Сантехника в кредит
«Спокойствие!» – еще раз предупредил себя доктор Великанов.И он сделал нечто достойное незаурядного артиста: неуверенно, с видимой робостью шагнул навстречу эсэсовцу и, сняв картуз (на нем был старый картуз Василия Степановича), почтительно остановился.Но даже мастерски разыгранная покорность не могла до конца усыпить недоверчивость эсэсовца. Немного подумав, он, не спуская глаз с доктора Великанова, приказал полковнику:– Позовите сюда коменданта!Распоряжение было выполнено молниеносно. Не прошло и минуты, как доктор Великанов увидел обер-лейтенанта Ренке, мчавшегося к месту происшествия дробной и старательной рысцой.– Кто и зачем здесь? – спросил эсэсовец, ткнув пальцем в сторону застывшего в почтительном недоумении доктора.В иное время Густав Ренке, конечно, испепелил бы нашего героя за причиненную ему тревогу, но сейчас речь шла не столько о докторской судьбе, сколько о бдительности комендатуры и о царивших в ней порядках.И Густав Ренке отрапортовал:– Осмелюсь доложить: плотник, находящийся в услужении комендатуры…– Вы проверили этого человека?– Разумеется! – воскликнул обер-лейтенант, пожирая глазами начальство. – Этот человек нам известен своим враждебным отношением к большевикам, которые расстреляли двух его сыновей. Осмелюсь доложить…– Довольно! Я хотел установить два факта: кто он и что он здесь в данную минуту делает?– Осмелюсь доложить, я на основании вашего приказа дал распоряжение о срочном изготовлении виселицы…– Виселицы? – уже значительно мягче переспросил эсэсовец.– Так точно! Ему дан заказ на изготовление виселицы.– Великолепно! Передайте – пусть он поторапливается. Можете идти, обер-лейтенант.По-прежнему симулируя полное непонимание и почтительность, доктор поклонился и не спеша двинулся в прежнем направлении.Уходя от места столь опасного разговора, доктор Великанов успел даже расслышать продолжение беседы черного эсэсовца с краснорожим подхалимом-полковником.– Имейте в виду, – каркал эсэсовец, – что о настоящем плане операции известно сейчас только троим: мне, вам и начальнику штаба подполковнику Граббе…– Это замечательно! – громко отозвался полковник. – Ваша мысль великолепна!Полковник был в восторге, но кто передаст ужас доктора Великанова, четвертого по счету человека, посвященного в план длинного эсэсовца? Только он один мог предотвратить гибель партизанского отряда, – Василий Степанович ушел, и ушел, вероятно, надолго.Было около четырех часов дня, когда доктору Великанову удалось незаметно выбраться из сарая.В селе было полным-полно немцев, и он находился в большом затруднении – что предпринять. Он уже начал подумывать о том, чтобы наудачу отправиться в лес самому. И он, конечно, сделал бы это, если бы вдруг за плетнем, не мелькнула рыжая голова Саньки-Телефона.– Санька! – окликнул доктор.Подросток быстро подбежал и остановился.– Недавно плотник Василий Степанович пошел на Костин кордон… Беги за ним и скажи, да только не перепутай… Скажи, доктор Великанов передать велел, что…Едва выслушав доктора Великанова, Санька-Телефон проявил такую готовность немедленно действовать, что доктору стоило большого труда удержать его и проверить, насколько он понял поручение.В сарай доктор Великанов вернулся вовремя, к приходу Дрихеля.– Зафтра путет вешалка. Штоп пыл котоф! – грозно заявил ефрейтор.
…Василий Степанович пришел поздно, близко к тому времени, когда хождение по селу запрещалось под угрозой расстрела. Пришел запыхавшийся и возбужденный.– Ну, как? – спросил его доктор.– В порядке! – коротко ответил Василий Степанович и перевел дух. – Было бы делов, если бы ты Саньку не метнул. Все бы, как есть, под Дуванкой остались, совсем идти туда решили.– Кто решил? – с притворной наивностью спросил доктор.– Кто? Наши, понятно!– Партизаны?– А то кто же? Ведь и тебе давно уже кличка дана.– Какая? – заинтересовался доктор.– Не сказать, чтобы ласковая…– Все-таки?– Перец.Доктора Великанова так и подбросило.– Перец? Почему «Перец»?– Да уж так, понравилось…– Не понимаю, почему все-таки «Перец»?– Есть люди, которые из города – и тебя помнят. Поэтому и «Перец»…Помолчав немного, Василий Степанович посерьезнел и, понизив голос, проговорил:– Еще одна новость есть. Яшку Черезова нынче заочно судили.– Какой же приговор вынесли?– Окончательный: всенародное повешение. Все, как один, решили, другого мнения не было.Домой наши друзья пришли хотя и изрядно усталые, но в бодром настроении (кстати, заметил ли читатель, что доктор Великанов и Василий Степанович окончательно перешли на «ты»). Встретила их Ульяна Ивановна не совсем обычно. Ее смущенный и немного торжественный вид предвещал какое-то весьма серьезное объяснение.Для этого Ульяна Ивановна выбрала время после ухода Василия Степановича, когда доктор Великанов растянулся на своей постели.– Арсений Васильевич, вы ничего не знаете? – таинственно и осторожно начала она.– Нет, кое-что знаю, Ульяна Ивановна.Такой ответ озадачил было сестру-хозяйку, но, основательно рассудив, что доктор Великанов шутит, она продолжала:– Я знаю, что вы много чего знаете, а вот того, что я вам скажу, вы не знаете.Заинтересовав доктора таким вступлением, она выпалила:– Помните, когда мы с Мазепой мучились, вы говорили, что никогда больше никакой скотины держать не будете?– Помню.– Так я вам купила.– Мазепу? – изумился доктор.Собравшись с духом, Ульяна Ивановна докончила:– Козу дойную купила. Две простыни и пару наволок за нее отдала.– Козу?!– Дойную. Три литра дает. Сенца сама заготовлю, а уж сыты будете – вот так!И, проведя ладонью по губам, Ульяна Ивановна показала, как будет сыт доктор.– Коров и овец немцы очень беспокоят, кур хоть совсем не заводи, а коз – ничего, пока не трогают, – обосновывала Ульяна Ивановна свой поступок.Обдумав сообщение Ульяны Ивановны, доктор спокойно сказал:– Мне кажется, вы поступили очень мудро, Ульяна Ивановна.Такая оценка ободрила сестру-хозяйку, и она ощутила потребность рассказать доктору некоторые подробности.– А страху-то я натерпелась ныне! Купила, веду ее, а навстречу все немцы, все немцы. Так и думаю – отберут сейчас. Но ничего, не тронули… Уж и насмотрелась я их сегодня. В жизни столько немцев не видела.Приход Василия Степановича прервал рассказ словоохотливой Ульяны Ивановны. Подойдя к доктору, он весело шепнул:– Ночью наши в село придут…В два часа ночи село проснулось от треска выстрелов и взрывов ручных гранат. Впрочем, шум боя продолжался недолго. Остаток ночи прошел в тревожном молчании.На утро, когда немцы подвели итоги ночных событий, они не досчитались сорока человек, в том числе длинного эсэсовца. Автобус, на котором они приехали, был добросовестно взорван противотанковой гранатой. Что касается приговоренных к казни колхозников и учительницы – они исчезли.Автор замечательного дневника «Путь одного немецкого героя» – господин Ренке уцелел. Разумеется, это обстоятельство он, не колеблясь, отнес к разряду самых приятных неожиданностей. Но дело объяснялось проще – категорическим распоряжением командира партизанского отряда «Красная стрела» Дяди Миши, запретившего трогать коменданта.В распоряжении этом было много здравого смысла.– Ребята, – сказал он. – Шкоду не бейте. Только в крайнем случае, если сам просить будет. Тогда разрешаю.– Нашел кого жалеть! – сердито бросил партизан Дуб, суровый и очень сильный старик, отличавшийся особой непримиримостью к немцам.– Могу объяснить, – ответил Дядя Миша. – Шкода от нас не уйдет, а второго такого в Большие Поляны могут не назначить, и от этого расстроится наша разведка. Понял, товарищ Дуб?Вот почему самая крупная из ожидавших Густава Ренке неожиданных неприятностей была на некоторое время отсрочена.Пролежав часа четыре под кроватью, комендант села Большие Поляны, наконец, осмелился вылезти и начал действовать. Первой его заботой было установить связь с начальством и свалить ответственность за происшедшее на начальника карательной экспедиции. Мало того, из представленного обер-лейтенантом доклада явствовало, что в Больших Полянах царит полный порядок и что партизанский отряд появился из другого района. Это, разумеется, ничуть не мешало Ренке требовать немедленной присылки новой карательной экспедиции. Доказывая, вопреки здравому смыслу, что в Больших Полянах спокойно, Густав Ренке исходил из весьма несложных соображений: как ни опасно было сидеть в оккупированном селе, но он по опыту знал, что на передовых позициях куда опаснее, и попасть туда ему не улыбалось. Поэтому он и стремился показать себя образцовым комендантом.Однако хитрость Густава Ренке удалась лишь наполовину. Начальство приняло доклад благосклонно и ответило:– То, что в Больших Полянах успешно водворяется новый порядок, – очень хорошо, продолжайте так же действовать и в дальнейшем. Но карательного отряда в ближайшее время прислать не можем, так как вооруженные силы нужны в других, более ответственных местах.Дело кончилось тем, что коменданту Ренке дали двенадцать полукалек и предложили управляться собственными средствами.Густав Ренке вернулся в Большие Поляны в самом подавленном состоянии духа. Двенадцать инвалидов и уцелевший Дрихель – такова была вся вооруженная сила, которой он мог располагать. И он использовал ее по прямому назначению – для охраны собственной персоны.Что касается командира партизанского отряда Дяди Миши, то, решив, что Ренке не только не опасен, а, наоборот, полезен для получения сведений о передвижении немецких частей, он, базируясь на Большие Поляны, перенес свою деятельность в соседние районы, где проходили важные шоссейные дороги и железнодорожная магистраль.О бурных событиях, пережитых Большими Полянами в конце лета, свидетельствовала только огромная виселица, воздвигнутая Василием Степановичем на второй же день после налета партизан и освобождения приговоренных к смерти. Вид этой виселицы приводил в смятение не только старосту Якова Черезова, но и Дрихеля, которому казалось подозрительным запоздалое усердие плотника.
Есть основание думать, что Отто Дрихель был многим умнее своего начальника. Умнее – и опаснее. Напившись пьяным (а после налета партизан он пил систематически), Дрихель становился нагл и дерзок до безрассудства, не теряя, однако, способности вредить последовательно и расчетливо. В основе всех его поступков, пьяных и трезвых, лежала ожесточенная ненависть ко всему миру, ненависть, питавшаяся сознанием своей обреченности. Гораздо раньше своего начальника Отто Дрихель понял, что время приятных неожиданностей безвозвратно миновало и что расплата за них – недалека и неминуема. Он чувствовал, что Большие Поляны живут непокорной, затаенной и непонятной для него жизнью, и борьба со всеми ее проявлениями стала его главной целью.Однажды он едва не поймал Василия Степановича. Передав ему заказ на несколько крестов, он вышел и притаился за дверью. Василий Степанович повернулся к доктору и совсем уже собрался, по своему обыкновению, отпустить заковыристую шутку и заняться арифметикой, но тут доктор приложил палец к губам. Плотник промолчал, и сейчас же в сарай ворвался Дрихель.– Патшему мольтшаль?– Говорить не о чем, вот и молчал…– Мольтшал и думаль… Што думаль?Василий Степанович побагровел, и его бородка начала принимать уже знакомое нам горизонтальное положение. Разговор грозил окончиться плохо, но, к счастью, его прервал голос Ренке, позвавшего Дрихеля.– Опасная дрянь! – сказал, успокаиваясь, Василий Степанович. В любую минуту застрелить может… А глянь, доктор, нам ныне юбилей справлять можно. В аккурат тысячу изделий имеем. Чтоб быть ему, каналье Дрихелго, тысяча первым… Глава двенадцатая Если в своем крайне тяжелом положении доктор Великанов мог черпать кое-какое утешение в причастности к успешным действиям партизан, то Ульяне Ивановне приходилось несравненно тяжелее. При всей жизнеустойчивости, при всем своем умении находить выход из любого, казалось бы, совсем безнадежного положения, временами она приходила в состояние, близкое к отчаянию.Некогда оживленное село Большие Поляны было почти безлюдно. При приближении врага в самый разгар лета из него ушли все, кто только в состоянии был двигаться. Самые сильные, суровые и храбрые примкнули к лесным партизанским отрядам, другие ушли ковать победу на оборонные заводы, третьи остались оберегать колхозное добро и скот, ютясь у друзей-колхозников, до которых не докатилась огневая военная беда. Остались жить при немцах больные да немощные старики, которым не под силу был трудный и далекий путь.С кем ни заговорит Ульяна Ивановна, в какой уголок ни заглянет – везде горе, болезнь, голод и смерть. И не чужое горе, а общее, а если общее, то и ее, Ульяны Ивановны, горе. Так, по крайней мере, поняла она. И получилось само собой, что, поняв это, стала сестра-хозяйка большим и нужным на селе человеком.Услышит, скажем, Ульяна Ивановна, что на другом конце села захворала одинокая старуха, накинет платок и задами, чтобы лишний раз не видеть немцев, побежит туда, навстречу чужой беде. Придет и дверь настежь откроет.– Жива, Марковна? Слыхать, хворать задумала?Спросит весело, а у самой душа на части разрывается.В избе темно, смрадно, холодно. Больная в дальнем углу лежит, комочком сжалась, прикрытая бог знает какой рваной и грязной ветошью. Не то стонет, не то плачет:– Видать, смерть приходит, Ульяна Ивановна… Сил больше нет.– Выдумала еще – «сил нет»! – скажет, бывало, Ульяна Ивановна. – Ты наперед избу проветри да свежим воздухом дыхни.И тут же за дело возьмется. Двери распахнет, сорвет с окон «затемнение», не спрашивая, примется за приборку больной. Попутно выскочит на огород, подкопает куст картофеля и в соседнюю жилую избу за огоньком заглянет. Через десять минут на загнетке пламя пляшет, греется вода для мытья и картошка варится. Плеснет в нее принесенным молоком Ульяна Ивановна, разомнет скалкой и скомандует:– Поднимайся, пюре готово, после – чайку выпьешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
…Василий Степанович пришел поздно, близко к тому времени, когда хождение по селу запрещалось под угрозой расстрела. Пришел запыхавшийся и возбужденный.– Ну, как? – спросил его доктор.– В порядке! – коротко ответил Василий Степанович и перевел дух. – Было бы делов, если бы ты Саньку не метнул. Все бы, как есть, под Дуванкой остались, совсем идти туда решили.– Кто решил? – с притворной наивностью спросил доктор.– Кто? Наши, понятно!– Партизаны?– А то кто же? Ведь и тебе давно уже кличка дана.– Какая? – заинтересовался доктор.– Не сказать, чтобы ласковая…– Все-таки?– Перец.Доктора Великанова так и подбросило.– Перец? Почему «Перец»?– Да уж так, понравилось…– Не понимаю, почему все-таки «Перец»?– Есть люди, которые из города – и тебя помнят. Поэтому и «Перец»…Помолчав немного, Василий Степанович посерьезнел и, понизив голос, проговорил:– Еще одна новость есть. Яшку Черезова нынче заочно судили.– Какой же приговор вынесли?– Окончательный: всенародное повешение. Все, как один, решили, другого мнения не было.Домой наши друзья пришли хотя и изрядно усталые, но в бодром настроении (кстати, заметил ли читатель, что доктор Великанов и Василий Степанович окончательно перешли на «ты»). Встретила их Ульяна Ивановна не совсем обычно. Ее смущенный и немного торжественный вид предвещал какое-то весьма серьезное объяснение.Для этого Ульяна Ивановна выбрала время после ухода Василия Степановича, когда доктор Великанов растянулся на своей постели.– Арсений Васильевич, вы ничего не знаете? – таинственно и осторожно начала она.– Нет, кое-что знаю, Ульяна Ивановна.Такой ответ озадачил было сестру-хозяйку, но, основательно рассудив, что доктор Великанов шутит, она продолжала:– Я знаю, что вы много чего знаете, а вот того, что я вам скажу, вы не знаете.Заинтересовав доктора таким вступлением, она выпалила:– Помните, когда мы с Мазепой мучились, вы говорили, что никогда больше никакой скотины держать не будете?– Помню.– Так я вам купила.– Мазепу? – изумился доктор.Собравшись с духом, Ульяна Ивановна докончила:– Козу дойную купила. Две простыни и пару наволок за нее отдала.– Козу?!– Дойную. Три литра дает. Сенца сама заготовлю, а уж сыты будете – вот так!И, проведя ладонью по губам, Ульяна Ивановна показала, как будет сыт доктор.– Коров и овец немцы очень беспокоят, кур хоть совсем не заводи, а коз – ничего, пока не трогают, – обосновывала Ульяна Ивановна свой поступок.Обдумав сообщение Ульяны Ивановны, доктор спокойно сказал:– Мне кажется, вы поступили очень мудро, Ульяна Ивановна.Такая оценка ободрила сестру-хозяйку, и она ощутила потребность рассказать доктору некоторые подробности.– А страху-то я натерпелась ныне! Купила, веду ее, а навстречу все немцы, все немцы. Так и думаю – отберут сейчас. Но ничего, не тронули… Уж и насмотрелась я их сегодня. В жизни столько немцев не видела.Приход Василия Степановича прервал рассказ словоохотливой Ульяны Ивановны. Подойдя к доктору, он весело шепнул:– Ночью наши в село придут…В два часа ночи село проснулось от треска выстрелов и взрывов ручных гранат. Впрочем, шум боя продолжался недолго. Остаток ночи прошел в тревожном молчании.На утро, когда немцы подвели итоги ночных событий, они не досчитались сорока человек, в том числе длинного эсэсовца. Автобус, на котором они приехали, был добросовестно взорван противотанковой гранатой. Что касается приговоренных к казни колхозников и учительницы – они исчезли.Автор замечательного дневника «Путь одного немецкого героя» – господин Ренке уцелел. Разумеется, это обстоятельство он, не колеблясь, отнес к разряду самых приятных неожиданностей. Но дело объяснялось проще – категорическим распоряжением командира партизанского отряда «Красная стрела» Дяди Миши, запретившего трогать коменданта.В распоряжении этом было много здравого смысла.– Ребята, – сказал он. – Шкоду не бейте. Только в крайнем случае, если сам просить будет. Тогда разрешаю.– Нашел кого жалеть! – сердито бросил партизан Дуб, суровый и очень сильный старик, отличавшийся особой непримиримостью к немцам.– Могу объяснить, – ответил Дядя Миша. – Шкода от нас не уйдет, а второго такого в Большие Поляны могут не назначить, и от этого расстроится наша разведка. Понял, товарищ Дуб?Вот почему самая крупная из ожидавших Густава Ренке неожиданных неприятностей была на некоторое время отсрочена.Пролежав часа четыре под кроватью, комендант села Большие Поляны, наконец, осмелился вылезти и начал действовать. Первой его заботой было установить связь с начальством и свалить ответственность за происшедшее на начальника карательной экспедиции. Мало того, из представленного обер-лейтенантом доклада явствовало, что в Больших Полянах царит полный порядок и что партизанский отряд появился из другого района. Это, разумеется, ничуть не мешало Ренке требовать немедленной присылки новой карательной экспедиции. Доказывая, вопреки здравому смыслу, что в Больших Полянах спокойно, Густав Ренке исходил из весьма несложных соображений: как ни опасно было сидеть в оккупированном селе, но он по опыту знал, что на передовых позициях куда опаснее, и попасть туда ему не улыбалось. Поэтому он и стремился показать себя образцовым комендантом.Однако хитрость Густава Ренке удалась лишь наполовину. Начальство приняло доклад благосклонно и ответило:– То, что в Больших Полянах успешно водворяется новый порядок, – очень хорошо, продолжайте так же действовать и в дальнейшем. Но карательного отряда в ближайшее время прислать не можем, так как вооруженные силы нужны в других, более ответственных местах.Дело кончилось тем, что коменданту Ренке дали двенадцать полукалек и предложили управляться собственными средствами.Густав Ренке вернулся в Большие Поляны в самом подавленном состоянии духа. Двенадцать инвалидов и уцелевший Дрихель – такова была вся вооруженная сила, которой он мог располагать. И он использовал ее по прямому назначению – для охраны собственной персоны.Что касается командира партизанского отряда Дяди Миши, то, решив, что Ренке не только не опасен, а, наоборот, полезен для получения сведений о передвижении немецких частей, он, базируясь на Большие Поляны, перенес свою деятельность в соседние районы, где проходили важные шоссейные дороги и железнодорожная магистраль.О бурных событиях, пережитых Большими Полянами в конце лета, свидетельствовала только огромная виселица, воздвигнутая Василием Степановичем на второй же день после налета партизан и освобождения приговоренных к смерти. Вид этой виселицы приводил в смятение не только старосту Якова Черезова, но и Дрихеля, которому казалось подозрительным запоздалое усердие плотника.
Есть основание думать, что Отто Дрихель был многим умнее своего начальника. Умнее – и опаснее. Напившись пьяным (а после налета партизан он пил систематически), Дрихель становился нагл и дерзок до безрассудства, не теряя, однако, способности вредить последовательно и расчетливо. В основе всех его поступков, пьяных и трезвых, лежала ожесточенная ненависть ко всему миру, ненависть, питавшаяся сознанием своей обреченности. Гораздо раньше своего начальника Отто Дрихель понял, что время приятных неожиданностей безвозвратно миновало и что расплата за них – недалека и неминуема. Он чувствовал, что Большие Поляны живут непокорной, затаенной и непонятной для него жизнью, и борьба со всеми ее проявлениями стала его главной целью.Однажды он едва не поймал Василия Степановича. Передав ему заказ на несколько крестов, он вышел и притаился за дверью. Василий Степанович повернулся к доктору и совсем уже собрался, по своему обыкновению, отпустить заковыристую шутку и заняться арифметикой, но тут доктор приложил палец к губам. Плотник промолчал, и сейчас же в сарай ворвался Дрихель.– Патшему мольтшаль?– Говорить не о чем, вот и молчал…– Мольтшал и думаль… Што думаль?Василий Степанович побагровел, и его бородка начала принимать уже знакомое нам горизонтальное положение. Разговор грозил окончиться плохо, но, к счастью, его прервал голос Ренке, позвавшего Дрихеля.– Опасная дрянь! – сказал, успокаиваясь, Василий Степанович. В любую минуту застрелить может… А глянь, доктор, нам ныне юбилей справлять можно. В аккурат тысячу изделий имеем. Чтоб быть ему, каналье Дрихелго, тысяча первым… Глава двенадцатая Если в своем крайне тяжелом положении доктор Великанов мог черпать кое-какое утешение в причастности к успешным действиям партизан, то Ульяне Ивановне приходилось несравненно тяжелее. При всей жизнеустойчивости, при всем своем умении находить выход из любого, казалось бы, совсем безнадежного положения, временами она приходила в состояние, близкое к отчаянию.Некогда оживленное село Большие Поляны было почти безлюдно. При приближении врага в самый разгар лета из него ушли все, кто только в состоянии был двигаться. Самые сильные, суровые и храбрые примкнули к лесным партизанским отрядам, другие ушли ковать победу на оборонные заводы, третьи остались оберегать колхозное добро и скот, ютясь у друзей-колхозников, до которых не докатилась огневая военная беда. Остались жить при немцах больные да немощные старики, которым не под силу был трудный и далекий путь.С кем ни заговорит Ульяна Ивановна, в какой уголок ни заглянет – везде горе, болезнь, голод и смерть. И не чужое горе, а общее, а если общее, то и ее, Ульяны Ивановны, горе. Так, по крайней мере, поняла она. И получилось само собой, что, поняв это, стала сестра-хозяйка большим и нужным на селе человеком.Услышит, скажем, Ульяна Ивановна, что на другом конце села захворала одинокая старуха, накинет платок и задами, чтобы лишний раз не видеть немцев, побежит туда, навстречу чужой беде. Придет и дверь настежь откроет.– Жива, Марковна? Слыхать, хворать задумала?Спросит весело, а у самой душа на части разрывается.В избе темно, смрадно, холодно. Больная в дальнем углу лежит, комочком сжалась, прикрытая бог знает какой рваной и грязной ветошью. Не то стонет, не то плачет:– Видать, смерть приходит, Ульяна Ивановна… Сил больше нет.– Выдумала еще – «сил нет»! – скажет, бывало, Ульяна Ивановна. – Ты наперед избу проветри да свежим воздухом дыхни.И тут же за дело возьмется. Двери распахнет, сорвет с окон «затемнение», не спрашивая, примется за приборку больной. Попутно выскочит на огород, подкопает куст картофеля и в соседнюю жилую избу за огоньком заглянет. Через десять минут на загнетке пламя пляшет, греется вода для мытья и картошка варится. Плеснет в нее принесенным молоком Ульяна Ивановна, разомнет скалкой и скомандует:– Поднимайся, пюре готово, после – чайку выпьешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17