Уложенные ступенями сосновые бревна вели, словно лестница, к трупу Виша, восседавшему наверху между грудами одежды и оружия.Его ещё усаживали, когда Яга, поцеловав в голову Диву, медленно направилась к костру. Сыновья бросились к ней, пытаясь её удержать, но она их легонько оттолкнула; подошли и дочери — она отстранила их с дороги; с плачем стали звать её подбежавшие внуки — она приказала матерям взять их на руки… Так она дошла до костра, с минуту постояла, простилась взглядом с людьми и со всем белым светом я стала подниматься по брёвнам. Взобравшись на самую вершину, она повалилась к ногам мужа и, обхватив его колена руками, неподвижно застыла…Плакальщицы вопили все пронзительнее. Привели коня и, надев ему на ноги путы, привязали к столбу вместе с любимыми собаками Виша… Вскрикивая и мечась из стороны в сторону, плакальщицы, как бесноватые, пустились вприпрыжку вокруг костра. Наконец, сразу с четырех углов подожгли огромные вороха смоляной лучины, которая была навалена снизу и по бокам. Едва загоревшись, она сразу занялась ярким пламенем, и в одно мгновение дерево, пропитанное смолой, обратилось в огромный пылающий костёр. Дым и пламя закрыли останки.Стоны сменились отчаянными воплями; сизыми клубами вился дым, стелился понизу, пробивался между брёвнами и окутывал их со всех сторон. На миг ещё мелькнули восседавший наверху мертвец, распростёртая у ног его женская фигура и мечущийся конь, тщетно пытающийся вырваться из пламени. Огонь с жадностью поглощал гигантские сосны… минутами его ещё глушил ветер, но он снова вспыхивал с шипением и треском, просачивался в малейшую щель и, обрушившись с удвоенной яростью на свою добычу, пожирал её, как изголодавшийся зверь… Сгоревшая лучина рассыпалась чёрными щепками, толстые бревна горели целиком, покрываясь рубиновыми углями. Лёгкий ветерок как будто нарочно усилился и раздувал пожар, на который все смотрели не отрываясь, с благоговейным ужасом. Они ждали, когда из костра явится дух, улетающий ввысь.Настала минута, когда нужно было отгонять злые силы, чёрных богов, и четверо слуг верхами понеслись вскачь вокруг костра, с криком потрясая копьями… Все помогали им, хлопая в ладоши, размахивая руками, подбрасывая кверху копья.Костёр все пылал. Сквозь клубы дыма и яркое пламя ещё видны были почерневший мертвец и распростёртый у ног его труп, на котором горела одежда; потом дым окутал их, снизу вырвались языки огня, бревна начали трещать, ломаться и, наконец, обрушились. Оба тела соскользнули в пышущую жаром полыхающую бездну и исчезли. В огне уже нельзя было различить ничего, кроме стоявших по углам свай: костёр обратился в одно огромное бушующее пламя. Песни смолкли… духи вознеслись. Сыновья и дочери ещё бросали в пламя какие у кого были драгоценности, полагая, что они могут понадобиться отцу на том свете, — оружие, куски янтаря, каменья…Между тем прислужницы, приготовив погребальную жертву, наполняли чашки, плошки и кувшины яствами и мёдом для живых и мёртвых.Огонь на пепелище все уменьшался, постепенно из гигантского костра превратившись в маленький очажок, кучку чёрного угля и пепла. Головешки сдвигали, чтоб они догорели, дожидаясь, когда священный огонь сам погаснет.Солнце уже садилось, когда, наконец, костёр догорел и пепелище стали медленно заливать водой из священного источника.Женщины принесли глиняную урну и принялись собирать в неё недогоревшие остатки костей, угля и всего, что вместе с умершим уничтожил огонь и что ушло с ним в иной мир. Тщательно, до последней порошинки сметали они золу, крошки угля, мельчайшие косточки и недогоревшие обломки утвари.И снова потянулось траурное шествие — женщины, мужчины и дети — с урной, кувшинами и жертвенными чашами к месту, предназначенному для кургана, рядом с предками и братьями Виша. Посередине поставили урну с прахом, вокруг неё жертвенные чаши. Урну закрыли крышкой. Дети протискивались вперёд, чтоб возложить на могилу свои маленькие даяния… Снова завопили плакальщицы, и под их причитания мужчины принялись поспешно насыпать курган.Женщины, усевшись в круг, причитали и плакали, но теперь полились иные, менее горестные песни — дух вознёсся… Была уже ночь, когда над прахом Виша вырос жёлтый холм…На жальнике зажгли вороха лучины, и началось поминальное пиршество.Собралось множество людей со всей округи, и хозяева всех угощали, всех потчевали… Стояли бочки с пивом и мёдом, которым утоляли жажду и подкреплялись мужчины, возводившие курган. Перед чашами и блюдами с мясом кучками сидели гости — отдельно мужчины и отдельно, поодаль, женщины.Внезапно зазвенели гусли, и наступила глубокая тишина. Только ветер вдали шелестел ветвями в лесу. Слован затянул слабым голосом: Пуст твой дом осиротелый,Дети вдруг отца лишились…Ты теперь за чарой мёдаС предками ведёшь беседу…Старый воин… Старый воин…Убелён ты сединами,Но в бою могуч и молод…Кто сочтёт и кто расскажет,Что ты на земле покинул…Сколько зверя на охотеИ врагов на поле браниОт руки твоей погибло,Сколько накормил ты нищих,Сколько выпестовал пчёлок…Старый Виш, потомок Збуя,Ты уж не вернёшься к жизни…Мы в земле тебя зарыли,Прах твой облили слезами,Верная жена с тобою,Конь любимый, рог твой звонкий…К нам тебе уж не вернуться,А летать в лазури ясной,Чёрных духов злобных немцевУбивать своей секирой…Мы костёр тебе сложилиИ на жертвы не скупились…О-о! Лада! Лада! Лада!.. Лада — возможно, богиня весны, молодости и любви у древних славян. Скорее же это только припев в песнях (ср. восточнославянское «Ой, дид-ладо»). Автор чаще употребляет это слово как припев, иногда боевой клич.

Все подхватили его зов: «Лада, Лада!» — и он отдался эхом на пепелище, жальнике и в лесу.Людек с чарой мёда в руке тоже стал причитать, то запевая, то сказывая словами и заглушая песнь свою рыданиями: О отец и господин мой…Враг твой жив, мы жаждем мщенья.Кровь за кровь! Жизнь за жизнь!Нет иного искупленья!Кровь за кровь!.. Все мужчины из Вишева рода, вскинув руки, дружно и громко вскричали:— Кровь за кровь!Стоявший за Людеком — Доман, который приехал на тризну, тоже поднял чару и громко воскликнул:— Кровь за кровь!Все взоры обратились к нему. Доман был печален, как будто потерял родного отца. Он заговорил, речь свою перемежая песнью и прерывая её слезами: Старый Виш, утешься, воин!Будет то, чего ты жаждал:Мы свершим твои веленья…Вицы в дом идут из домаИ старейшин созывают…Городище в страхе… ХвостекВсех холопов собирает…Будет вече…Кровью ВишаОбагрённую одеждуМы старейшинам покажем,К мщенью князю призывая… Все, кто сидел поблизости, вторили ему и, поднимая чары, подхватывали чуть не каждое его слово. Молодёжь, обернувшись к Гоплу, сжимала кулаки и осыпала проклятиями и угрозами городище.По мере того как бочки опорожнялись, усиливался шум: старики, вспоминая покойника, рассказывали, как провёл он свои молодые годы в трудах и боях, как смел был и дерзок в первой половине жизни, как любил он своих кровников, как они любили его и как почитал он священным гостя в своём дому… Чары все быстрее ходили вкруговую, жгучей становилась печаль и горячей жажда мщения.Женщины, сидевшие в стороне, тихо напевали…Так длилось всю ночь до белого дня, тянулось второй день и вторую ночь, не кончилось и на третий… Молодёжь метала копья, соревновалась в беге и верховой езде, бросала камни в цель и состязалась в борьбе — пока не был выпит мёд до дна и не сморила усталость. Наконец, все стали расходиться, простившись напоследок с могилой и убрав её зелёными ветками.Доман со своими людьми досидел до конца, а когда сыновья Виша покинули пепелище и жальник, отправился проводить их до дома.На половине пути он остановил их.— Слушай, Людек, — сказал он, — время или не время теперь говорить об этом, но я должен свалить гнёт со своего сердца. Сядем да потолкуем.Все трое уселись под дубом, и Доман, пожав руки братьям, начал:— Я с вами… я хотел бы стать братом вашим, будьте же и вы мне братьями.— Согласен! — ответил Людек, унаследовавший от отца ясный ум и отвагу; говорил он мало и неохотно, но, сказав, держал слово, хоть бы пришлось пролить за него кровь.— Что же думаете вы делать? Нужно мстить за отца… да и может ли быть иначе? Убил его Смерд… Его убить нетрудно, но он выполнял не свою волю… Что же вы думаете делать?— Верно ты раньше сказал, — подумав, отвечал Людек, — снесём на вече окровавленную одежду, положим её перед старейшинами и скажем: Виш погиб за вас и за вече, так пусть же вече решает, как отомстить за его кровь.Они переглянулись.— Правильно, — сказал Доман, — пусть старейшины судят, но если вам понадобятся руки, чтоб воздать за его кровь, которая не должна быть пролита напрасно, я предлагаю вам свои…Тут Доман слегка замялся, глаза у него заблестели, но он тотчас опустил их, словно застыдившись чего-то.— Братом вашим я хотел бы стать… братом, — повторил он.— И мы тебе братья, — отвечали сыновья Виша и снова пожали ему руку.— Не успел я просить Виша, так теперь вам говорю… Я хочу сестру вашу взять…На мгновение все замолчали; по тогдашним обычаям замуж отдавали по старшинству, и не могло быть никакого сомнения, что говорил он о Диве. Людек понурил голову.— Доман, брат мой, — воскликнул он, — Дива и слышать не хочет о муже… Это не новость, давно уж она дала обет богам… Она создана не для детей, кудели и горшков, а для священного огня и источника, для песен и волхвований… Не будет тебе Дива женой… Я бы отдал её за тебя от всего сердца… но могу ли я нарушить обет, данный богам?Они снова умолкли; Доман потупился и, теребя бороду, что-то бормотал про себя.— Э! — вскричал он. — Мало ли девок лелеет эту думу, а выйдут замуж и позабудут… Мне полюбилась она и красой и всем своим нравом… В холе будет она у меня жить, впору хоть княгине, разве только птичьего молока у неё не будет…Людек снова покачал головой.— Что же делать? — сказал он. — С богами и с духами я воевать не стану… а младшую, если хочешь, я с радостью отдам за тебя. Не менее пригожа она, чем сестра, и ничем её не хуже… Эту, хоть бы вздумала она плакать, ты получишь…Он посмотрел на Домана. Сорвав с ветки листик, Доман прилепил его к губам и, глядя куда-то в сторону, молчал: пренебречь предложением Людека он не хотел, а принять его не мог. Наконец, когда листик упал, он медленно заговорил:— Если ты прикажешь Диве, она тебе повинуется: ты теперь хозяин в доме, — что прикажешь, тому и быть… Всем им хочется служить богам и духам, так можно ли их слушать?— Я не могу ей приказать, — спокойно сказал Людек. Доман нахмурился, глаза его горели, грудь высоко вздымалась, словно он запыхался от усталости.— Эх! — вскрикнул он. — Так-то ты почитаешь меня братом? Верно, от другого ждёшь большего выкупа, оттого и не хочешь отдать её за меня…— Доман, брат, мне выкуп не нужен, правду я говорю…— Хочешь, чтоб я братом вам был, мстил с вами за отца, отдай мне сестру, — настаивал Доман,— Младшую отдам…— Старшую — или никакой.— Не могу! — решительно повторил Людек.Доман встал, по своей привычке снова сорвал листок, приложил его к губам, прошёл несколько шагов и обернулся.— Отец ваш отдал бы её за меня, — воскликнул он с гневом.— Никогда…— Хочешь, чтобы я был с вами и за вас? Я готов… Но она должна быть моей, а ежели нет, так нет…Людек насупил брови и, передёрнув плечами, нетерпеливо повторил:— Нет, так нет!— Значит, нет! — вскинулся Доман. — Видно, ты хочешь, чтоб я был врагом тебе, а не братом!— Купить твою дружбу я не могу, придётся обойтись без тебя, — холодно возразил Людек.Доман бросился к нему, весь дрожа от гнева. — Людек, брат! Плохо ты, поступаешь, говорю тебе! Из-за девки не хочешь отца в могиле утешить пролитой кровью врагов… Э-эх!— Я уже сказал, — буркнул Людек, — не могу…— Друзья вам нужны теперь, а ты себе недругов наживаешь! — насмешливо прибавил Доман. — Безрассудный ты человек!Глаза их встретились: Людек, сдерживаясь, ещё раз повторил:— Не могу…Доман вскочил, собираясь уйти.— Не отдашь добром, так я силой её возьму…— А мы силой будем её защищать…— Посмотрим!— Посмотрим!Договаривая последние слова, оба пятились в разные стороны, все так же скрещивая взгляды. Руки они уже не протянули друг другу. Меньшой брат молча стоял за Людеком, который заменял ему теперь отца.Доман рывком нахлобучил шапку на глаза и пошёл прочь. Лошади его стояли невдалеке от пепелища: он зашагал к ним. Затем застучали копыта — он уехал…Людек постоял немного, поджидая, не вернётся ли он, но, услышав топот, тоже двинулся в путь.По лесу разнёсся частый стук копыт и собачий лай.Вскоре братья нагнали своих: тихо напевая, они медленно брели домой. Тризна и поминки больше утомили их, чем битва. Они уныло плелись, пошатываясь и часто останавливаясь…
На другой день жизнь в доме вошла в обычную колею. Женщины снова стояли у очага, Дива сидела за ткацким станком, слуги вращали жернова, стряпали, обихаживали скотину, на сарае курлыкал аист, и, прыгая по плетню, стрекотали сороки. Суетни было больше, чем обычно, потому что погребение на всем оставило след, а старой Яги, распоряжавшейся прислужницами, не было. Место её заняла жена Людека, который стал после отца главой семьи.Вечером на завалинке перед домом, прильнув щекой к щеке и крепко обнявшись, сидели обе сестры — Дива и Живя… Глядя вдаль, на лес, они думали свои думы и тихо напевали… С реки шёл Людек, низко опустив голову и заложив руки за спину. Увидев его, девушки поднялись. Он остановился. Дива подошла к нему.— Зачем ты приворожила Домана? — спросил он.— Я? — залившись румянцем, вскричала девушка. — Я и ворожбы не знаю и Домана знать не хочу…— Он от братства с нами отказался из-за тебя, — медленно проговорил Людек. — Требует тебя в жены… угрожает нам.— Я дала обет богам, — спокойно молвила Дива.— Это ему известно, да он знать ничего не желает.— В чем же я повинна?Живя, стоявшая позади сестры, с любопытством поглядывала то на неё, то на брата. Все трое молчали…— Эх, Дива, — вскричал Людек, — лучше бы тебе пойти за него, а нам обрести брата, чем врага себе наживать…Девушка покачала головой, две слезинки скатились по её лицу, она взглянула на Людека с молящей улыбкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55