Перед теми самыми воротами, которые ничем не отличались от множества других ворот в домах по соседству.
Я сосчитаю до десяти, сказала она себе, и постучу. Нет, лучше до ста. Или до пятисот. Ей становилось попеременно то жарко, то холодно. Множество раз она поднимала руку, стараясь заглушить внутренний голос, нашептывающий в ухо: глупость. Это глупость. Даже если тебе отворят – что с того? Как ты объяснишь, зачем пришла, нарушив все мыслимые приличия? Да и вряд ли ты увидишь хозяина – скорее дверь откроет служанка: «Господин занят, просил не беспокоить».
Да, именно так: не беспокоить.
Она уже собиралась уйти, когда дверь отворилась. Фасинг в ужасе подняла глаза – и увидела хозяина. Он окинул ее внимательным взглядом, еле заметно усмехнулся и произнес:
– Значит, ты не послушалась своего дядю. Что ж, проходи.
Это была ее первая встреча с ламой Юнгтуном Шерабом, главной тайной секты, именовавшей себя «Обществом Шара». Тем, кого Шаньяз Удачливый назвал Жрецом. Ее приняли сразу – и это показалось ей странным. Воображение рисовало ей жутковатый обряд посвящения, включавший клятву на огне и крови – бог мой, как она боялась, что не выдержит боль в самый ответственный момент… Но нет, она заставила бы себя выдержать. Она прошла бы через все – но ничего этого не понадобилось. Жрец просто взял ее за руку, провел через анфиладу комнат (надо же, мимолетно изумилась Фасинг, а снаружи дом кажется совсем маленьким…), остановился перед дальней стеной и что-то прошептал. Стена вдруг снялась со своего места и бесшумно отъехала в сторону, открыв взору еще одно помещение. Фасинг сделала шаг вперед – и замерла.
Они находились у входа в обширный зал, идеально круглый, обрамленный строгими колоннами черного камня, в просветах между которыми, на стенах, ровно, не чадя и не давая дыма, горели факелы. Посреди зала, между полом и потолком, ни на что не опираясь, висел Шар.
Достигая около полутора метров в диаметре, он переливался всеми цветами радуги. И сотнями иных цветов, которым даже не было названия. Они менялись каждую секунду, сливались и разъединялись, водили хороводы, появлялись и исчезали – и когда они исчезали, становились видны белесые клочья тумана, плавающие внутри Шара, под тонкой оболочкой. Фасинг зачарованно протянула руку – и ощутила исходящее от Шара тепло.
– Что это? – прошептала она.
– Божество Древних, – отозвался Жрец. – Тех, кто жил в этих местах задолго до нас. Подойди поближе.
Она подошла. Шар будто почувствовал это: он заколыхался, цвета на его поверхности стали ярче, и Фасинг ощутила кожей легкое покалывание – словно обнаженное тело завернули в плед из грубой шерсти.
– Он живой?
– Ответь сама, – сказал хозяин дома. Она несмело коснулась Шара ладонью.
– По-моему, он меня узнал.
– Это хорошо, – спокойно сказал Жрец. – Значит, ты пришла сюда не зря.
Фасинг склонила голову набок.
– А если бы этот Шар… это божество… отвернулось от меня? Что бы вы сделали? Ведь я свидетельница…
Жрец чуть заметно улыбнулся:
– Шар принял тебя задолго до того, как ты переступила порог моего дома. Он всегда выбирает сам. Нам остается только подчиниться. Так что – отныне ты служишь ему.
– И что я должна делать? – спросила она. И услышала в ответ:
– То, что он прикажет.
С тех пор два чувства прочно угнездились в ее душе: восторг и страх. Великий Будда, каким диким, запредельным страхом переполнялось ее бедное сердечко всякий раз, когда она входила в эту комнату… И всякий раз (вот чудно-то!) комната выглядела по-другому. То это был мрачный круглый зал с черными колоннами, то прямоугольное помещение с окнами во всю стену, и там, за окнами, виднелся великолепный сад, благоухающий яркими цветами – Фасинг никогда в жизни не видела таких цветов… Птицы порхали с ветки на ветку и беззаботно плескалась золотистая форель в рукотворном пруду. Однако стоило отвести взгляд от окна – и комната снова преображалась: теперь это было жутковатое подземелье с неровными стенами и низким потолком, затянутым паутиной. Впрочем, Фасинг подозревала, что комната была одной и той же, просто некое колдовство забавы ради морочило ее. Хозяин дома был великим мастером на подобные проделки.
Одно было неизменным в этой комнате: Шар. И человек, которого Фасинг называла Жрецом. Которого страшилась до дрожи в коленках. И которым хотела обладать до дрожи в кончиках пальцев. В тот день (она помнила его во всех подробностях: лил дождь, тяжелые капли барабанили по крыше паланкина, который она наняла, и ритмично чавкала грязь под босыми ногами носильщиков, одетых лишь в набедренные повязки) Юнгтун Шераб предстал перед ней в длинном черном балахоне, расшитым таинственными солярными знаками. Он едва взглянул на нее и тотчас отвернулся, и Фасинг пришлось довольствоваться его затылком. Надо признать, затылок был красив: гладко выбритый, созданный по всем правилам золотого сечения, он притягивал ее как магнит. И возбуждал так, что ее щеки начинали полыхать розовым цветом.
Она попыталась придать лицу гордое, даже надменное выражение, но получилось плохо. Она поняла это, едва перехватив его мимолетный взгляд. Снисходительный и чуточку насмешливый. И это взбесило ее пуще всего. И притянуло. И еще неизвестно, что больше. «Сколько же ему лет, – подумала Фасинг. – Сорок? Сто? Триста?»
Он только что закончил свои упражнения. Деревянные фигурки людей, стоящие полукругом вдоль стен, были в щепу иссечены страшным – в умелых руках страшнее меча – оружием: гибким прутом из зеленоватого металла, с маленькой костяной рукояткой.
Фасинг тихонько подошла к манекену, который изображал воина в доспехах, с копьем и круглым щитом в руках. Сейчас копье вместе с правой рукой отсутствовали – лежали на полу. Щит был рассечен пополам страшным ударом. Лицо воина превратилось в сплошную труху. Фасинг осторожно, словно боясь причинить боль, дотронулась до фигуры и подумала: «Она хранит его тепло – тепло его оружия…»
И робко спросила:
– Вы можете испепелить взглядом, мой господин. Зачем вы истязаете себя военными упражнениями?
Он хмыкнул в ответ:
– А зачем, по-твоему, король Лангдарма, имея целое войско, каждое утро на рассвете упражняется с мечом и алебардой?
Маг сделал тягучее движение и оказался рядом с женщиной, так близко, что она ощутила терпкий запах пота, исходящий от его тела.
– Не жалей его. – Он кивнул на манекен. – Он был хорошим воином и умер достойно. Когда-нибудь я верну ему жизнь. И тогда…
Он резко оборвал себя и заговорил вдруг совсем о другом:
– Через несколько дней тебя и твоего дядю пригласят на официальный прием во дворец. Там ты будешь представлена светлейшему принцу Ти-Сонгу Децену, брату нашего правителя Лангдармы.
Фасинг, до того момента усиленно старавшаяся не думать о том, что скрыто под одеждой хозяина, едва не поперхнулась от неожиданности.
– Меня представят брату короля? О Будда, но я всего лишь…
– Не перебивай, – ровным голосом сказал Жрец. – Ты должна будешь понравиться ему. Войти в доверие. Проникнуть в его самые сокровенные мысли. Услышать то, что он никогда не решится произнести вслух даже наедине с собой.
Она была слегка озадачена.
– А вы уверены, что я справлюсь?
Жрец оставил ее вопрос без ответа. И чуть заметно улыбнулся – он по-прежнему стоял к женщине спиной, но она могла поклясться, что он именно улыбнулся…
Наверное, он может видеть будущее.
Эта незатейливая мысль была единственной в ее голове – остальные, сколько бы их ни было, – разлетелись, как горох, стоило Фасинг в сопровождении дядюшки Шаньяза Удачливого приблизиться к трону в сверкающем зале королевского дворца.
Здесь было светло и торжественно. Полукруглый свод, теряющийся где-то в вышине, поддерживали на своих плечах 108 золотых колонн, в основаниях которых прятались могучие львы с густыми гривами и глазами-изумрудами, и ярко-оранжевые знамена со священными письменами висели вдоль стен, украшенных барельефами с изображением батальных сцен. Помня наставления Шаньяза, Фасинг старалась не вертеть головой и не выражать свое восхищение чересчур громко – бедный дядюшка, он всерьез считал ее очаровательной маленькой дикаркой…
Голова ее, впрочем, и вправду слегка кружилась – от благовоний, источаемых ароматическими палочками, от шуршания роскошных шелковых одежд придворных, от протяжных звуков труб в руках десяти высших лам, одетых в длинные балахоны, и от осознания тех заоблачных вершин, куда она взлетела по прихоти хозяина маленького невзрачного дома на самой окраине Лхассы… В ее голову вдруг закралось подозрение, что и все остальное здесь происходит по его прихоти. Этот зал с золотыми колоннами, и высокий расписной свод, и драгоценная мозаика на полу, знатные вельможи и могучие стражники с алебардами и в сверкающих панцирях, широкие лестницы, поднимающиеся с террасы на террасу, башенки по углам дворца и разноцветные флаги на них. Этот высокий трон из слоновой кости с тончайшей резьбой и величественный человек в длинной мантии – лицо красивое, умное и значительное, каким оно и должно быть у правителя огромной страны… Если бы Жрец приказал ей войти в доверие не к принцу, а к королю, понравиться ему, стать одной из его приближенных, незаменимым советником, другом, наперсницей, разделить с ним ложе во дворцовой спальне – Фасинг не пришлось бы преодолевать себя.
Иное дело – брат короля Ти-Сонг Децен, из-за своей худой и нескладной фигуры и чересчур бледного, прямо-таки болезненного лица вызвавший у Фасинг мысль о привидении, и еще эти глаза, горящие жутковатым огнем – словно у религиозного фанатика…
Впрочем, он и есть фанатик, вспомнила она слова Жреца. В юности наследный принц был отправлен в отдаленный монастырь Шаругон, что расположен в узком гранитном ущелье Чу-На-Кха, и много лет провел среди монахов Бон-по, Черной веры. Когда-то, за два века до восхождения на трон Лангдармы, Бон вошла в ранг государственной религии. В монастырях разводились громадные костры, и при их свете черные маги совершали свои обряды, апофеозом которых служили человеческие жертвоприношения. Обычно жертву, юношу или девушку, клали на жертвенный алтарь в ту ночь, когда, по преданию, около девяти веков назад, в центральной молельне возникло волшебное свечение и послушнику Кхеан-Кхару был явлен лик Верховного Владыки Шенрапа. Владыка явился в длинном черно-оранжевом одеянии и в высокой черной шапке, с тяжелым посохом и алмазными четками в руках. Грозно взглянув на перепуганного послушника, Владыка спросил, тверда ли его вера.
– Да, господин, – пролепетал тот, падая ниц.
После этого Шенрап разразился длинной речью, и Кхеан-Кхару в пароксизме религиозного восторга записал на стене собственной кровью все 150 постулатов знаменитого учения, которые были ему продиктованы. Потом Владыка обнял обессилевшего от потери крови послушника и объявил, что тот выполнил свое земное предначертание – первого среди людей, кому открылся полный текст учения Бон. Сойдя с ума, послушник покончил с собой, перерезав все вены на своем теле, до которых мог добраться… И с тех пор каждый год жертва на алтаре повторяет его участь.
Ти-Сонга из ночи в ночь мучил один и тот же кошмарный сон: люди в черных одеждах, без лиц, с темными провалами под капюшоном, кладут его на каменную плиту. По бокам ярко полыхают огни, и нельзя понять, что же это горит: факелы – не факелы, костры – не костры… Просто крошечные слепящие звезды, сошедшие на Землю. Высокая ступа, украшенная сверху рогами горного яка, плывет по воздуху к распятому Ти-Сонгу, и ему становится невыносимо страшно. Он знает, что сбывается древнее поверье: когда ступа, охраняющая вход в монастырь Шаругон, поднимется в воздух, небо падет на землю и зальет ее жидким огнем…
А наверху, между рогов, будто на троне, восседает Лангдарма Третий, правитель огромной богатой страны, сын умершего императора Гьона-Клу-Шивы от его старшей жены. Сам Ти-Сонг родился ровно на семь дней позже, его произвела на свет вторая жена старого правителя. Вечно второй – по рождению, по положению, по способностям, по доле родительской любви…
– Ты запретил человеческие жертвоприношения! – со слезами кричит Ти-Сонг, с ужасом косясь на тяжелый двуручный меч в руках монарха. Лангдарма не обращает на него внимания. Будто не слышит или не хочет слышать. И во сне Ти-Сонга прошибает холодный пот.
– Мне не нужен трон. Я откажусь от всего, уйду в монастырь до конца дней… Приму учение Будды. Только оставьте мне жизнь!
«Нет, – нашептывает неведомый голос. – Ты должен помнить, что тебе предначертано звездами. Ты будешь правителем, тебя наделят небывалой властью… И ты утвердишь наконец Черную веру на землях Тибета».
«Я узнаю этот голос, – вдруг поражается Ти-Сонг. – Это Фасинг. Моя Фасинг, женщина, которую я боготворю».
Несчетное число раз он в мечтах погружал пальцы в длинные иссиня-черные волосы, вдыхая их аромат, чувствовал жар ее плоти, когда она будто невзначай касалась его паха своим бедром и терлась, терлась, будто кошка, требующая ласки. А доведя его до белого каления, ловко отстранялась, становясь в мгновение ока холодной, как кусок льда, и насмешливо смотрела, чуть склонив голову набок. В ней все было необычно. Даже имя, данное при рождении и которое она не захотела менять. Великий Небесный Отец, стоит ему лишь подумать о ней, как плоть восстает…
А монах в черном клобуке медленно поднимает меч над головой.
Нет, кричит Ти-Сонг, кричит всем существом, всей кожей, глазами, вылезающими из орбит, черным провалом рта… И, даже просыпаясь в своей постели, продолжает кричать: тот мир, заполненный страшным видением, все еще не хочет отпускать его.
Фасинг сидела на каменной скамье. Она была совершенно обнажена, крепкие ягодицы идеальной формы покрылись гусиной кожей от холода.
– Прошу прощения, мой господин, – улыбнувшись, произнесла она, заметив, что Ти-Сонг проснулся и смотрит на нее с неприкрытым восхищением.
– Ты прекрасна, – пробормотал он, выбираясь из-под покрывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54