Ещё издали, едва увидев его Смерд присмирел, соскочил с коня и, обнажив голову, пошёл к нему, низко склонившись. Приблизясь, он ещё ниже нагнулся и коснулся рукой ног своего господина.— Кого это ты поймал на дороге? — послышался грубый, хриплый голос, — вижу, не свой?— С Лабы он, немец, коробейник, — начал Смерд сдавленным голосом. — Он говорит, будто не первый раз шатается по нашим краям… Я нашёл его в гостях у кмета Виша, кто их знает, за каким сговором. Потому я и велел ему ехать со мной. Да он и не противился вовсе, даже обрадовался и клялся мне, что послан к вашей милости и хочет бить вам челом…Князь молча посмотрел на Смерда и перевёл взгляд на Хенго: немец стоял поодаль, словно ожидая, когда его позовут. Князь, не отвечая, долго раздумывал, потом равнодушно отослал Смерда прочь.— Пусть он у вас там пока побудет… у меня нынче гости, недосуг мне… да не морите его голодом, накормите и напоите… завтра утром приведёте его ко мне…Смерд снова поклонился в ноги.— У кмета Виша взял я невольника, малый здоровый и сильный, сумеет носить рогатину и копьё. Мало у нас людей, милостивый господин… Пошипел старый змей, да пришлось отдать…— Все они шипят, — буркнул князь, — но я им глотки заткну, научу их слушать и молчать… Знаю я их, старая волчья свобода все кружит им головы… Нищие слепцы песни о ней поют, людей на бунт подбивают… Совсем одичали, давно пора их обуздать.Смерд не осмеливался отвечать, он стоял, склонив голову и опустив руки.— Виш! Виш! — продолжал князь, расхаживая по крыльцу, — знаю я его, он там, в лесу, мнит себя князем и господином, а меня и признавать не хочет…— А богат как, — подхватил Смерд, — всего у него вдосталь — людей, скота, всякой домашней утвари, пива и меду… Кто его знает, может, и меди, а то и серебра и золота! Все кметы таковы, ваша милость…— До поры, до времени… — проворчал князь и сел на лавку.Смерд отправился исполнять приказания. Хенго ждал его, не отходя от своего тюка, на который жадно посматривало множество глаз.— Его милость только завтра допустит вас к себе, — вполголоса сказал ему Смерд, — хватит у вас времени и отдохнуть и язык навострить. Приказал мне князь не морить вас голодом, а у нас от этого ещё никто не помирал, разве что в подземелье под башней, — прибавил он ухмыльнувшись. — Нынче, — шепнул он на ухо Хенго, — нынче его милость мрачен, брови нахмурены, глаза кровью налились… Оно и лучше, что велел вам прийти завтра… — Он ещё ниже нагнулся к уху Хенго. — Да и не диво, что гневен: вчера, слыхал я, привели его племянника, он было сбежал и снюхался с кметами… Так пришлось посадить его в темницу и глаза выколоть, чтоб не вредил. А как ни говори, своя кровь… Лешек…Смерд пожал плечами.— Да и двоих людей его пришлось повесить… А жаль, годились бы для дружины, здоровые были, но это опасные волки…Смерд не то подлаживался к немцу, не то ему хотелось поболтать, и он продолжал рассказывать:— Трудно тут управлять, народ нехороший… С кметами не прекращаются распри, да князь их помаленьку изничтожит… Он зовёт их, кормит, поит… Ну, и за язык тянет… а под конец…Он засмеялся и дико поглядел на терем.Хенго — успел уже немного осмотреться; он немало поездил по свету, немало замков перевидал, и, может быть, потому его ничто тут не удивляло и не страшило, хотя окружали его дикие лица, и, казалось, мигни только, и эти люди набросятся на него. Они ходили вокруг, разглядывали его, и Хенго слышал, как все твердили: «Немой! Немой!»Он все стоял, словно дожидаясь чего-то, как вдруг увидел красиво одетого отрока, с длинными волосами, рассыпавшимися по плечам; мальчик кивнул ему, показывая, чтобы он шёл за ним.Хенго велел Герде присмотреть за лошадьми и покорно последовал за проводником.Они прошли через широкие ворота в стене и оказались во внутреннем дворе. Тут все было как-то по-иному, не так воинственно. Крыльцо, окрашенное в светлые цвета, было обращено к солнцу, и на нём сушилось на верёвках бельё и женская одежда. Посреди двора росло несколько старых деревьев, а в глубине суетились какие-то женщины и играли в песке дети.Приложив палец к губам, отрок медленно вёл Хенго к боковому входу терема; дверь перед ними отворилась, и немец очутился в великолепной горнице, с широко распахнутым ставнем. В окно, выходившее на озеро, вливался отблеск вечерней зари.Во всем убранстве комнаты чувствовалась женская рука.Горницу наполняло благоухание чуть увядших трав. У пылавшего очага, на покрытом подушкой табурете, сидела женщина в просторном шерстяном платье, падавшем тяжёлыми складками. На голове её было накинуто белое покрывало, но лицо — некогда прекрасное — оставалось открытым. От былой её красоты сохранились теперь только чёрные огневые глаза. Подле неё на маленькой скамеечке стояли какие-то горшочки, кружечки, плошки и лежали пучки трав.С любопытством взглянув на пришельца, который смиренно кланялся ей до земли, она улыбнулась и заговорила с ним на милом его сердцу языке Тюрингенских лесов.— Откуда ты?— Милостивая госпожа, — начал немец, оглядываясь на прислужниц, которые из любопытства не покидали комнаты, — я с Лабы, но привык шататься по свету и редко заглядываю домой… Я знаю немного здешний язык, вожу сюда с запада товар и веду мену с ними…— На что же ты меняешь? — спросила женщина. — Разве можно что-нибудь найти в этой глуши и убожестве? Ни золота, ни серебра, ни других металлов у них нет… как звери, живут они в лесах… Даже городов и сел у них нет… а уж люди…Она вздохнула. Хенго, с интересом разглядывая её, незаметно сунул руку в карман, достал из него перстень с камнем и издали показал ей. Увидев его, женщина вскочила, велела прислужницам уйти, выслала за дверь отрока и порывисто приблизилась к немцу. Он опустился на одно колено.— Ты принёс мне весть от моего отца? — воскликнула она.— И от сыновей ваших, милостивая госпожа, — прибавил, вставая, немец.— От сыновей, — повторила она, радостно всплеснув руками, и простёрла их к небу. — Рассказывай, рассказывай мне о них, много, долго…Она снова уселась и, подперев голову, поглядывала то на Хенго, то на огонь, где варилось какое-то зелье, распространяя по комнате пряный аромат.— Ваш старый отец, — говорил посланец, — шлёт поклон вашей милости. Он дал мне этот перстень в знак того, что вы можете мне довериться.Шагнув вперёд, он слегка понизил голос:— Туда доходили разные вести… отец вашей милости встревожен… Он готов прибыть на помощь с людьми, если вам грозит опасность… Для того он и послал меня.Женщина нахмурила брови и пренебрежительно махнула белой рукой.— Князь сам скажет вам, нужна ли ему помощь, — проговорила она, — но мы и одни управимся с дядьями, племянниками и кметами… Существуют разные средства…Говоря это, она как бы ненароком глянула на огонь и на зелье.— Кметы давно бунтуют, но уже многих нет. И с каждым днём их становится меньше… А мы никого не боимся, городище неприступно, людей у нас достаточно, а мой господин умеет с ними обходиться. Рассказывай мне о детях… Ты видел обоих?— Видел своими глазами, — отвечал немец, — на свете не сыщешь юношей прекраснее их, ни лучше владеющих оружием, ни таких наездников, как они… Все восхищаются ими…Лицо женщины просветлело.— Они могли бы уже возвратиться домой, — прибавил Хенго, — чтобы стать опорой милостивому господину.— Нет, нет! Ещё не время, — прервала его княгиня. — Я не хочу, чтобы они видели то, что здесь должно произойти, чтобы они так рано начали воевать и проливали кровь… Скоро наступит мир, тогда мы их позовём… Ах! Как давно я не видела своих сыновей! — прибавила она. — У меня их отняли, чтобы они научились у деда и у наших военному ремеслу… Столько лет! Столько лет… Так ты их видел обоих? — снова переспросила она.— И несколько раз, — повторил Хенго. — Князь Лех хоть и моложе на несколько лет, а рядом с братом кажется его сверстником. Оба сильные, здоровые… Копья умеют метать, как никто… из луков стреляют в птиц и укрощают самых диких коней… У княгини блеснули слезы.— А красивы они?— Нельзя быть красивей! — отвечал Хенго. — Высокий рост, светлые лица, синие глаза, пышные кудри…Улыбка заиграла на губах матери, но в то же время две крупные слезы скатились по её бледному лицу.Начался долгий, но уже не столь бурный разговор, часто сыпались вопросы…Уже смеркалось, и комнату освещало только пламя очага, а немец все рассказывал и не мог насытить любопытство матери; наконец, она кивком головы отпустила его:— До завтра.Самбору позволили свободно расхаживать по двору, и он мог все осмотреть. Едва они прибыли, к нему бросился Кос, издавна знакомый ему невольник, и увёл в избу, где помещалась дружина. Теперь тут никого не было: одни несли караул на валу, другие прислуживали в тереме, третьи охраняли плотину, а всем остальным князь — не без умысла — велел вооружиться и засесть в боковой горнице. В гостях у него были кметы…Кос так же ненавидел князя, которому вынужден был служить, как и большая часть челяди, насильно угнанной из лесов. С Самбором они договорились с полуслова…— Что, и тебя приволокли в эту волчью яму? — шепнул невольник.— Силой, против воли, — ответил Самбор.— Да ты знаешь ли, какая тут жизнь? — спросил Кос.— Чувствую.— Неволя! Неволя! — вздохнул Кос. — Работать нас заставляют, как волов, избивают, как собак. Да собакам князя лучше живётся.Оба глубоко вздохнули; в избе было душно, и они вместе вышли на вал, опоясывающий башню. Кос показал ему узкую щель в стене, у самой земли.— Это темница, — шепнул он. — Вчера туда бросили племянника, глаза ему выкололи… Я сам видел, как его люди держали, когда старый Зжега ножом выкалывал ему глаза… Кровь, как слезы, текла… а он даже не кричал… и пощады не просил, зная, что тут ждать её нечего.Потом его обвязали верёвкой, спустили в темницу и дают ему туда воду и хлеб, пока не издохнет. Во дворе грозятся, что так же будут поступать и с другими…— Если уж с племянником такое сделали, что же будет с нашими кметами? — горестно спросил Самбор.Кос пожал плечами.— То же самое будет, а то и ещё хуже, — сказал он, — если они вовремя не поумнеют.Из терема доносился глухой шум, смех и возгласы.— Это князь веселится, — заметил невольник, — так у него всегда начинается, пока пир не перейдёт в ссору и не пустят в ход ножи… И сегодня вряд ли кончится по-иному… Он только сперва даёт им захмелеть, с пьяными ведь легче разделаться… Сзывают в городище человек двадцать кметов, радушно их потчуют, но мало кто выходит отсюда живым… Князь понемногу их тут истребляет, так остальным уж приходится молчать.Он с любопытством посмотрел на Самбора.— А что же ваши терпят? — спросил он.— Не знаю, право, — осторожно ответил юноша, — верно, и рады бы что-нибудь сделать, да не в силах, а может, и ждут…— Бабы они! — крикнул Кос.— Городище — твердыня неприступная, — ответил Самбор.— Пусть неприступная, — сказал Кос, — но ведь и камни рушатся… А ещё постоит городище и вовсе станет неприступным — на человеческой крови да на костях…— Дружина у князя большая… Невольник усмехнулся.— Мирские сходы ещё больше, — тихо сказал он, — были бы только они поумнее… У нас тут всё на немецкий лад… Княгиня, госпожа наша, немка родом, вот немцы и крутятся здесь. Младшие жены и наложницы — тоже с Лабы… И обычай завели немецкий: князь знать не желает ни о какой воле… о мирских сходах да о вечах и слышать не хочет… Девки немецкие толкуют, будто князь грозился, если сам не справится, привести сюда немцев.Кос приложил ухо к земле: когда затих шум из окон, близ которых находилось подземелье, они услышали тяжёлый вздох. Казалось, эти глухие стенания исходят из земли.— Чем он провинился? — спросил Самбор.— Больше всего тем, что он их же крови, а князь не хочет иметь тут своих кровников, боится их… Кто знает? Винят его в том, что он сговаривался с кметами, обещал им вернуть былую свободу…Оба замолкли. Время от времени двор оглашали гулкие раскаты хохота, они вдруг обрывались, и тогда наступала тишина, а потом кто-то вполголоса затягивал песню. В другом крыле терема вдруг принимались выть собаки, и каждый взрыв смеха вновь вызывал этот страшный жалобный визг. Над озером подымалась красная, словно омытая в крови, луна… Сизая туча, как плат, повязывала её чело. Печалью и ужасом веяло в воздухе… юноша, только вчера ещё внимавший соловьиным трелям над рекой, сегодня слышал лишь вой собак да зловещее карканье. Над башней кружилась чёрная стая воронов.Самбор поглядел вверх.— Это наши обычные гости, — смеясь, сказал Кос, — вернее, не гости, а товарищи по неволе: ведь они никогда не улетают с башни. Всегда тут караулят в ожидании трупов, а у нас редкий день их не бывает. Как настанет вечер, они уж беспокоятся и все кружатся: ждут, когда им бросят добычу… Вот увидишь, они и нынче недаром каркают. VI Выйдя из горницы княгини, Хенго снова отправился в первый двор. Там ждал уже Смерд. Он повёл немца в неосвещённую трапезную для челяди. Окно трапезной, закрывавшееся изнутри деревянным ставнем, выходило во двор, против княжеских палат, так что из него было слышно и даже видно, как там пируют.Вечер выдался тёплый, душный, и все окна были распахнуты настежь; в княжеских покоях, освещённых лучиной, укреплённой над очагом, было людно и шумно.Князь любил, видимо, весёлую шутку и старый мёд, оттого на пиру, начавшемся однообразным гулом, вскоре зазвучали песни и громкие возгласы.Минутами веселье переходило в споры и пререкания, слышались раздражённые голоса, их заглушали другие, потом наступала тишина, и снова вспыхивали ссоры, ещё более ожесточённые. И хотя нельзя было разобрать ни слова, но самые голоса показывали, что веселье сменилось дикой яростью… Челядь уже привыкла, должно быть, к шуму и крикам, которыми кончались княжеские пиры, и слушала их спокойно. Только Хенго тревожно оглядывался, а Смерд, заметив его беспокойство, с усмешкой стал ему объяснять:— Все это кметы, жупаны да старейшины. Князь все поит их, а от мёда иной раз вырвется у кого-нибудь дерзкое слово, ну и он, милостивый господин наш, бывает нетерпелив… А как дойдёт до стычки… ясное дело — придушит кого попало… Что ж, одним кметом меньше… Бывает, что и сами они сцепятся, пойдут врукопашную, да так оба и остаются на месте… Э, да нам что до этого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55