— Господи, когда это ты успела? Поражаюсь твоей энергии.
— Я буду давать уроки два раза в неделю и получать за это целых пятьсот рублей в месяц.
— Мой дружок, но ведь этого огромного жалованья тебе даже на извозчиков не хватит… Придётся доплачивать из своего кармана.
В тот же день мы встретили на Светланке знакомую по Екатеринбургу, Салию Султановну Агафурову. Она сообщила, что свободные комнаты всё же можно найти, и даже пообещала дать адрес, где сдают жильё с пансионом по пять тысяч рублей в месяц с человека.
— Нас четверо, — воскликнул я, — это значит, что я должен буду платить двадцать тысяч в месяц, а моё когда-то хорошее жалованье в четырнадцать тысяч в год осталось таковым и теперь. Значит, годового оклада хватит не более как на двадцать дней. Как же так?
Однако, переведя на иены, о курсе которой я недавно узнал в Кредитной канцелярии (семьдесят рублей за иену) сообразил, что цена не так уж высока. Ведь это двести — двести пятьдесят иен в месяц.
Но нужной суммы я не имел, а потому бесповоротно решил устроиться на дачах.
На другой день, гуляя по пляжу, я встретился с Овсянниковым. Он носил звание профессора Екатеринбургского горного института и здесь получил место попечителя Зелёной женской гимназии.
— Мы живём на даче на девятнадцатой версте и дня через два перебираемся на казённую квартиру в город. Быть может, наша дача вам подойдёт…
Приближалась середина октября. По утрам в теплушках становилось очень холодно. Поэтому его предложению я обрадовался. Пройдя вместе с ним на дачу, я пришёл в восторг от маленького, уютного штукатуренного домика в три комнаты.
Однако встретилось и препятствие. Овсянников не знал городского адреса Липарского, и я не имел возможности переговорить с хозяином дачи.
Что было делать? Я решил занять дачу самочинным порядком, условившись с Овсянниковым, что перед отъездом он передаст мне ключ.
Кажется, на другой же день Овсянников уехал, а я, приняв на себя оплату счёта за электричество, тотчас стал искать подводу для перевозки вещей из нашей теплушки. Китайцы за подводу запросили пятьсот рублей, я давал триста. К моему счастью, офицер, заведовавший хозяйством училища, узнав об этой ужасной цене, предложил мне казённую подводу.
— Дайте солдатикам рублей пятьдесят, и они вас отлично устроят.
Так мы и сделали. Нами были привезены три складные кровати с сетками. Солдатики расставили вдоль стены сундуки, должные изображать диваны. Я дал солдатикам не пятьдесят, а сто рублей, что их очень обрадовало.
Самовар и кое-какие кухонные принадлежности мы имели. Я набрал в саду сухостоя, и мы затопили не только печку, но и плиту, на которой моя милая мать приготовила яичницу. Словом, к вечеру был готов и стол и дом.
Долго я возился без инструментов с откупориванием бочонка с маслом, что купил за тысячу двести рублей на одной из сибирских станций. Масло оказалось превосходным и тотчас пошло в пищу. Особенно мы остались довольны превосходной голландской печкой, быстро согревшей всю дачу.
С каким удовольствием мы расположились на наших сундуках на первый ночлег после полуторамесячного пребывания в теплушке и как хорошо спалось нам, робинзонам, в эту первую холодную ночь!
На другой день мы распределили между собой обязанности по ведению нашего несложного хозяйства: бабушка была зачислена в судомойки, жена — в кухарки, дочурка — в горничные, а на меня пала работа по снабжению водой и топливом и выносу помоев.
Воду разрешили брать соседи из их колодца. Это была тяжёлая обязанность. Только после семидесяти нагибов рычага появлялась первая струя воды. Накачать три-четыре ведра воды занимало почти полчаса тяжёлой физической работы.
Но с топливом оказалось ещё хуже. Для того чтобы получить сажень дров, надо было достать ярлык в особой конторе Владивостока, где всегда была длинная очередь. Получив ярлык, нужно было приторговать подводу, за что, вероятно, взяли бы не менее тысячи рублей, ибо делянки с дровами были далеко. Всё это было так сложно, что я решил попытаться протапливать дачу сухостойным хворостом и валежником, и с этой целью я обходил все соседние пустующие дачи. После двух-трёх часов работы мне удавалось обеспечить топливом и плиту и печь, но наши кухарки жаловались на сырость дров. Я догадался собирать каменный уголь, в изобилии лежащий вдоль полотна дороги, который при провозе ссыпался с вагонов. Это сильно облегчило работу, и я в какой-нибудь час набирал две наволочки.
Прохожие дачники с удивлением поглядывали на меня, но я, не обращая на них внимания, собирал уголь, испытывая почти то же чувство, что и на грибной охоте. Иногда попадались куски весом более пуда, и я торжественно тащил их на дачу.
Радовало и сознание, что я хоть чем-нибудь облегчаю расходы на содержание семьи. А финансовое положение сильно меня беспокоило. Мной было привезено несколько слитков золота общей стоимостью семь тысяч иен. Золота в монете было иен семьсот да царских денег тридцать шесть тысяч. Вот и всё богатство.
Правда, в то время я ещё числился на службе в банке, но сознавал, что очень скоро этот источник доходов закроется навсегда. Выслуженная мной пенсия в тысячу двести шестьдесят рублей в год, конечно, тоже выдаваться не будет.
Помимо перечисленного богатства, имелся ещё слиток золота в двадцать фунтов, стоивший двенадцать тысяч иен, оставленный мной в Иркутске. Но что-то говорило мне, что Кармазинский это золото мне во Владивосток не перешлёт.
Ну что же, думал я, пока поживу здесь до производства сына в офицеры. А уже потом, провожая его на фронт, проеду вместе с ним за золотом.
Если мне удастся это золото провезти и продать, то общее состояние со всеми жениными безделушками будет равняться двадцати пяти тысячам иен. Это всё, что осталось у меня после двадцатишестилетней службы в банке. Надо было хорошенько подумать, какое дело можно начать с этим небольшим капиталом.
Покончив с работой по сбору угля, я частенько выходил на берег моря и разыскивал рыбаков-корейцев. Они ловили устриц, и две старухи тут же с невероятным искусством чистили их, наполняя ими стеклянные банки. Не очень-то аппетитно выглядели эти устрицы, но, поборов брезгливость, я купил банку, заплатив один кредитный рубль. Устриц было штук тридцать, и в прежние времена в петербургских ресторанах я должен был бы заплатить за них целых девять золотых рублей, а сейчас была отдана всего одна золотая копейка. Как же не полакомиться? И я частенько баловал себя устрицами.
Надо было исполнить обещание, данное дочурке, и я поехал в город посмотреть пишущую машинку. Таковая нашлась в магазине Синькевича, но её продавали только на иены, прося триста шестьдесят иен.
Тогда я отправился в Сибирский банк и заложил слиток золота весом в один фунт за тридцать пять тысяч рублей.
Управляющий Кредитной канцелярией обменял мне их на иены по казённому курсу. И машинка обошлась мне в двадцать пять тысяч двести рублей. Ну, теперь примусь за работу и изложу вертящийся в моей голове финансовый проект денежного обращения.
По вечерам на дачу прибегали юнкера и офицеры, Наташины ухажёры. Все они жаловались на холод по ночам, так как всё ещё находились в теплушках, где продолжалось учение. С каким аппетитом молодёжь набрасывалась на китайскую отвратительную водку и наскоро приготовленную яичницу! В эти вечера на нашей даче было уютно и мило, даже диваны на сундуках казались мягче мельцеровской мебели.
Но вскоре эти так радовавшие нас вечера прекратились. Артиллерийское училище было решено перевести в Раздольное: морские стрелки наотрез отказались исполнить приказание Розанова и очистить казармы. А между тем Розанов не мог не сознавать необходимости иметь училище под руками. Помимо юнкерского училища, во Владивостоке находились ещё гардемарины и какая-то инструкторская школа. В этом и заключалась вся опора его власти. Почему он тогда же не воспользовался этой силой и не очистил казармы?
Наконец разыскал я и хозяина дачи Липарского.
— Пришёл к вам с повинной головой — не велите казнить, а дайте слово молвить.
— В чём дело?
— А вот я самовольно занял вашу дачу и прошу сдать её мне, ибо в городе не могу найти помещения.
Липарский расспросил меня, откуда я и кто. Узнав, что я бывший управляющий банком, отнёсся ко мне чрезвычайно мило. Он не только не попросил о выезде, но благодарил за занятие его дачи. Но сдать её за деньги наотрез отказался.
— Живите, пока живётся. Никакой платы с вас я не возьму, но ставлю единственное условие: освободить дачу к первому мая будущего года. Я, признаться, очень рад, что вы её заняли. Вы будете бесплатным сторожем…
Он оказался лесопромышленником и очень охотно продал мне около сажени дров, что были на даче.
Совершенно очарованный этим исключительно милым отношением к нам, беженцам, я возвращался домой. Но остальные домовладельцы не были столь любезны и частенько поговаривали: «Незачем было бежать, сидели бы себе в Екатеринбурге».
Это скверное к нам отношение указывало и на образ мыслей большинства владивостокских жителей. Если зажиточный класс так относился к нам, чего же можно было ожидать от трудящихся элементов! А о грузчиках, коих здесь насчитывалось около семи тысяч, и говорить нечего. Конечно, всё это были коммунисты.
Помимо этого крайне неприятного для беженцев настроения, ясно указывавшего на возможность переворота, были и другие опасения, сильно тревожившие обитателей дачных посёлков: ночные нападения хунхузов. За этот месяц, что мы жили на даче, было уведено в сопки два или три дачника. Однажды ночью явственно слышались крики о помощи и револьверные выстрелы, но подать помощь я не мог. Крики шли издалека, квартала за три, и не на кого было оставить наш дом.
Опасался я и за Наташу, возвращавшуюся с уроков с шестичасовым поездом, когда уже было совершенно темно.
Поэтому приблизительно через пять недель пребывания на этой чудной даче, получив предложение от Десево, бывшего управляющего Самарским отделением Русско-Азиатского банка, занять у него полторы комнаты, я отправился на их осмотр.
Снятый им дом находился на Первой Речке. В квартире было четыре комнаты и кухня. Дом был только что выстроен, но не оштукатурен и не оклеен обоями. Десево уступил нам одну комнату с прилегающей тёмной прихожей и угол в столовой, где за буфетом мы устроили уголок для моей матери. Я поместился в прихожей, а жена и дочь — в снятой нами комнате. Плату за квартиру мы разделили с Десево пополам.
МЯТЕЖ ГАЙДЫ
Первая Речка была предместьем Владивостока и соединялась с городом трамваем, который, к сожалению, прекратил свои рейсы. Поэтому в город приходилось ходить пешком или ездить по железной дороге. Расстояние было версты четыре, а может, и более. Путь шёл по горам, и извозчики брали триста рублей в один конец, а затем и все пятьсот.
Несмотря на эти неудобства в сообщении, мы всё же решили покинуть дачу и перебраться в город.
К сожалению, в квартире кухня была общая, что приводило к столкновениям между хозяйками. Дабы устранить это неудобство, было решено, что хозяйки, поочередно меняясь каждую неделю, будут готовить на обе семьи.
Наступала зима. Наташа получила ещё один урок в семье у богатого корейца и получала шесть тысяч в месяц, что возвращало ей расходы по проезду в гимназию.
При наступлении морозов наше жилище оказалось настолько холодным, что почти всё время приходилось лежать втроём на кровати, согреваясь моей дохой. Весь угол комнаты заиндевел.
Это время, проводимое на Первой Речке, было самым тяжёлым и неприятным в моих беженских воспоминаниях.
Эти неприятности заключались не только в холоде, но и в мелочных ссорах с семьей Десево.
Каждое воскресенье мы рассчитывались за произведённые расходы и приходилось выслушивать упрёки в дороговизне стола. Когда же хозяйничали Десево, было голодно. И порции были малы, и за завтраком подавались одни макароны, и нам приходилось прикупать закуски.
После одного неприятного инцидента с семьёй Десево мне пришлось снова искать жильё. В поисках квартиры я обратился к полковнику Степанову, герою Казани, как он любил себя величать (под его командованием была взята Казань, где оказался золотой запас).
Его теплушка была прицеплена к эшелону артиллерийского училища, и мы познакомились с ним ещё в пути. Он имел связи и обещал посодействовать в поиске квартиры, но тут же предложил купить у него только что убитого на охоте оленя за пять тысяч рублей.
Я взял эту дичину, смотря на покупку как на некоторую компенсацию труда по подысканию квартиры. Но мои надежды оказались напрасными. Степанов покинул Владивосток. Против него подняли дело о браконьерстве. Он, забравшись в олений питомник, принадлежавший земству и находившийся на одном из островов, перестрелял чуть ли не с десяток этих животных.
Мы целый месяц питались этим превосходным мясом. Впрочем, наши дамы почему-то брезговали олениной, и эту тушу я уничтожил с приезжавшими юнкерами.
Юнкера обычно приезжали в субботу и оставались до воскресного вечера. Вваливаясь в нашу квартиру, они тотчас забирали простыни и мыло и отправлялись в баню — вымывать вшей, покрывавших их тела сплошными гнёздами. Вымывшись, они с огромным аппетитом приступали к ужину.
С приездом молодёжи в нашем доме поднималось настроение, становилось уютно и радостно.
По их словам, у них не только бани, но и достаточно белья не было. В казармах — холод, ибо в окна до сих пор не были вставлены разбитые стёкла.
Деньги таяли каждый день. Цены на продукты были невероятные, но, переводя на иены, жизнь обходилась недорого, — не более полутора иен в день.
Вопрос о заработке волновал меня всё более. Наконец я решился обратиться в редакцию одной из газет с предложением своих услуг по финансово-экономическим вопросам. Обещали подумать, но я чувствовал, что ничего из этого не выйдет. Сделал визиты Исаковичу и Степанову, управляющим местными банками, но никаких надежд на получение места не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52