Единственное, чего они не учли – это тебя, – Сергей Павлович взглянул на Валерку. – Если бы не ты, Аленкины родители спокойно получали бы от нее письма по сей день.
Медленно-медленно с круглого лица Игоря Ивановича сходила краска. В бледности кожи, покрытой синеватыми жилками, в резких морщинах на лбу, в глазах, где мелькнул и застыл самый настоящий черный ужас, обозначилось понимание.
– Ты считаешь…
– Не знаю, – нехотя сказал Сергей Павлович. – Может, я дую на воду. А Аленка спокойно развлекается с хахалем на море… В Пицунде где-нибудь.
– Дай-то бог, – прошептал Колесников. Валерка зыркнул на него (ему эта версия явно не понравилась), но тотчас же опустил глаза. Правда: пусть все что угодно. Только не то самое.
Директор школы-интерната для сирот больше всего походил не на директора интерната, а на пожилого художника (никакой строгости ни в облике, ни во взгляде, ни в голосе – на мысль о богеме наводили длинные седые волосы, зачесанные назад, свободного покроя вельветовая рубашка салатного цвета и громадная капитанская трубка).
– Простите, – улыбнулся он. – Я, наверно, не соответствую по внешности своему месту, да? Вы ожидали увидеть этакого солдафона в галифе и френче…
– Я за последнее время разных повидал, – честно признался Сергей Павлович. – Вы шестой по счету.
– Так чем обязан?
– Скажите, – Туровский осторожно подбирал слова, – не было ли у вас случаев пропажи воспитанников? Например, за последние года два?
– Ну, знаете, – хмыкнул тот. – Кабы были такие случаи, мы бы с вами так вольготно не беседовали. Я все-таки двенадцать лет в своем кресле.
– А легальным путем… Удочерение, родственники нашлись?
– Редко. На моей памяти такое было четыре раза. Из детдомов берут чаще, а тут, понимаете ли, контингент особый. Дети, я бы сказал, в весьма сложном возрасте. А кто конкретно вас интересует?
Несколько секунд Туровский колебался. Потом, остановив дыхание, будто собирался прыгать с вышки в холодную воду, положил на стол фотографию. Света настоящая в лагере труда и отдыха как-то просекла, что на фото – мертвая, хотя изображение сильно подретушировали, интернатовский директор только слегка удивился:
– Да, это наша… Мариночка Свирская, я ее хорошо помню. Как раз тот счастливый случай: нашлись родственники. Оформили документы, увезли, если не ошибаюсь, на Урал.
– Что за родственники? – хрипло спросил Туровский.
– Можно найти данные, если вас интересует. Но я вас уверяю, люди вполне приличные, не бомжи, не пьяницы.
– На чем увезли девочку?
– На машине…
– Марка, цвет? – нажал Туровский, чувствуя металлический привкус во рту: след! Уже потерянный, без надежды, что всплывет где-нибудь знакомый запах.
– Ей-богу, не помню, год с небольшим прошел. Но что-то темное, неприметное. Думаю, ехали издалека, машину так и не успели помыть. А как раз была ранняя весна, начало апреля. Снег только сошел, дороги в грязи.
– Кто они были по документам?
Директор вздохнул, поднимаясь из-за стола.
– Пойдемте посмотрим записи.
Коридоры были гулки и пусты – шли уроки. Обычные уроки, как в обычной школе. Помещение архива, где хранились личные дела воспитанников, было пыльным и маленьким, как подсобка дворника. Директор поморщился, дабы показать гостю, что такое запустение – вовсе не в порядке вещей.
– Оленька, – сказал он какой-то неприметной женщине. – Вы помните, где у нас документы на Марину Свирскую?
– Мариночку? Это ту, которую от нас забрали? Сей момент, поищу.
Она действительно нашла нужную папку «сей момент» и положила ее перед Туровским, преданно глядя на обожаемого шефа.
Марина была, судя по записям, абсолютно нормальным ребенком, с естественными для ее возраста часто меняющимися интересами и запросами. Отметки по всем предметам получала не кругом отличные, но на уровне, а вот физкультуру, вопреки предположениям Сергея Павловича, девочка особо не жаловала: пятерки за бег, плавание, игры иногда прореживались редкими красными «неудами» (надо полагать, за несанкционированные пропуски).
Родственники отыскались полтора года назад, в конце марта. Туровский пролистал записи: паспортные данные, номера, серии… Свирская Елена Владимировна, 19 лет, родная сестра Марины, программист филиала банка «Пермьстройкредит», средний заработок… Справка о том, что в силу материального положения может взять на иждивение сестру в возрасте 13,5 лет… Своих детей не имеет… Муж – Азаров Александр Казимирович. Служба безопасности вышеозначенного банка… Средний заработок… Ого! Справка с места работы… В силу материального положения… Справка врачей… Туровский откинулся на спинку жесткого стула.
– В силу материального положения, – повторил он вслух. – А что они вообще за люди, как вам показалось? Как они отнеслись к Марине?
Директор только пожал плечами, а Оленька-мышонок воодушевленно отозвалась:
– Очень приличная пара! Мужчина видный из себя, хотя, по-моему, в нем было что-то нерусское…
– Акцент?
– Нет, говорил чисто, как мы с вами. Я имею в виду внешность. Нос этакий орлиный, знаете, с горбинкой. Но сам он вряд ли с Кавказа, скорее уж его дед или прадед.
– Женщина?
Оленька чуть скривила губу:
– Маленькая, невзрачная…
– Ну уж! – вырвалось у директора.
– Волосы рыжие, по-моему, крашеные. Одета неброско, но дорого, не ширпотреб. Банковские, одно слово. Себя не обидят. А тут сидишь на трехстах…
– Марина была рада, что нашлись родственники? – деликатно перебил Туровский, отвлекая женщину от ее насущных проблем.
– Само собой! – удивился директор. – Как же иначе! Столько лет сирота, и вдруг…
– Вообще-то она всегда была немного скрытной, – вставила Ольга. – Старалась своих чувств не показывать. И к родственникам отнеслась спокойно. Сестричка родная. – Она хмыкнула. – Где ж она раньше была? Что-то не торопилась.
– И они больше не появлялись, не звонили?
Оба – и женщина-архивариус, и директор – покачали головами.
– Даже странно. Убыли – как исчезли, сразу. Другие до сих пор не забывают…
Сергей Павлович поднял воспаленные глаза.
– Вам нужно будет проехать со мной. Это ненадолго, не беспокойтесь. Просто посмотрите несколько фотографий…
…Они оба моментально, без колебаний, выбрали одну и ту же карточку. Собственно говоря, Туровский предполагал такой поворот – требовалось лишь подтверждение.
– Так они что… аферисты? – обреченно спросил директор. – Не родственники?
Туровский универсально пожал плечами.
– Но мы же не знали… Они предъявили документы, справки с места работы. У нас даже тени подозрения не возникло!
Азаров Александр Казимирович, равно как и Свирская Елена Владимировна, никогда не работали в банке «Пермьстройкредит», хотя бы потому, что банка с таким названием в Перми не существовало. Пришедшие новости от уральских коллег Туровского не удивили: он понимал, что для изъятия девочки вполне достаточно было убедительно выглядевших документов, пусть даже не выдерживающих проверки – проверять никто не будет. И винить руководство интерната тоже не имело смысла, тем более инкриминировать служебную халатность. Туровский видел: директора колотит крупная дрожь (не за судьбу девочки, подумалось со злостью, с глаз долой – из сердца вон…). Оленька-архивариус казалась настроенной более решительно… Только надо ли? Марина мертва, «Азаров» – убийца девочки, уехавший с ней на «ракете» и обнаруженный в квартире, где никто не был прописан, мертв (перебитое горло, падающее тело: видение в пригородном автобусе). Исчезнувшая рыжеволосая девушка либо убита, а тело спрятано, либо сама – убийца своего «мужа», растворившаяся в родных просторах. Материальные улики казались еще более эфемерными: квартира без единого отпечатка пальцев, с девственно чистой пепельницей на столе, купленная через двадцатые руки (цепочку сейчас отслеживают, но – напрасная трата времени), мелькнувшая полтора года назад машина темного цвета, заляпанная грязью. Ни номера, ни марки.
– Скажите, Марина посещала какой-нибудь кружок?
– У нас почти все дети охвачены…
– Все меня не интересуют. Я спрашиваю: чем увлекалась Марина? Музыка, спорт, живопись?
Они переглянулись.
– Трудно сразу вспомнить. Вроде ходила в секцию какой-то восточной гимнастики. Знаете, сейчас это модно… Как в наше время фигурное катание.
– Где она научилась играть на флейте?
Удивленно поднятые брови.
– На флейте? Впервые слышим.
Клубы черного едкого дыма зависли над Лхассой: жгли буддистские храмы. Трупы монахов валялись на опустошенных улицах – да и вряд ли там были одни лишь монахи и приверженцы Будды. Убивали всех, кто попадался под руку. Конные отряды солдат в черной броне со знаком Солнца носились как смерчи, и многим виделись не всадники, а стаи громадных черных птиц с разинутыми клювами – предвестников войны…
Это и была война – внешние границы государства еще пребывали в спокойствии и незыблемости, и вожди кочевых племен держались с должным почтением… Но в столице и ее окрестностях ожесточенно дрались и умирали непримиримые враги: сосед шел против соседа, брат против брата. В самом центре, напротив священной горы Самшит, бой кипел еще несколько дней и ночей: остатки гарнизона, преданного королю Лангдарме, удерживали дворец и площадь перед ним, устроив завалы на улицах. Иногда отзвуки этой битвы долетали и до окраины, где Чонг, сидя в каменном колодце-тюрьме, ожидал казни. Возможно, там, у дворца Потала, дрались и сейчас, ночью, в яростных факельных всполохах, но Чонг слышал только одинокую флейту, плачущую где-то в горах.
– Отпусти меня, – тихо попросил Игорь Иванович.
Он снова был там – в мрачной камере, рядом с закованным в кандалы молодым монахом. В сущности, совсем мальчишкой, которого ошибочно (ошибочно – с некоторых пор Колесников знал это наверняка) обвинили в страшном преступлении. И приговорили к казни.
Переход прошел незаметно: только что Игорь Иванович сидел в кабинете Туровского, упершись невидящим взглядом в ржавый огнетушитель на стене рядом с сейфом – и вдруг очутился в ином мире, за черт знает сколько веков и километров. И с ноткой обреченности подумал: «Ну вот, опять. Как некстати-то…»
– Отпусти меня, – повторил он, впрочем, ни на что не надеясь. – Пожалуйста… Пусть даже не ты переносишь меня сюда… Но мне некого больше просить… У меня дочь попала в беду. Я должен быть там.
– Дочь?
Что-то в лике монаха промелькнуло, будто судорога прошла.
– . Сколько лет вашей дочери?
– Скоро пятнадцать.
– Пятнадцать, – эхом отозвался он. – Мне кажется, я видел ее недавно, во сне, или это был не сон. У нее большие серые глаза и длинные светлые волосы, заплетенные в косу. Наши девушки заплетают множество тонких косичек, чем их больше, тем красивее. Но у вашей дочери только одна коса? И прекрасные глаза, а на них какие-то блестящие стекла, вроде украшений…
– Что она делала? – спросил Игорь Иванович.
– Она играла на флейте. Он покачал головой:
– Это не Алена. Ты видел во сне другую девочку.
– Кто она?
– Убийца.
Глаза Чонга расширились.
– Убийца, – повторил Колесников. – Кто-то приказал ей, и она застрелила двух женщин.
– Из лука?
– Из духовой трубки.
«Отпусти меня», – мысленно просил Колесников, незримо шагая по смердящим улицам, мимо изуродованных трупов, черных пожарищ на месте великолепных храмов, пустых, разграбленных торговых лавок. Он не знал, кого просить – просто молился кому-то неведомому, кто держал его здесь, в чужом времени. Отпусти, отпусти, отпусти! Его не отпускали.
Постоялый двор, на котором Чонг и его Учитель оставили лошадей, находился ближе к восточной окраине, рядом с кварталом гончаров и чеканщиков. Конечно, он был разграблен дочиста в угаре уличных боев, но основные постройки остались целы: руки не дошли спалить.
Было тихо и пусто. Остатки выбитых и разнесенных в щепки ворот валялись на земле вперемешку с глиняными черепками, обрывками ткани и сломанной хозяйственной утварью. Какое-то темное пятно красовалось на глинобитной стене, на уровне груди. Неслышно ступая, Игорь Иванович подошел поближе и слегка коснулся рукой неровной поверхности.
Нян-Сума, полужаба-полуженщина, одно из основных божеств Бон-по. Грубо намалеванная охрой, она противно разевала беззубый рот с раздвоенным языком, а под толстым брюхом, меж коротких перепончатых лап, красовался большой солярный знак.
Сначала он решил, что ему почудилось. Потом понял, что слышит тихий-тихий плач – будто стон, без всхлипов, на одной ноте. Ему стало жутко. Вой очень смахивал на волчий, так матерая самка плачет над убитым охотниками избранником. Он не боялся того, что на него могут напасть, кто мог причинить ему вред здесь – все уже умерли и истлели, и убитые, и живые. Ему страшно было увидеть… Неважно что. Довольно большое захламленное помещение делилось тонкими перегородками на маленькие комнатки для жильцов. Игорь Иванович заглянул в ближайшую. Пусто. Во второй и третьей – аналогично. В четвертой прямо на грязном полу под ворохом тряпья лежал мужчина. Он был очень худой, тельце едва угадывалось под лоскутами того, что когда-то было одеждой. Желтовато-коричневое лицо казалось застывшей трагической маской, и сидевшая рядом на корточках женщина гладила его со всей нежностью, на которую была способна. И плакала. Игорь Иванович подошел поближе и тихо сказал:
– Он умер.
Женщина подняла голову. Она нисколько не удивилась появлению незнакомца.
– Я знаю.
– Пойдем со мной, – мягко предложил Колесников.
– Куда?
– Нужно найти что-нибудь поесть. Когда ты последний раз завтракала?
– Не помню. Несколько дней назад. Муж еще был жив.
– Это Зык-Олла, хозяин постоялого двора?
Она безучастно кивнула.
– У тебя есть родственники в столице?
– Зачем это вам?
Игорь Иванович смутился.
– Ну, не оставлять же тебя здесь одну. А родственники, если они есть, могли бы помочь…
Сработал инстинкт. В комнате было темно, но на полу перед единственным оконцем светился зыбкий кружочек – отсвет луны… Колесников увидел блик на широком лезвии и непроизвольно отклонился вбок, сделав вращательное движение рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54