Она видела, как Бейтман идет по дорожке к машине.
Подойдя, он открыл дверцу, потом повернулся и долго стоял, уставившись на ее дом. У Мэги появилось ощущение, что, хотя ее не было видно в темноте дома, Эрл Бейтман знал или чувствовал, что она за ним наблюдает. Фонарь у обочины отбрасывал на дорогу рядом с ним круг света, и Мэги видела, как Бейтман, вступив в этот круг, широко махнул рукой — прощальный жест, явно адресованный ей. «Он не может меня видеть. — подумала она, — но он точно знает, что я здесь».

1 октября, вторник
15
Когда в восемь утра зазвонил телефон, Роберт Стефенс потянулся к трубке левой рукой, крепко держа в правой чашку кофе.
Его жена, с которой он прожил сорок два года, заметила, что «доброе утро» у него прозвучало немного грубо. Долорес Стефенс знала, как ее муж не любит ранние звонки. Он всегда был твердо уверен, что все, о чем хочется сказать в восемь утра, может обождать до девяти.
Обыкновенно в это время звонили его престарелые клиенты. Они с Долорес приехали в Портсмут три года тому назад, в надежде отдохнуть на пенсии, но Роберт решил, как он выразился, держать руку на пульсе, взяв несколько приличных клиентов. За шесть месяцев он наладил дело. Раздражение исчезло сразу, как он произнес:
— Нейл, как ты?
— Нейл! — воскликнула Долорес, и в ее голосе прозвучала тревога. — О, надеюсь, он не хочет сказать, что не сможет приехать на выходные, — прошептала она.
Муж махнул ей рукой, чтобы замолчала.
— Погода? Превосходная, лучше некуда! Моя лодка все еще на плаву. Ты сможешь приехать в четверг? Отлично. Мама будет рада. Она рвется к трубке. Ты знаешь, как она нетерпелива. Замечательно. Я заеду в клуб к началу игры, в два часа.
Долорес взяла трубку и услышала веселый голос своего единственного сына.
— Какая ты нетерпеливая сегодня, — сказал он.
— Знаю. Просто очень хочется тебя видеть. Так рада, что приезжаешь. Ты останешься до воскресенья, да, Нейл?
— Конечно. Жду не дождусь. Ну ладно, пора бежать. Скажи папе, его «доброе утро» похоже скорее на «пошел к черту». Не допил кофе, да?
— Угадал. Пока, дорогой.
Родители Нейла Стефенса переглянулись. Долорес вздохнула.
— После Нью-Йорка жалею только об одном, что он не может запросто зайти к нам на огонек в любое время, — сказала она.
Еe муж встал, подошел к плите и налил еще кофе.
— Нейл говорил, что я брюзга по телефону?
— Что-то вроде этого.
Роберт Стефенс медленно улыбнулся.
— Да, знаю, что по утрам я не сияю, как солнышко, но сейчас я подумал, что это Лаура Арлингтон. Она сплошные нервы. Без конца мне звонит.
Долорес ждала.
— Она сделала несколько крупных инвестиций, которые не сработали, и ей кажется, что ее водят за нос.
— Она права?
— Думаю, да. Это одно из тех самых грандиозных дел. Брокер уговорил ее инвестировать небольшую, многообещающую компанию, которую якобы должна была купить Майкрософт. Она купила сто тысяч акций по пять долларом за акцию, уверенная, что хорошо заработает.
— Пятьсот тысяч долларов! А что это стоит теперь?
— Акции заморозили. Даже вчера, если бы их и можно было продать, то не более чем по восемьдесят центов за штуку. Лаура не может позволить себе потерять такие деньги. Жаль, что она не посоветовалась со мной.
— Не собирается ли она в «Латам Мейнор»?
— Да, именно эти деньги и предназначались для уплаты. Это все, что у нее есть. Ее дети хотели, чтобы она там поселилась, но брокер убедил ее, что после такой инвестиции у нее будут деньги и на «Латам», и детям останется.
— Он действовал незаконно?
— Не думаю. Возможно, поступил неэтично, но ничего незаконного. Тем не менее хочу обсудить все с Нейлом. Вот почему я так рад, что он приезжает.
Роберт Стефенс подошел к большому окну, выходящему на залив Наррагансет. Как и его сын, он был крупный, атлетически сложенный мужчина. В 67 лет его некогда пшеничные волосы совсем поседели.
Вода в заливе стояла тихая, как в озере. Трава у дома, спускавшаяся до самого берега, начинала терять свою изумрудиость, а кленовая листва становилась оранжевой, медной и красной, как вино.
— Красота и покой, — сказил он, покачав головой. — Трудно поверить, что всего в шести милях отсюда была убита женщина в своем собственном доме.
Он повернулся и посмотрел на свою все еще прелестную жену. Ее серебряные волосы были пучком заколоты на затылке, оттеняя нежные и приятные черты лица.
— Долорес, — сказал он суровым тоном, — когда меня нет дома, хочу, чтобы ты запирала все двери и не выключала сигнализацию.
— Хорошо, — согласилась она. На самом деле ей не хотелось, чтобы муж догадался, как глубоко потрясло ее это убийство, и что, прочитав сообщение в газете, она проверила входные двери, а они все оказались не заперты.
16
Доктору Вильяму Лейну не очень понравилась просьба Мэги Холлоувей о встрече с ним. Успевший устать от бессмысленной и бесконечной болтовни своей жены за обедом и от заполнения бесчисленных бумаг, которые правительство требовало от него как от директора «Латам Мейнор», он содрогался при мысли о предстоящем получасовом мучении и очень жалел, что согласился. Он не представлял себе, о чем она собиралась с ним разговаривать.
Тем более после того, как Нуала Моор не подписала бумаги, обязывающие ее переселиться в пансионат. Она заполнила все бланки, прошла медицинское обследование, а когда вдруг засомневалась, он взялся устроить для нее двухкомнатный номер, убрал оттуда все ковры и мебель, чтобы она могла видеть, как там будут смотреться ее мольберты, полки и шкафы. Но вдруг она позвонила и просто сказала, что решила остаться жить в своем доме.
Он не понимал, почему она передумала. Конечно, не из-за фантазии, что ее падчерица будет жить с ней.
«Смешно! — сказал себе Лейн. — Не похоже, что привлекательная молодая женщина с успешной карьерой примчится в Ньюпорт к старухе, чтобы поиграть с ней в дочки-матери». Лейн прикинул, что теперь, заполучив дом, Мэги Холлоувей хорошенько разглядит, сколько надо потратить, чтобы привести все в порядок, и обязательно решит его продать. А пока что она собирается отнять у него время, то время, которое он должен использовать на благоустройство незанятого номера. Управление Корпорации престижных резиденций не потерпит простоя жилых помещении.
Но его не покидала неприятная мысль: была ли другая причина, отпугнувшая Нуалу? И если да, то рассказала ли она об этом падчерице? Что это может быть? А вдруг хорошо, что она к нему придет?
Он оторвался от работы, когда дверь кабинета открылась. Вошла Одиль, как всегда, без стука. Эта ее привычка бесила его. К сожалению, она сильно походила на сестру Зельду Маркей. Надо что-то делать. Миссис Шипли жаловалась на сестру Маркей и ее привычку входить без стука.
Как обычно, Одиль проигнорировала его раздражение и сразу заговорила.
— Вильям, мне кажется, что миссис Шипли не совсем в порядке. Если помнить, у нее был небольшой обморок после похорон вчера и приступ головокружения вечером. Не перевести ли ее в медпункт для наблюдения?
— Я намерен понаблюдать за ней, — сердито сказал доктор Лейн. — Не забывай, что из нас двоих только у меня есть медицинский диплом. У тебя нет даже среднего медицинского образования.
Он знал, что сказал глупость, и сразу пожалел, зная, что за этим последует.
— О Вильям, это так несправедливо! — воскликнула она. — Медицина — это призвание, а я поняла, что это не для меня. Может, для тебя или других это лучший выбор. — Ее рот искривился. — И не забывай, что только благодаря мне Престижная резиденция дала тебе эту работу.
С минуту они глядели друг на друга, потом, как всегда, Одиль вдруг успокоилась.
— О Вильям, это грубо с моей стороны. Я знаю, как ты предан всем нашим гостям. Я просто хочу тебе помочь и понимаю, что еще один такой случай тебя погубит.
Она подошла к столу и наклонилась, взяла его за руку, поднесла к своему лицу и потерлась о нее щекой и подбородком.
Лейн вздохнул. У нее легкий характер. «Простушка», сказала бы его мать, но она была милая. Восемнадцать лет тому назад он считал себя счастливчиком, уговорив хорошенькую, молодую женщину выйти за него замуж. Кроме того, она действительно заботилась о нем, и он знал, что ее частые, сладко-душевные визиты к их гостям радовали большинство из них. Иногда она была утомительной, но все-таки искренней, а это многого стоит. Таким женщинам, как Грета Шипли, она действовала на нервы, что было доказательством ее ума, но, без сомнения, здесь, в «Латам Мейнор», Одиль для него была просто находкой.
Лейн знал, чего от него ждали. Не показывая отвращения, он встал, обнял ее и прошептал:
— Что бы я без тебя делал?
К счастью, секретарша вызвала его по внутренней связи.
— Здесь мисс Холлоувей, — сообщила она.
— Одиль, тебе лучше уйти, — шепнул он, предупреждая ее обычную просьбу остаться и поучаствовать в разговоре.
Впервые она не возражала, а сразу же выскользнула в боковую дверь кабинета, ведущую в коридор.
17
Прошлой ночью, проклиная себя за то, что выспалась накануне, Мэги не смыкала глаз до полуночи. Потеряв надежду заснуть, она спустилась вниз и в маленьком кабинете нашла книги, среди которых было несколько хорошо иллюстрированных изданий с видами особняков в Ньюпорте.
Забрав их наверх, она устроилась в кровати и читала почти два часа. В результате, когда горничная в униформе провела ее в «Латам Мейнор» и объявила доктору Лейну о ее прибытии, она смотрела на то, что ее окружало, с некоторым пониманием.
Особняк был построен Эрнстом Латамом в 1900 году как явный упрек, по его мнению, вульгарному дому Вандербильта, принадлежавшему Брейкерсам. Силуэт обоих зданий был почти одинаковый, но у дома Латама пропорции отличались большим совершенством. Вестибюль был все еще чрезмерно велик, но составлял лишь треть от вестибюля Брейкерсов. Стены покрывало атласное дерево, а не белый камень, а лестница была выполнена из богатого резного красного дерева и покрыта алым ковром, в отличие от мраморной лестницы у Брейкерсов, которой они так гордились.
Двери слева были закрыты, но Мэги знала, что там располагалась столовая. Справа находилась уютная комната, которая первоначально была музыкальной, с удобными креслами и пуфиками, богато обшитыми болотно-зеленой тканью с цветочным рисунком.
Величественный камин Луиса Квинса на самом деле был еще более грандиозным, чем на иллюстрации. Причудливая резьба с изображением греческих фигур, ангелов, ананасов и винограда поднималась над камином до самого потолка, а посередине была вставлена картина рембрандтовской школы.
«Здесь действительно красиво», — подумала она, мысленно сравнивая это место с той богадельней, где она фотографировала для журнала «Ньюзмейкер».
Вдруг она осознала, что горничная с ней разговаривает.
— О, простите, — извинилась Мэги. — Глаза разбежались.
Горничная была интересной, темноглазой, смуглой женщиной.
— Здесь прелестно, не правда ли? — сказала она. — Даже работать здесь приятно. Я проведу вас к доктору Лейну.
Его кабинет находился в самой большой из служебных комнат, отделенной от остального помещения на первом этаже дверью из красного дерева. Следуя за горничной по устланному ковром коридору, Мэги взглянула в открытую дверь и заметила знакомое лицо — Джэнис Нортон, жена адвоката Нуалы, сидела за столом.
«Не знала, что она здесь работает, — подумала Мэги. — Но я вообще почти ничего не знаю об этих людях».
Их глаза встретились, и Мэги стало не по себе. Она не могла забыть горького разочарования на лице Малкома Нортона, когда миссис Вудз объявила, что Нуала отказалась продать дом. Но вчера на похоронах он был очень вежлив и предложил ей поговорить о планах и отношении дома.
Она задержалась, чтобы поздороваться с миссис Нортон, потом пошла за горничной в кабинет.
Горничная постучала, дождалась ответа и, открыв дверь, пропустила Мэги в комнату.
Доктор Лейн встал и обошел стол, чтобы поприветствовать ее. Он учтиво улыбался, но Мэги показалось, что глаза его профессионально ее оценивают. Его приветствие подтвердило это впечатление.
— Миссис Холлоувей, или Мэги, если позволите. Рад видеть, что вы немного отдохнули. Знаю, что вчера у вас был тяжелый день.
— Уверена, что он был тяжелым для всех, кто любил Нуалу, — тихо сказала Мэги. — Но я действительно волнуюсь за миссис Шипли. Как она сегодня?
— Вечером у нее был еще один приступ, но совсем недавно я осмотрел ее, и она показалась мне вполне крепкой. Она ждет встречи с вами.
— Когда я разговаривала с ней сегодня утром, она особенно просила узнать, можно ли мне прокатиться с ней на кладбище. Что вы думаете об этом?
Лейн указал на кожаное кресло напротив.
— Пожалуйста, садитесь. — И вернулся на свое место. — Ей хорошо бы подождать несколько дней, но если миссис Шипли что-то решила... увы, никто не сможет ее переубедить. Полагаю, что оба приступа вчера вызваны сильным переживанием по поводу смерти Нуалы. Они были очень дружны. У них вошло в привычку заходить в номер к миссис Шипли после занятий в художественном кружке Нуалы, там они долго болтали и даже выпивали по бокалу вина. Я говорил им, что они как парочка школьниц. Если честно, то им было хорошо вдвоем, и миссис Шипли, конечно, будет не хватать этих встреч.
Что-то вспомнив, он улыбнулся.
— Нуала однажды сказала мне, что, если бы ее стукнули по голове, а потом, когда она придет в себя, спросили, сколько ей лет, она уверенно ответила бы, что ей двадцать два года. Она говорила, что внутри ей действительно двадцать два.
Сообразив, что сказал, он смутился.
— Простите. Как неосторожно с моей стороны.
«Стукнули по голове», — подумала Мэги, но, пожалев расстроенного доктора, сказала:
— Пожалуйста, не извиняйтесь. Вы правы. В душе Нуала всегда была не старше двадцати двух лет. — Она поколебалась, потом решилась спросить:
— Доктор, вот еще что я хочу узнать. Нуала когда-нибудь говорила вам, что ее что-то беспокоит? Была ли у нее какая-то физическая проблема, с которой она обращалась к вам?
Он покачал головой.
— Нет, ничего физического. По моему мнению, у Нуалы была проблема со всем тем, что она воспринимала как потерю независимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33