- Заработал!
- Вот именно столько?
- Чуть больше половины суммы.
- А остальные?
- Ты же сам знаешь...
- Я - знаю? - подвинул бровями вверх маску Дегтярь.
- Ты про спортивный тотализатор говорил?
- Было дело.
- Вот на нем я и выиграл... Постепенно. За пять лет...
- И ни разу не пролетел?
- Ну почему же, - горько вздохнул Марченко. - Три прокола было...
- За пять лет?!
- А что тут такого?
- Ну да!.. Я же забыл, ты всегда ставил наверняка... И кто ж тебя подвел? В эти три раза?
- А зачем тебе?
- Сам хочу поиграть.
- Кто подвел?.. Наши, конечно... Кто ж еще!.. Я на мировой отборке по футболу на наших с Кипром ставил, а они, козлы, вничью сгоняли!
- А ты говоришь можно кому-то в мире доверять!
Спрыгнув с шин, Дегтярь хрустнул поясницей, подумал что-то свое, глубинное. Это было скорее чувство, чем мысль. В голове, как в бокале, красным и белым вином перемешивались любопытство и горечь. Постепенно любопытство победило горечь. Точно так же, как красное вино всегда перекрасит белое в одном бокале.
- Короче так, Олег Батькович, - решил сыщик. - Сейчас я тебя верну верну в вертикальное положение. Но без растакелаживания...
- А если я в туалет захочу?
- Под себя сходишь. Как в детстве.
- Ноги хоть развяжи!
- Перебьешься!.. В общем, сиди и не потей...
И молись Богу, чтобы я за сутки отыскал эту Настю. Если найду, ты будешь жить, Если нет...
- Сволочь ты, не следователь, - огрызнулся Марченко.
- Не скучай.
На прощание Дегтярь наступил на пульт и злым долгим разрядом вогнал Марченко в беспамятство.
Глава сорок восьмая
РАЗБОРКИ В СПАЛЬНОЙ КОМНАТЕ
Рыков очень любил в любовной игре одевать и раздевать Лялечку. С таким упоением девочки заворачивают в цветные лоскутки куколку, чтобы, полюбовавшись нарядом, тут же ее раздеть и попытаться изменить одежду, снова ее одеть. Рыков ничего не изменял. Просто когда он снимал нечто последнее, делавшее Лялечку наиболее близкой к природе, он тут же надевал это последнее. А за ним - еще три-четыре вещи.
Сначала она удивлялась его странной манере. Но человек привыкает ко всему. Так и Лялечка привыкла к сложности любовной прелюдии. Главное обычно начиналось после третьего или четвертого раздевания. В зависимости от настроения Рыкова.
Этой ночью он одел ее уже в пятый раз, и Лялечка не сдержалась:
- Милый, я ведь живой человек... Я уже не могу... Я изнемогаю...
Вместо ответа Рыков начал целовать пальчики на ее ножках. Пальчиков было десять, точно по норме, и каждому он уделил две-три секунды внимания. Пальчики были слишком изящны, чтобы не замечать их. Даже легкий мозолик на любом из них смотрелся бы его личным упущением. И он с удовольствием целовал их, одновременно как бы хваля себя за умение содержать жену в порядке.
- Хорошо.
Полтора часа назад Рыков отсчитал ей две тысячи долларов. За четыре будущих ночи. Теперь уже Лялечка была перед ним в долгу, а должник своего мнения кредитору не называет.
- Ну иди ко мне, ми-и-илый, - пропела она и тут же завизжала.
Из окна огромной черной гориллой бросилось на Рыкова странное
вонючее существо и, сбив его на пол, захрипело:
- Убх-хью!.. Задух-хшу!
Сменив визг на плачь, Лялечка как была всего лишь в одном-единственном лифчике, так в одной и бросилась к выключателю. Свет вместо того, чтобы прояснить картину, ухудшил ее. Лялечка сходу ослепла, зажала глаза ладошкой и, медленно и боязно раздвигая пальчики, рассмотрела на полу двух барахтающихся мужиков.
Спиной на узорчатом паласе елозил голый Рыков. Его шея была почему-то черной. Лялечка опять решила взвизгнуть, но передумала, рассмотрев, что черное - это все-таки не шея, а пальцы незнакомца, придавившего своим джинсовым телом Рыкова.
Она всегда считала мужа огромным, сильным и непобедимым. Чем-то он напоминал ей бетонный отбойник, о который разбивались испытуемые на лобовое столкновение автомобили. Машины превращались в сплющенные консервные банки, а с бетонного отбойника не осыпалось ни крошки. И теперь, когда Рыков, до синевы напрягший лицо, только хрипел и по-кукольному нелепо двигал в воздухе руками с пудовыми кулачищами, Лялечка поняла, что происходит что-то страшное. Что она не просто теряет мужа, а и все остальное, что было в ее сладкой разгульной жизни.
Она кошкой прыгнула к сцепившейся парочке, подхватила с пола дубовую банкетку и сзамаха опустила ее на затылок жуткого джинсового человека. Он икнул и распластался на Рыкове еще плотнее и шире.
- Ха... Аха-а... Охо-о...
Это не были звуки джинсового человека. Это выползал из-под него, как шахтер из-под угольного завала, Рыков.
- Хо... Охо-о... О-о, - выдохнул он весь воздух, хотя наоборот нужно было вдохнуть, и слабой, дрожащей рукой перевернул тело. - Ха-арченко-о... То есть Ма-арченко...
- Олег?! - вскрикнула Лялечка. - Почему Олег? Он... такой грязный... Он так воняет... Он...
Глаза Марченко медленно открылись. Он уставился на голую Дядечку и на время забыл о Рыкове. Он не мог понять, что мешало ему увидеть Лялечку полностью голой.
- Ли... лифчик, - наконец догадался он и показал на нее пальцем, как большой глупый ребенок.
- О... оденься, - хрипло потребовал Рыков. - В одном лих... лихчике ты...
- Да-да... Я сейчас... Я обязательно...
Не глядя, она нащупала синий атласный халатик, набросила его на плечи и снова взвизгнула от удивления.
Мутным взглядом Марченко отыскал в комнате Рыкова, оттолкнулся руками от пола и бросился на него с удвоенной яростью. На том месте, где он только что лежал, темнело пятно крови.
- Олег, пре... прекрати! - орал заплетающий ему руки Рыков. - Ты со... сошел с ума! Ляля, вызови ми... милицию!
- Да! Вызови! Вызови! - неожиданно поддержал его Марченко. - Пусть они арестуют сволочь, нанявшую сыщика-садиста! Пусть арестуют! Он пытал меня! Пытал! То-оком! Это ты! Ты! Ты! Ты его нанял! Ты меня пытал!
Прокатившись по паласу в борцовской сцепке, они врезались в комод, и стояща на нем лампа с огромным синим абажуром звонко упала на пол. Рыков локтем оттолкнулся от комода, и она покатились к кровати, на время превратившись в каток асфальтоукладчика. Под катком с хрустом мялись и превращались в порошок осколки стекол, бывших когда-то частью настольной лампы.
Удар о прикроватную тумбочку сбросил на них еще одну лампу, точную близняшку уже погибшей. Она уцелела от удара о пол, но ботинок Марченко, лягнувший воздух, задел за нее, и она , лопаясь во вращении и рассыпаясь на куски, прокатилась до лялечкиных ног.
Руки Рыкова все-таки победили руки Марченко. Хозяин квартиры сумел ухватить непрошеного гостя за воротник джинсовой рубашки и ударить затылком об угол прикроватной тумбочки.
- А-а! - вскрикнул Марченко. - Больно же! Там - больно!
- Успокоился? - сквозь одышку спросил Рыков.
Из его рта несло диким запахом чеснока. Марченко сморщился скорее от вони, чем от боли в затылке.
- Я подам на тебя в суд, - успокаиваясь, произнес он.
- А я на тебя. За хулиганство и ограбление квартиры...
- Какое ограбление?
- Ты залез через окно... Ко мне домой залез... Это уже покушение
на частную собственность. И это... мебель, люстры и все такое...
Ты заплатишь за разрушения...
- А та... ты - за издевательства!.. Как фамилия этого гребаного сыщика?
- Ляля, уйди! - потребовал Рыков. - Здесь мужской разговор.
- Как его зовут?! Где он живет?!
- Уйди, твою мать! - швырнул Рыков в нее куском абажура.
- Сумасшедшие... Вы оба - сумасшедшие, - решила она.
Хлопнула дверью, и стало тише, чем в зале суда перед оглашением приговора.
Пальцами Марченко ощупал затылок. Они стали мокрыми и липкими, но кровь еле просматривалась на грязных, измазанных автомобильными маслами пальцах.
- Хорошо, что не мозги, - решил он.
Не менее часа он полз вместе со стулом к двери гаража. И наверное, не менее трех часов лупил ногами по этой двери, пока не расслышал голос. Жилистый мужик в промасленной фуфайке спилил дужку амбарного замка, впустил в гараж свет и показался Марченко ангелом. Фуфайка на его спине и впрямь смотрелась сложенными крыльями. Только очень насалидоленными. Той же ножовкой мужик перепилил наручники, по инерции перепелил же и веревки и поинтересовался, не вызвать ли врача. Или милицию. Марченко обнял его, повисел на плечах, вволю нанюхавшись едким запахом его фуфайки, и поплелся по смеркающейся гаражной улице в единственно магнитном направлении - к Рыкову.
- Ты все равно скажешь, как зовут этого морального урода! - уверенно сказал он. - Он купился на мой перевод денег за границу. Он - дурак. Я не крал твоих капиталов. Это не в моих правилах. Я доказал ему это, но он не отпустил меня. И это еще раз доказывает, что он просто садист...
- Я не могу назвать его... Я...
- Можешь не называть. Я его сам найду. Было не очень хорошо видно, но я заметил: у него нет пальца на одной руке. Точно? Нет?
- Я не знаю...
- Врешь! Знаешь!
- Олег, скажи честно: ты не крал? - с детской наивностью в голосе спросил Рыков.
- А ты еще не понял? Думаешь, я бы появился у тебя после того, как еле сбежал от твоего садиста-наемника? Если бы я был вором, ты не увидел бы меня никогда! Слышишь - никогда!
- Ну,ты это...
- Мне надоели ваши свинские рожи. Вы забыли обо всем в жизни, кроме одного: что нужно хапать, хапать, хапать! Любой ценой! Любым способом! Я так не могу... Я вышел из игры. Я не хочу дикого леса. Душа просит цивилизации. Я уезжаю в Европу...
- Ну конечно! Ты же не рисковый парень. Тебе нужны гарантии в бизнесе. А какие могут быть гарантии в начале того, что мы строим!
- Назови его имя!
- Олег, я верю тебе... Знаешь, я не поверил, когда сыскарь
сказал , что украл ты.
- Имя!
- Я хочу тебе добра... Уезжай, если уезжаешь. Если ты свяжешься
с ним, он убьет тебя. Не обязательно своими руками. Но точно убьет. Уйди с его пути. Я уже сам временами жалею, что нанял его...
- Так выгони! Избавься от него!
- Контракт, - еле выговорил Рыков.
- Порви его!
- Не выгодно. Слишком большие потери...
- Этого, значит, ты боишься. А того, что вы затеяли с Барташевским? Думаешь, я не знаю о продаже одних и тех же метров по второму разу?
Рыков первым поднялся с пола, обмотал живот простыней и на время превратился в древнегреческого философа. На его лице читались удивление и страх. Он будто бы первым из философов на земле сумел только что осознать, что жизнь - это наказание, а не поощрение.
- Ты... знаешь?
- Потому я и уволился! А не по семейному... Нет у меня семьи! И ты сам это знаешь!
- А эта... Наташа... Она хорошая девушка. Ты был бы счастлив с ней...
- Она отказала мне, - ответил Марченко и ощутил невероятное бессилие.
Три слова выжали из него больше, чем пытки в гараже, нудные часы
в плену и драка с десятипудовым Рыковым. Почудилось, что он даже
не сможет встать.
Но он встал.
Залитая светом спальня Рыкова выглядела чернее гаража. На высоченном резном шкафу с зеркалами, на комоде с коваными ручками ящиков, на кровати, на шелковых обоях лежала грязь, грязь, грязь. Но ее не видел никто, кроме Марченко. И он вдруг понял, что сыщик - такая же грязь, и он только замажется об него.
А ототрется ли - еще неизвестно.
- Где у тебя выход? - раздраженно спросил Марченко и отвернулся
от Рыкова.
Глава сорок девятая
ДЕНЬГИ ВСЕ-ТАКИ ПАХНУТ
Куча денег, настоящая, на стол сваленная куча денег - это нечто живое.
Жора Прокудин сидел в волшебном кресле зама по материально-техническому обеспечению, смотрел на кучу и ему казалось, что она что-то шепчет ему. Легкий ветерок, дующий в распахнутое окошко, шевелил мятыми купюрами, а иногда, осмелев, мог даже сдвинуть парочку банкнот, и тогда они с шорохом осенних листьев сползали к основанию цветного холма.
- Сколько же вас, родные мои? - уперевшись локтями в стол,
уткнул Жора Прокудин подбородок в ладони. - Сколько?
И в шорохе ему почудилось, что куча ответила:
- Ма-ало. Очень ма-ало...
- Почему же? - удивился он. - Тысяч двадцать - двадцать пять "зеленых" по курсу...
- Нас не бывает слишком много, - ответили деньги.
- Серьезно?
Купюры шептали ему о том, о чем он и без того уже сто раз думал. Куча будто бы высасывала эти мысли из глубины мозга и с шипением и шорохом озвучивала их.
- А если заиметь все деньги мира? - спросил он.
- Одному человеку?
- Да. Мне одному! Все какие есть! Доллары, франки, фунты,
динары, леви, рупии... Все, абсолютно все!
- А не жирно будет?
- А если прикинуть, что можно? А? Все "бабки" мира у меня
одного! Тогда вас тоже будет мало?
- Конечно! Тебе же придется содержать все остальное
человечество, то есть платить зарплату, пособия, премии, вкладывать деньги в заводы, фабрики, фермы, содержать армию и полицию. Да ты уже на второй день поймешь, что денег не хватает и включишь печатный станок!
- Странно... Почему деньги - такая непонятная вещь? - горько вздохнул Жора Прокудин. - К ним никто не равнодушен. Для одних они - счастье. Для других - горе. Но безразличных нет. Ни одного человека на земле...
- А дикари?
- Какие? Курортники, что ли?
- Нет. К примеру, индейцы Амозонки. Они живут без денег. И не испытывают желания их заиметь.
- Это им только кажется. Ведь у них есть хоть что-то из
предметов цивилизации?
- Есть. Кастрюли.
- Ну вот! Они же их за что-то купили!
- Индейцы выменивают их у торговцев на лодках за обезьян и змей.
- Бартер, значит?
- В чистом виде.
- А торговцы потом продают обезьян и змей?
- Естественно. Скупщикам диких зверей.
- Вот видишь! Все равно без вас не прожить! - воскликнул Жора Прокудин и окунул лицо в кучу.
Приятно прошуршав, деньги впустили его лицо вовнутрь. Жора втянул ноздрями странный, никогда прежде не испробованный запах. До этой минуты он никогда не был так близок лицом к деньгам. Считал купюры миллионы раз. Но не менее чем в двадцати сантиметрах от носа. Он даже буквально верил в образное выражение одного американского миллионера, что деньги не пахнут.
Втянул воздух - и понял: пахнут. Еще как пахнут!
Точнее - воняют. Старые купюры, прошедшие по тысячам пальцев шахтеров, шоферов, торговок, домохозяек, воров и пацанов, воняли пыльной изношенной одеждой. Новые - свежей краской. Смешиваясь, два запаха создавали странный дурманящий коктейль. Такого Прокудин не встречал нигде и никогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56