Войцеховский тут же сел на коня и в сопровождении нашего комиссара и нескольких всадников отправился на разведку.
Мы тем временем вошли в вагоны и радостно беседовали с чешскими солдатами, среди которых много оказалось русских, и между ними — бывший начальник Екатеринбургского сыскного отделения. Все чехи, рассказывая о своих по-бедах, с особым увлечением восхваляли достоинства капитана Войцеховского.
— Екатеринбург ваш возьмём завтра. Раз сказал так Войцеховский, так и будет. Сказал, что утром, — значит, утром…
Вдруг наши разговоры были прерваны чудными звуками великолепного военного оркестра, расположившегося на лесной лужайке. Оркестр играл вальс, и мощные звуки улетали вдаль, разбиваясь об уральские скалы.
Контраст с лесной тишиной был так велик, что мои натянутые нервы не выдержали. Все душевные струны напряглись во мне, и радостные слезы потекли из глаз. И я не стыдился и не прятал их как признак слабости от моих собеседников, а губы мои невольно шептали: «Велик Господь, и пути Его неисповедимы».
Я тут же решил вступить в число бойцов эшелона и отправился к Войцеховскому просить принять меня рядовым.
— С удовольствием исполню вашу просьбу, но должен сказать, что я нуждаюсь больше в оружии, чем в бойцах.
Узнав о моем намерении, жена заявила, что если я еду с чехами, то и она с детьми поедет со мной. Положение осложнялось, и я просил Войцеховского о разрешении ехать с эшелоном жене и дочери, а также принять в число бойцов сына и Борю Имшенецкого.
— Ну что же… Место есть, поезжайте. Но должен предупредить, что я ожидаю перед Екатеринбургом бой, за последствия которого ручаться не могу.
После весёлого ужина с пришедшими в усадьбу чехами, во время которого произносились горячие тосты и было выпито всё имевшееся в Маргаритине вино, мы пошли домой и, наскоро связав в узлы наиболее нужное, перебрались в один из вагонов эшелона, вёзшего два тяжёлых орудия.
Около часу ночи поезд тихо тронулся. Почти все солдаты в нашей теплушке спали мирным сном, а мы неподвижно сидели вокруг стола и говорили шёпотом, чтобы не нарушить сна бойцов. Что ожидает их завтра?
Поезд плёлся невероятно тихо, местами останавливаясь.
Но вот и Палкинский разъезд и мост через Исеть.
Не знаю, нашли ли там мины или они не были заложены вовсе, но засаду устроить, конечно, могли. И я с жутким чув-ством всматривался в лес, окружавший линию. А ну как из этой лощины грянут выстрелы?..
Наконец поезд совсем остановился. Стало светать. Дежурный чех обходил вагоны и, делая перекличку, отдавал какие-то распоряжения на чешском языке. Солдаты нашего вагона зашевелились и, одевшись, стали разбирать оружие. Было свежо и так хотелось попить чайку… Однако нечем было подкрепиться бойцам перед боем.
Кто-то из них вернулся в вагон и что-то передал товарищам. Те, видимо, взволновались и стали быстро выпрыгивать из вагона. Я обратился к оставшемуся дежурному по вагону чеху и узнал от него, что мы окружены красными…
А вокруг поезда шла очень нервная работа. Одни выводили из вагонов лошадей и поили их у колодца, другие выгружали две огромные пушки. Всё делалось совершенно бесшумно, как бы по заученному. Команд слышно не было. Запрягли в одно орудие цугом шестёрку лошадей и под прикрытием горсточки пехоты двинулись на ближайший холм.
Я вышел из вагона и с моими мальчуганами пошёл к орудиям. Но нас окликнули чехи и, указывая на вагоны, приказали сесть в теплушку.
В чём дело? Оказывается, было приказание поездам отойти назад, дабы выйти из возможного окружения.
Для охраны часть чехов вернулась в вагоны, и тихо, без всяких свистков поезд двинулся задним ходом. Стало жутко. В каждом поезде, считая безоружных, не более двадцати солдат. С другой стороны, было досадно, что не удалось посмотреть бой и принять в нём участие.
А поезда всё отходили. За окном пошли знакомые места: наш разъезд Хохотун, место, где мы садились в поезд… Не хотелось возвращаться домой, таща на себе тяжёлые узлы.
— Спали бы себе спокойно, — ворчал я, — а то только зря переволновались.
— Зато полны новых впечатлений, — говорила Наташа.
К усадьбе подошли часа в четыре утра. Было уже совсем светло. Молодёжь поставила самовар, и мы с наслаждением напились чайку и отправились на свои антресоли спать.
На кровати моей жены спал сном праведника решётский комиссар. Жена вознегодовала. Боря Имшенецкий разбудил комиссара.
Я предложил комиссару чаю. Выпив стакан и счастливый тем, что остался цел, он сел на коня и поскакал к молодой жене, повенчанной с ним всего месяц назад.
Но не ушёл комиссар от злого рока… Дня через два, уже будучи в Екатеринбурге, мы узнали, что его мёртвое тело было привезено верной лошадкой на екатеринбургский базар. Голова оказалась простреленной с затылка. Карманы вывернуты, сапоги сняты, масло и сметану, что он вёз с собой, тоже украли.
Помимо этой жертвы, нашлась и другая. В Ольгин день Имшенецкие ждали прихода из города своего чеха с кое-какой провизией. Но чех не пришёл…
Приехав в город, Владимир Михайлович узнал, что он, закупив провизию рано утром, вышел в Маргаритино пешком. Начали разыскивать и дня через три нашли его разлагавшееся тело в кустах, верстах в трёх от Маргаритина.
* * *
Было совсем светло, когда, лежа в кровати, я услышал первый выстрел тяжелого орудия…
Бум! — прогремело в лесу, как будто в двух верстах от нас. Окна зазвенели. Бум… трах, трах… — послышались более отдаленные ответные выстрелы красной лёгкой артиллерии.
Я задремал под звуки этих отдалённых выстрелов.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЕКАТЕРИНБУРГ
Всё следующее утро пришлось просидеть на станции. Как ни близок был вокзал, а поспеть к приходу поезда было трудно, так как поезда шли без всяких расписаний.
В одном из военных эшелонов около пяти часов вечера нам удалось двинуться к Екатеринбургу.
На разъезде Палкино, что в шести верстах от города, столпилось много рабочих Верх-Исетского завода.
Едва поезд остановился, как из соседнего вагона послышался голос чешского солдата:
— А, здорово, приятель! Вот где довелось встретиться. Поди, поди сюда…
Но вместо того чтобы подойти к поезду, один из стоявших стал пятиться назад, стараясь спрятаться в толпу.
— Нет, шалишь, не уйдёшь! — закричал чех и, соскочив на платформу, быстро сгрёб в охапку рябого коренастого парня.
— Сразу узнал я тебя, голубчик! Садись в вагон, я покажу тебе, как с красными против нас воевать! — И чех втолкнул несчастного парня в пустую теплушку и закрыл за ним дверь.
— За что его? — поинтересовался я.
— Как — за что? Он против нас на последней станции дрался. А теперь, вишь, мирным рабочим прикинулся.
— Что же с ним будет?
— Конечно, выведем в расход.
Сказано было так просто, как будто и злобы не было.
И странное дело — я, бывший всегда против смертной казни, нисколько не содрогнулся, нисколько не задумался. Тогда всё это казалось столь естественно и необходимо…
Пройдя ещё версты четыре, поезд остановился, и нам заявили, что дальше он не пойдёт. Пришлось добрых полторы версты идти к вокзалу с тяжёлой поклажей по рельсовым путям, неоднократно подлезая под вагоны, чтобы перейти на крайний путь.
Больших разрушений от артиллерийского огня заметно не было. Бросился в глаза лишь один исковерканный тендер и два разрушенных вагона. Вокзал почти не пострадал, если не считать небольшого количества следов от пуль на кирпичных стенах. Весь вид его сильно изменился, он скорее напоминал военную казарму, чем вокзал. И на перроне, и в залах виднелись лишь чешские солдаты. Исключение составляли две-три гимназистки, весело смеявшиеся среди окружавших их солдат. Извозчиков не оказалось, и нам вновь пришлось с нашими чемоданами, картонками и портпледами плестись пешком по городу.
Несмотря на тяжёлую ношу и слишком медленное продвижение, на душе было весело и светло. Казалось, что моё чувство разделялось массой публики, как снующей по улицам, так и сидящей на завалинках у пригородных хибарок.
Вот и наш дом. Как хотелось скорее узнать, жива ли бабушка, цело ли наше имущество!..
Наконец мы дома… Всё благополучно. Толя и Боря Имшенецкие тотчас же побежали разыскивать коменданта, дабы за-писаться в армию. Жена пробовала их отговаривать, но я знал, что это бесполезно. Будь я помоложе, сам бы взялся за ружьё — так хотелось скорее сбросить ненавистных коммунистов, так верилось в скорое избавление России от большевицкого ига.
Наши юноши вернулись поздно вечером в диком восторге. Их лица раскраснелись, глаза горели…
— Нас приняли и назначили в службу связи. С завтрашнего дня начнём дежурить в гараже, и в нашем распоряжении будет мотоциклетка, — отрапортовал мой Анатолий.
Зная его любовь к машинам, я радовался, что он попал именно в эту часть.
Со слов юношей оказалось, что и здесь людей больше, чем оружия, поэтому их и назначили на эту нестроевую должность.
На другой день к девяти часам утра я уже был в вестибюле Коммерческого собрания, где разместилась комендатура города, и ожидал приёма коменданта. Весь вестибюль был заполнен военными и барышнями; встречались и солидные штатские. Последние были мне знакомы, военную же молодёжь я совсем не знал. Большинство военных не были екатеринбуржцами, а прибыли в город вместе с чешскими войсками.
Настроение в первые дни было настолько радостное, что часто можно было наблюдать и на улице, и в общественных местах, как люди, здороваясь, целовались, поздравляя друг друга с великим праздником освобождения от тяжёлого ига большевиков. Радость отдалённо напоминала светлый праздник Пасхи.
Тут же я узнал о подробностях взятия Екатеринбурга.
Красные покинули город ещё вечером одиннадцатого июля по старому стилю и сосредоточились около станции Екатеринбург-Второй.
Перед уходом большевиков решено было «хлопнуть дверью», т. е. разграбить город. Со стороны анархистов, во главе которых стоял Жебунёв, последовал сильный протест. Жебунёв заявил, что если начнётся грабёж и насилие, то анархисты ударят в тыл красным.
Как только «товарищи» покинули город, группа офицеров, человек тридцать, под командой прапорщика Зотова захватила со склада винтовки и, направившись к тюрьме, выпустила оттуда политических заключённых. Вместе они двинулись по Московскому тракту навстречу продвигавшимся к городу казакам, против которых красные устроили на шоссе засаду с пулемётом.
Подойдя с тыла к этой горсточке «защитников» Екатеринбурга и сказав им, что их прислали в подкрепление, Зотов и студент-матрос Чернобровин, завладев пулемётом, скомандовали: «Руки вверх!» Захватив красных в плен, тотчас же отослали под конвоем в город и заключили в тюрьму.
Казаки подходили осторожно, не веря в то, что перед ними отряд белого офицерства, а не красные… Наконец поверили и вместе вступили без боя в город. Лишь пройдя его весь, в кварталах, прилегающих к Екатеринбургу-Второму, вступили в перестрелку с красными, отходившими через Шарташ к Тагилу и Тюмени.
Сам же вокзал был взят чехами после небольшой перестрелки почти без сопротивления. Был убит один казак и ранено двое чехов.
Имя Зотова передавалось из уст в уста как героя дня.
После долгих ожиданий чешский комендант принял меня и на мои вопросы дал лаконичные, мало удовлетворившие меня ответы. Из его слов я узнал, что чехи не намерены оказывать давление на власть, которая здесь образуется. Больше всего их командование симпатизирует комитету, образовавшемуся в Самаре из группы членов Учредительного Собрания.
Город, по словам коменданта, пока управляется военной комендатурой, которая делится на чешскую и русскую. Сам же город разделён на одиннадцать участков, и по всем вопросам гражданского характера следует обращаться к участковому коменданту.
— Позвольте, какое отношение комендант моего участка имеет к денационализации банков? Нужна какая-нибудь единая власть, к которой мы должны обращаться по всем гражданским вопросам.
Комендант ничего не сумел ответить, и я вышел от него в несколько подавленном состоянии духа. «Конечно, прежде всего, — думалось мне, — надо сейчас же собрать городскую думу прежнего, дореволюционного состава и вручить ей всю власть».
Мне пояснили, что тут же находится и русский комендант. К нему я и решил обратиться.
Русский комендант — кажется, капитан, слушатель академии, — не был мне знаком, но знал меня, а потому был много вежливее чеха. В сущности, он ничего не прибавил к предыдущим разъяснениям, если не считать сетований на неразбериху, которая происходит из-за двойного командования. Он посоветовал обратиться к командующему русскими войсками полковнику Шереховскому, штаб коего помещался в Первой женской гимназии.
Мой разговор с Шереховским всё время прерывался входящими офицерами, и я был поражён их оборванным видом и вольностью обращения. В общем, они нисколько не отличались от «товарищеских» войск.
Одному из офицеров даже этот терпеливый комендант, не удержавшись сделал замечание:
— Как вы стоите?!
— А что? — спросил офицер, обеими руками опиравшийся на письменный стол коменданта и очень неохотно их убравший.
На главный интересовавший меня вопрос — о судьбе великих князей, находившихся в Алапаевске, — офицер никакого ответа не дал.
В вестибюле Первой гимназии, куда я отправился, было ещё оживлённее, чем в Коммерческом собрании. Здесь я встретил многих своих знакомых, бывших влиятельных граждан Екатеринбурга, ожидавших приёма. Немало было русской военной молодёжи, гимназисток, подруг Наташи, и несколько знакомых дам.
Эти дамы в одном из классов устроили чайную, в которой всё офицерство получало даром чай и незатейливый обед.
Шереховской был со мной мил и любезен. Однако на первый заданный мной вопрос о судьбе великих князей он не смог дать мне никакого ответа. Алапаевск ещё находился в руках красных. О Государе Шереховской сказал, что тот, по-видимому, казнён, и есть основание думать, что погибла и вся Царская семья.
Шереховской поставил меня в известность, что захватным порядком образовалось местное правительство из второстепенных деятелей, в большинстве — эсеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52