- Ты врешь! - повернула она к нему вспыхнувшее лицо. - Мы продали видеокамеру перед отъездом!
- По демпинговой цене. "Бабок" хватило на четыре билета до славного города Горняцка и квартплату за месяц вперед спившемуся местному аборигену.
- В этом хлеву?
- На гостиницу, милочка, у нас точно не хватит. Вопросы есть? Вопросы просьба подавать в президиум в письменной форме...
- Я все равно уеду. Продам платье и уеду...
- Иди - продавай. Здесь половина местных теток всю жизнь мечтала ходить в прозрачном шифоне от Альберта Ферретти. Но ты учти: в провинции свой масштаб цен. Больше трех килограммов картошки и литра самогона первача за эту тряпку не дадут. Здесь в большем почете фуфайки и брюки на ватине...
- Хамло!
- В ярости ты мне нравишься еще больше.
Она на мгновение замерла. Женщина не способна без последствий для себя пропустить мимо уха сладкое слово "нравишься".
- Все равно хамло!.. Дай мне денег! Мне надоел твой Гвидонов и его мифические миллионы!
- Почему же мифические? Ты письмо помнишь?
- Босс и так уже ищет нас по всей Москве...
- В письме банкир прямо указывает: деньги - в надежном месте. Зачем ему врать дядюшке?.. "Мой дядя самых честных правил..."
- Виза уже открыта, а мы до сих пор не в Америке...
- В горняцке - бардак. Они уже снесли те дома, где жила девочкой мать Гвидонова. Адресные книги утеряны. На кой ляд Сталин придумывал прописку! У нас даже по прописке не найдешь человека!
- Значит, мы возвращаемся в Москву?
В уголках ее глаз блестели слезинки. Жору Прокудина никогда до этого слезинки не трогали. А сейчас что-то оцарапало душу, и он даже посмотрел себе на грудь. На майке с гербом Приморска следов крови не было.
С хрупаньем и хряском провернулся ключ в замочной скважине. Не обитая дверь открылась со странным звуком. Наверное, так зевает голодный лев перед охотой. Выспаться выспался, а в желудке - ветер.
- Жанюсик, ты где? - под грохот двери спросил из прихожей Топор.
- Ты не можешь без этих звуков?!
- Чего?
- Не захлопывай дверь! Прямо по мозгам! У меня разваливается голова... Надвое... От всех вас...
На стол, сиротливо стоящий в углу комнаты в окружении сонма из четырех погнутых и засаленых раскладушек, Топор вывалил из сумки полиэтиленовые пакеты молока, две буханки серого хлеба, палку вареной колбасы диаметром с голову ребенка и семь банок кильки в томате.
- Идиот! - не сдержалась Жанетка. - Ты будешь кильки в томате запивать молоком?
- А что? - искренне удивился Топор. - Разве не вкусно?
Зубами он отгрыз угол синего, медузой переваливающегося на ладони пакета, и жадно отхлебнул.
- А вы уже здесь? - перепугал компанию поэт Бенедиктинов.
Никто даже не услышал, как он вошел. Будто сквозь замочную скважину просочился.
- Вот. Я принес, - бережно выложил он на стол банку крабов и пакетик с нарезкой германской солями. - Икры в этом городе, к сожалению, нет. Я не знаю, почему...
От вида банки с распластанным на этикетке алым крабом Жора Прокудин чуть не сказал: "На тебе, Жанетка, деньги на билет - и вали в свою Москву!" Но он пересилил себя.
- Без картошки не пойдет, - со знанием дела произнес он и сунул в холодную руку Бенедиктинова две мятые купюры. - Иди купи пять кило картохи, сковородку, бутылку подсолнечного масла и соли. Гулять - так гулять...
- Дай ему на водку, - попросил Топор, еле оторвавший рот от пакета.
- Молоко на губах не обсохло! - сказал правду Жора Прокудин.
Синие губищи Топора, лишь чуть-чуть опавшие после избиения, были с белым налетом.
- Дай хлебну, - забрал Жора у него пакет и с первого глотка чуть не поперхнулся. - Оно ж прокисшее!
- Разве?
От двери вернулся поэт Бенедиктинов и смущенно попросил:
- Извините, но, видите ли, здесь не хватит на все... Картофель, сковородка, бу...
- У тебя, что, своих денег нет? - не оборачиваясь к нему, спросил Прокудин.
- В какой-то мере, знаете ли, есть, но...
- Вот и добавь своих или ты где отдельно питаться будешь?
- Но у меня последние, а еще...
- Иди-иди. Родина тебя не забудет!
За спиной Жоры Прокудина не раздалось ни единого звука, но он и без этого почувствовал, что Бенедиктинов ушел. Всегда приятно повелевать людьми. Впрочем, таким, как бенедиктинов, не очень. Они слишком легко подчиняются.
- Где ж ты, Топор, такое молоко взял? Корова, которая его дала, умерла, наверное, еще при Хрущеве...
- Сказали, что свежее...
- Мел они, что ли, в него засыпали?
- Жора, мне нужны деньги, - напомнила о старом Жанетка. - Я не буду участвовать в ловле твоего банкира. Я выбываю из игры...
- Мел... Мел... Мел, - задумчиво повторил Жора Прокудин. - Мел и молоко... Возможность заработать пятьсот долларов в месяц каждому! На работу ходить не нужно! Приносишь банку и получаешь вдвое больше, чем оставил в залог!..
- О чем это он? - открыл рот Топор.
- Не видишь?.. С ума сошел, - тряхнула грязными, пахнущими поездным дымом волосами Жанетка. - Крейзи!
- Будут тебе деньги! - швырнул пакет на стол Жора Прокудин.
По хлебу, по банкам кильки и пакетику с нарезкой салями брызнула смесь сыворотки и кусочков свернувшегося молока. Особенно хорошо она смотрелась на неестественно красной колбасе.
- Без денег вообще жить тошно, - по-ораторски махнул рукой Жора Прокудин.
Получилось эффектно и к месту. Как на митинге перед стотысячной толпой Не хватало только девяносто девяти тысяч девятьсот девяносто восьми слушателей. Но два уже стояли перед ним. Топор с яростью голодающего вгрызался в горбушку хлеба, а Жанетка стояла с видом дочери, впервые узнавшей, что ее отец - это не отец, а отчим.
- Мне нужны деньги сегодня, - с вызовом произнесла она.
- Всем нужны сегодня... А будут - завтра. Но это я тебе точно обещаю! Я слишком хорошо знаю человеческую природу. Думаю, что черняковцы не слишком отличаются от остального земного народонаселения...
- А этот... Гвидонов, - вспомнил Топор. - Ты его не нашел?
- Найду! Обязательно найду! Только нужны две вещи: время и деньги, деньги и время...
- Время - деньги, - услужливо повторила за Топора память уже однажды слышанную им умную фразу.
- Это у капиталистов они - синонимы. А в России мы их разорвем!.. Время и деньги! Время и деньги!
Глава сорок третья
СКАЛА ИГРАЕТ В ФУТБОЛ... ПО-МЕЛКОМУ...
Дегтярь соврал Лялечке о сломавшихся "жигулях", У него вообще ложь получалась лучше правды. Правда требовала какого-то усилия над собой, требовала преодоления невидимого, но что-то уж очень прочного барьера. Ложь скользила будто шайба по льду. Легкий щелчок - и она уже на стороне собеседника.
Забравшись в свои "жигули" и выждав, пока отъедет Лялечка, Дегтярь тоже последовал за ней в офис. Затесавшись в толпу зевак, он отыскал среди случайных людей одного неслучайного, в этой же фирме работающего, и длинной цепью вроде бы бестолковых вопросов выудил у него главное: во время взрыва в офисе не было Марченко. Все остальные коммерческие директора Рыкова общим числом три присутствовали, а директора номер четыре, то есть Марченко, не было и в помине.
Его "ауди" шестой модели подъехал к толпе только когда она начала редеть. Вальяжно, по-барски Марченко выбрался из машины и даже не дрогнул лицом при виде обугленных останков рыковского "мерседеса", вокруг которого выписывали круги следователи и репортеры.
Проходя мимо дегтяревского знакомца, он скупо спросил:
- Шеф не погиб?
- Нет-нет!.. Ни одной царапины!
- А растрезвонили по "мобиле"! Сор-роки!
В его мощной размашистой походке, в посадке головы, в холодных глазах, насквозь пропитанных презрительностью, даже в распахнутом по-особому, как-то смело, пиджаке читалась недюжинная внутренняя сила. Дегтярь уважал таких мужиков. Он и сам себя к ним причислял. По-всему чувствовалось, что Марченко знал себе цену, знал, чего хочет от жизни и, скорее всего, именно это и получал.
Сквозь окна офиса, на которых были испуганно вздернуты жалюзи, Дегтярь разглядел, как он вошел в одну из комнат, небрежно пожал руку Барташевскому и отвернулся, как от пустого места. И тут же вокруг него, как волны вокруг скалы забегали клерки. Марченко подписывал какие-то бумаги, небрежно поджав нижнюю губу, отвечал на телефонные звонки и попеременно бросал взгляды то на обитую черным дермантином дверь, то на часы. То на дверь, то на часы.
Минут через двадцать из-за двери вышла Лялечка. У нее был вид разъяренной пантеры. Она не ответила на приветствие Марченко и молнией вылетела из кабинета. Наверное, где-нибудь в соседнем дворе стояла ее "вольво", но Дегтярю была безразлична и эта "вольво", и Лялечка.
Минут через пять после нее из-за двери появился еще более злой, но злой как-то странно, удовлетворенно, Рыков. Он на ходу причесал свой ежик большой красной расческой, и Дегтярь чуть не улыбнулся. Он впервые видел человека, пытающегося причесать ежик.
Клерков будто волной смыло. Барташевский встал, поневоле насупился, чтобы не отличаться от шефа, и теперь в кабинете высились три скалы: Рыков, Барташевский и Марченко. И как-то так сразу очертилось, что две первые из них стоят почти слившись, а третья - Марченко - в стороне. Вдвоем они пытались что-то доказать ему, но расстояние, судя по всему, не сокращалось.
Впервые Дегтярь пожалел, что не пошел в свое время на спецкурсы по чтению беседы на расстоянии, по губам. Но то, что Марченко слишком часто говорил "Нет", он понял сразу. Говорил "Нет" и смотрел на часы. Говорил и смотрел. Потом махнул рукой, словно заменив этим жестом еще не менее сотни "Нет", и вылетел из комнаты.
Сила силу ломит. Как ни казался могуч Марченко, но две сложенные вместе силы побороли его. Хотя, возможно, что хватило бы одного Рыкова. Но в закончившейся схватке как раз Рыков и не наседал. Он скорее поддакивал. А говорил и давил Барташевский.
К моменту, когда "ауди" с места рванула на всех ста кэмэ в час, Дегтярь уже сидел в "жигулях". Повторить маневр Марченко он не смог бы при всем желании. Барсук - не гепард. "Жигули" - не "ауди". Тем более шестой модели. Но прицепиться к нему он все-таки успел.
Впрочем, гонки не получилось. Марченко припарковал машину возле трансагентства у метро "1905 года" и нырнул вовнутрь стекляшки.
"Улетает... Или отъезжает..." - догадался Дегтярь и почувствовал, что в "жигулях" не усидит. Он должен был знать, куда берет билет Марченко. В одном здании находились и авиационные, и железнодорожные кассы, а сквозь грязные стекла не видно было, к какой именно кассе он подошел. К тому же справа от двери видимость закрывала бетонная лестница, ведущая на второй этаж.
Шагнув за дверь, Марченко как бы убежал от Дегтяря, исчез, а по законам наружки, или службы наружного наблюдения, даже секундная потеря контакта считалась провалом.
Одним нервным выдыхом выпустив из легких воздух, сыщик выбрался на вонючий асфальт и, так и не вдохнув, пересек пять метров тротуара и вошел в стекляшку. И сразу вдохнул полной грудью.
Контакт был восстановлен. Ссутулившийся Марченко стоял у самой крайней справа железнодорожной кассы с какой-то большой бумажкой в руке и, заглядывая через плечи двух джинсовых парнишек в газету, что-то быстро помечал на этой бумажке.
Дегтярь безмолвно занял очередь в хвосте у соседнего окошка и с радостью увидел, что холодный экран монитора в центре зала показывает вместо справок об отправлении поездов спину Марченко на фоне слишком оживленных, слишком непохожих на будущих пассажиров людей.
Ухо отсеяло все звуки зала, кроме тех, что доносились сзади, и Дегтярю поневоле пришлось поплотнее сжать губы. Люди, стоящие рядом с Марченко, говорили так сложно, так непонятно, будто они все были шпионами и теперь пытались доказать кто из них шпионистее.
- На "плюс три" не надо клевать. Будем в минусе...
- Может, рискнем на два и два?
- По какой позиции?
- Двадцать девятой...
- Не-ет... Лучше уж "верняк" по семнадцатой...
- На один и пять сотых? Это же слезы!
- Зато "верняк"!
- А если облом?.. А если они по нулям сгоняют?
- Думаете, "Динамо не забьет? - впервые подал голос Марченко, и Дегтярь разжал губы.
На темном экране монитора он наконец-то разглядел киоск в глубине зала. Над ним висела длинная вывеска, самым главным на которой были слова "Букмекерский отдел". Люди с горящими глазами и дрожащими пальцами делали ставки на игры.
Постепенно, если не врал монитор, и Марченко становился таким же взведенным, хотя и смотрелся на фоне остальных холодным скандинавом. Он сновал челноком от окошка кассы до прилавка у касс, где хрустели газетами джинсовые юнцы, внимательно прослушивал их разговор, опять возвращался к окошку, через плечо игрока, делающего ставки, следил за его выбором, что-то помечал на листке у себя и вновь бежал к юнцам.
За все время он задал лишь еще один вопрос кроме того, про "Динамо".
- А как сейчас Кафельников? Потянет? - спросил он у джинсовых юнцов.
Две прыщавенькие физиономии повернулись одновременно. Чувствовалось, что оба парнишки душой где-то на футбольном поле, а не на теннисном корте.
- Кафель-то? - первым очнулся ближний. - Мы вообще-то на теннис никогда не ставим. Они играют как попало. Но Сампраса Кафель, скорее всего, не пройдет. Он его, кажется, и не проходил ни разу в жизни...
- Проходил, - хмуро ответил Марченко.
- Ну его, этот теннис! Футбол или там хоккей - это сила!
Они опять зашелестели свежими номерами "Спорт-экспресса" и "Советского спорта", а Марченко, ссутулившись еще сильнее и на время как бы превратившись из волевого скалы-директора в робкого старикашку, подобрался к окошку кассы, наклонился и о чем-то спросил сидящую в киоске девушку.
Киоск съел его слова, и Дегтярь почувствовал, что пора рисковать. Он выскользнул из очереди, пристроился следом за Марченко и небрежно подхватил с подоконника новенький листок-ксерокопию со ставками.
- Три миллиона - это максимум? - спросил Марченко кассиршу.
- Да. Читайте правила на стекле... А-а, это вы? - явно узнала его девушка.
- Это - я, - смутился Марченко.
- Ну, как ваши дела? Как командировка? Избавились от лишнего груза?
- Какого груза?
- Ну, вы же сами в тот раз жаловались, что нужно от кого-то
избавиться... Или от чего-то... Я уже не помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56