз и его армию.
С одним из таких товарищей, при обстоятельствах не совсем обычных, довелось встретиться ветерану нашего корпуса, замполиту стрелкового батальона капитану Тарину.
Когда подразделение расположилось на отдых, он решил съездить в расположенный поблизости шахтерский поселок Фелеша-Галла и побеседовать с местными жителями. Ведь они уже на следующий день после изгнания гитлеровцев из поселка возобновили добычу угля. Об этом стоило рассказать бойцам.
Капитан Тарин, сопровождаемый ординарцем, приехал в Фелеша-Галла, нашел шахтеров, разговорился с ними. Нашлись и переводчики.
Вдруг в комнату вбежал ординарец:
— Товарищ капитан, в городе бой! Слышна сильная стрельба…
Они выбежали во двор, вскочили на коней, помчались к городу.
Вот впереди, в сумерках, уже маячат силуэты окраинных строений. До места, где располагался батальон, оставалось еще километра два пути по улицам. У въезда на небольшую площадь Тарин услышал автоматную очередь.
Пришпорил коня, но поздно — застрочил еще и пулемет.
Очнулся капитан на мостовой. Сперва даже не сообразил, что случилось, потом почувствовал тяжесть, придавившую ногу — тело коня. А пулемет все татакал, нащупывая жертву.
Тарин попробовал высвободить ногу. Услышал шаги. Схватил автомат, нажал спуск — не работает. Тогда полез в сумку, вынул две лимонки, метнул. В ответ после взрывов — дикий крик…
Наконец, высвободив ногу, побежал. Впереди — забор. Подпрыгнул, ухватиться не смог — высоко! Обернулся, а совсем рядом — фигуры в касках, с автоматами.
«Хальт!» — крикнул передний и… подавился своим криком. Над головой Тарина из-за забора прогремела автоматная очередь. Фашист упал, остальные бросились врассыпную.
Тарин посмотрел вверх. Какой-то человек показывал вправо, вдоль забора. Там, буквально в трех шагах, была калитка. Человек схватил за руку Тарина, потащил за собой в глубину сада. Оттуда — в проходной двор и переулок. Наконец они выбежали на большую площадь. Только тут капитан рассмотрел своего спасителя. Тяжело дыша, перед ним стоял высокий худой человек в венгерской военной форме.
— Товарищ! Коммунист! — сказал он на ломаном русском языке и ткнул кулаком себя в грудь. — Я был в России. Революция! Ленин! — Он помахал рукой в сторону площади: — Иди туда, там ваши… Прощай, товарищ…
Уже после войны, будучи секретарем Алуштинского горкома партии, Александр Николаевич Тарин пытался разыскать этого товарища. Ему помогали венгерские друзья. Он съездил в Венгрию, в Фелеша-Галла. Однако найти своего спасителя ему не удалось.
Дружба, возникшая в сорок пятом между воинами 20-го гвардейского корпуса и жителями освобожденных нами городов и сел, не прерывается и по сей день. Традиционными стали поездки ветеранов корпуса в Венгрию в дни ее национальных праздников. В одной такой поездке довелось участвовать и мне. Удивительные превращения произошли на венгерской земле за минувшие годы.
Помню деревушку Дунапентеле, какой она была двадцать лет назад лачуги, грязное месиво улиц, плохо одетые, изможденные люди. Это была деревня батраков. А вокруг нее, на север, юг, восток и запад, простирались помещичьи пахотные земли, луга, леса. 30 тысяч гектаров, которыми владел один человек!
Теперь тут все новое — добротные дома, клуб, школа, почта, хозяйственные постройки. Все это принадлежит труженикам кооператива «Шаллаи», который из года в год занимает место в ведущем десятке сельскохозяйственных кооперативов Венгрии. Его неделимые фонды составляют 33 миллиона форинтов. Среднегодовой доход каждой семьи превышает 30 тысяч форинтов. Уже свыше 10 лет здесь осуществляется денежная оплата труда.
Председатель кооператива Форкаш с гордостью показывал нам свое хозяйство. Судьба самого Форкаша типична для людей новой Венгрии. Когда-то, в юности, он батрачил тут на помещика. После изгнания фашистов и установления народной власти вступил добровольцем в армию, получил образование, стал кадровым офицером, майором, начальником связи соединения.
Однако земляки его, когда организовывали кооператив, обратились к правительству с просьбой отпустить Форкаша из армии. Просьбу удовлетворили, и майор запаса возглавил молодой кооператив, в короткий срок вывел его в передовые.
Еще моложе, чем «Шаллаи», город, что вырос неподалеку, на берегу Дуная. Назвали его Дунайварошем. Здесь построен гигантский металлургический комбинат, на котором трудятся 12 тысяч человек. Город весь в зелени, чистый, уютный.
Проезжая по этим местам, я с гордостью думал о том, что в этой новой, счастливой жизни есть доля и нашего нелегкого солдатского труда. Нет, не зря эта обновленная земля обильно полита кровью советских воинов и лучших сынов и дочерей Венгрии.
К австрийской границе
Прорыв врага к Дунаю был локализован. Его третий за месяц контрудар, предпринятый с целью высвободить из окружения будапештскую группировку, не удался. Войска 3-го и 2-го Украинских фронтов создали предпосылки для ответного удара, который и был нанесен в период с 26 января по 6 февраля 1945 года. Гитлеровцы были отброшены от Дуная. Наш корпус значительно улучшил свои позиции, а сосед слева — 21-й корпус — вновь овладел пригородом Секешфехервара, то есть господствующими высотами, о которых я уже писал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38