Нашли довольно много пороховой пыли. Предположили, что это могло быть самоубийство. Ники/Николас выстрелила себе в голову, оставив записку: «Мне очень жаль. Я так больше не могу».
Ужасный выстрел разнес ее/его мозги по всей гостиной.
Временами до Джека доносился голос Донны:
— ...сказала, что они имели наследника. Я не могу прочитать записи из лечебного центра. Очень хорошо, что девушки бывают там, ведь иногда доходит до того, что матери убивают собственных детей...
— ...Послушай, Эйхорд. — Толстого Дана, кажется, распирала очередная глупая шутка.
— Что?
— Ты знаешь, почему Алан и Ники жили вместе?
— Ну?
— Он не мог двигаться, дружок. Поэтому ему в спальне нужен был телевизор. — Громкий смех. Мозги величиной с горошину.
— ...в опасности домашнего воспитания. По поводу Джонатана она сказала, что совершенно естественно для...
Что произошло, когда Скамвей получил открытку от Дианы Талувера: «Прости, я не вернулась к тебе, но Бонни сказала, что ты постарался...»
Он пытался расшифровать смысл этих слов и одновременно слушать жену. Она пристально смотрела на него, поэтому ему пришлось глубокомысленно кивнуть.
— С другой стороны, — начал он, стараясь не попасть пальцем в небо, — тебе известна поговорка.
— Какая?
— Пожалеешь розгу — испортишь ребенка.
Спустя 9 дней
Наступило воскресенье. Донна взяла Джонатана в церковь. Она пробовала уговорить и Джека, но он упросил оставить его в покое. Работа.
— Сегодня же воскресенье, милый, — говорила она.
— Я знаю.
— Неужели ты должен работать в воскресенье?
— Нет выбора, Донна, извини, — солгал он.
— Мы будем скучать без тебя. Правда, мой дорогой мальчик?
Сын молчал. Он был одет в свой самый роскошный наряд.
— Будем мы скучать без папы?
— Нет, — твердо ответил ребенок.
— Вот, получите, — сказал Эйхорд. — Нет!
— Скажи «да», Джонатан. Скажи «да». Ты можешь сказать «да»?
— Нет.
— Пожалуйста.
— Нет, — приятно проворковал мальчик.
— Ну хорошо, — Донна повернулась к Джеку, — пойдешь с нами?
— Не могу, родная. — Он боялся, что голос выдаст его раздражение. Когда они вернутся из церкви, он подарит Джонатану кукольный домик и трех кукол, которых купил несколько дней назад. Втайне он сомневался в успехе и, боясь разочарования, откладывал вручение подарка со дня на день. Но больше ждать нельзя. Они должны постараться вытащить ребенка из темноты, которая держала его.
Посещение церкви стало для Донны испытанием.
— Джонатан вел себя отвратительно, — рассказывала она. Ей пришлось забрать его из детской комнаты, где за ним присматривала женщина во время службы. Донне едва удалось успокоить его.
— Ты был плохим мальчиком в церкви? — спросил Джек.
— Нет! Нет! Нет! Нет! — Дикий рев во весь голос.
Когда он затих, они слегка перекусили, а потом все втроем уселись на пол и стали играть в куклы. Это мама и папа. Они очень любят друг друга. Бог дал им маленького сыночка Джонатана. Больше всего на свете они любят его. Они живут вместе в доме, недалеко от дороги. И так далее...
Около шести часов вечера Донна вошла в гостиную, где Джек скучал перед телевизором. Она рыдала.
— Что с тобой, ангел мой? — Он стал подниматься с кресла, и застыл при виде ужаса на ее лице. Она показала ему то, что держала в руках.
— Он... Он бросил их мне.
Это были кукла-папа и кукла-мама. Без голов. Подумаешь, детское любопытство, не велика важность, он просто маленький. Все они хотят знать, что там внутри.
Джек просидел этим вечером над своими бумагами почти до восьми часов под предлогом срочности работы. Потом вышел из дома и позвонил доктору Джери по междугородному. Он рассказал ему про вечерний инцидент с Джонатаном.
Доу Джери сказал:
— Джек, друг мой, тебе не кажется, что ты раздуваешь из мухи слона? Двухлетний ребенок не может целенаправленно достать фотографию из рамки. У него еще недостаточно развита координация движений. Ты не думаешь, что...
— Док, все не так. Он разбил стекло и вытащил эту фотографию. Он ударил ее об пол, стекло разбилось, потом просунул руку в груду стекол и достал фотографию. Я видел, как он рвал ее. Я видел его глаза. Он никогда не был похож на других детей.
— Он вырастет, Джек. Они все такие.
— Он оторвал головы у кукол, которые были родителями в его представлении. Он ненавидит нас.
— Не говори глупостей! — Доу потратил еще десять минут, использовав все свое красноречие, чтобы уверить Джека Эйхорда, что с Джонатаном все будет хорошо. Только надо работать. В конце концов, ребенок психически нормален, а это главное. Просто надо работать с ним.
Наконец Джек простился с Доу, извиняясь, расточая благодарности и сконфуженно смеясь. Но когда он повесил трубку, ему было не до смеха. Он чувствовал какой-то тоскливый страх, худшее, что он когда-либо испытывал. Его терзала одна мысль. Он старательно гнал ее от себя, но это ему не удавалось, ибо подтверждались его самые худшие опасения. От этого ужаса невозможно было избавиться.
Угнетенный своими мыслями, он вернулся домой. Ему было ясно, что если он не избавится от постоянного страха за свою семью, для него это плохо кончится. Он чувствовал себя как человек, который сбрасывает с себя пуховое одеяло жаркой летней ночью, а наутро просыпается в поту, накрытый все тем же одеялом.
Ночью Эйхорду приснился ужасный сон. Он видел официальный бланк, начинающийся словами: «Несчастный случай — самоубийство — убийство». И дальше: «Причина смерти — расследуется».
Спустя 16 дней
Они были в постели.
— Славненький мой цыпленочек, — с нежностью сказал он, сидя рядом и похлопывая ее по ноге.
Ребенок спал, дав им отсрочку.
— Как мне хорошо с тобой. — Она взяла его сильную руку и стала целовать крепкие пальцы с большими суставами.
— И мне тоже, — ответил он.
— У тебя что-нибудь не ладится?
— Да нет, в общем все в порядке.
— Но я же вижу.
— Просто паршивое настроение.
— Я знаю тебя слишком хорошо, мой дорогой. Расскажи мне, что тебя мучает.
— Не волнуйся, малыш, я и правда в порядке.
— Мне кажется, что у тебя какие-то неприятности на работе, — сказала она. — Я всегда беспокоюсь за тебя. И сейчас ты выглядишь очень озабоченным и издерганным, даже подавленным, я бы сказала. Это просто настроение? У меня нет причин переживать?
— Нет. — Он наклонился и нежно поцеловал ее.
— Надеюсь, вы не совершили ничего безрассудного, господин офицер? — облегченно перешла она на шутливый тон. — Или чего-нибудь ужасно героического? Я замираю от страха, ожидая вашего ответа.
— Ничего страшного, детка. Как любит говорить Стен Лаурел, я не дурак Харди.
— Надеюсь.
— Ты ведешь себя как Мел Брукс.
— Да, но Мел Брукс едва ли способна на такое, — сказала она, притянув его к себе и делая что-то поистине удивительное с его ртом, глазами, ушами и лицом своим горячим языком. Шелковый халат распахнулся, и он увидел, во что она одета. Восхитительное нечто из рекламного каталога, о котором она прожужжала ему все уши. Вот это да! Просто райское зрелище! Он коснулся ее, она немного отодвинулась и дала ему взглянуть на свою совершенную грудь, ставшую еще прекраснее под нежными кружевами. Сквозь тонкое прикрытие он видел возбужденные набухшие соски и услышал самые изумительные слова:
— Я хочу тебя, Джек.
Но и потом Донна не оставила его одного. Немного отдохнув, она снова начала заигрывать с ним. Ласкала, едва касаясь пальцами. Он тоже не оставался в долгу.
— Я хочу еще, — прошептала она возбужденно.
— Ты слишком многого ждешь от мертвого мужчины, — ответил он.
Но она знала, как воспламенить его, и он вновь оказался на высоте положения.
Изнемогший и расслабленный, он пытался заблокировать свой мозг от тревожных мыслей, но два слова всплыли в голове прежде, чем он успел сделать это. Два ужасных, кровавых слова, которым нечего было делать в их спальне. «Входное отверстие» — увидел он мысленным взором, а следом отчетливо возникла памятка, которую он реконструировал каждый раз, когда начинал осмысливать свои действия в тот кошмарный день.
Входное/выходное отверстие
Скрытые следы
Баллистика
Волосы и ткани
Свидетельские показания
Мотив и ниже еще две дюжины пунктов, каждый из которых мог оказаться затянутым болотной ряской омутом. Не успеешь и охнуть, как темная вода сомкнется над твоей головой...
Сколько раз ему еще суждено мысленно пройти через ужас этого дня? Снова сидеть в машине, наблюдать за отъездом Скамвея, стучать в большую, богато украшенную дверь и прислушиваться к каждому звуку внутри. Проникать в дом, ставить имя на записке самоубийцы, заряжать револьвер. Устанавливать нужный угол, нажимать на курок. Проверять кровь на одежде, прятать баллистическую коробку в полиэтиленовый мешок, зажимать тощие пальцы вокруг рукоятки револьвера. Оставлять следы на записке, на ходу сверяться со своей памяткой. Вспоминать, что надо забыть, а что — помнить. Думать о положении мертвого тела, о возможных свидетелях. Что за идиотские мысли лезут в голову!
Прошло больше трех недель с тех пор, как Диана Талувера стала, по-видимому, новой жертвой убийцы. Каждый день Джек изводил службу окружного прокурора звонками по поводу ареста Скамвея, но каждый раз получал отказ.
— О чем задумался? — В спальню вошла Донна с тюрбаном из полотенца на голове.
— Ерунда, — ответил он. — Я только что думал о транссексуале, которого пристрелили пару недель назад.
Он прикрыл глаза, и через несколько минут даже впал в забытье, но вдруг опять ему пригрезилась открытая на балкон дверь номера в отеле Вегаса и представилось, что звуки его дома — это шум кондиционера, хлопанье дверей и выкрики радио, изводившие его тогда. Ники, мужчина, жил здесь с Артуром Сподой в роли возлюбленной. Пара убийц. Каждый изуродован по-своему. Это он мелькнул на белых высоких каблуках и метнулся к телефону в далеком прошлом.
Потом в его видении возникла служащая из отеля Невады, которая рассказывала ему, как в одно из ее дежурств она занималась включением церковных служащих в желтые списки дирекции. Видимо, священники не должны проводить время в казино.
Спода/Скамвей и его вывернутая любовница чувствовали себя там как дома, сделав его болезнь своим щитом.
Потом Джеку привиделись слова, кровавые слова из «Журнала возмездия» и его собственное описание маньяка из Южного Блайтвилла:
«...в Нью-Мехико его также называли — Джей Баптиста, Баптист. Он был уверен, что получал силу, съедая груди и пенисы жертв, особенно детей; Часть ритуала состояла в извлечении глаз, экскрементов и...»
— О чем ты задумался, Джек? — спрашивала Донна.
«Что ей ответить? Зачем ей знать, что я вспоминаю об израненных и замученных детях, и мне страшно от мысли, что мой отчаянный поступок поставил меня на одну доску с этими маньяками».
27 дней спустя — Маунт-Олайв
— Джинкс, я первый раз вижу в женской сумке такой бардак. Найди мне авторучку, — говорила проститутка с кривыми зубами.
— Ты дашь мне передохнуть наконец хоть пять секунд? — спросила другая, накручивая телефонный диск. — Поищи сама, если так торопишься.
— Футляр для очков, кошелек, блокнот, губная помада, ножик, о Господи! Лак для волос, пудра, дезодоранты, тампоны, косметичка, еще помада. Какое-то мерзкое крысиное гнездо, а не сумка.
Ее подруга между тем дозвонилась.
— Это Джинкс, — улыбнулась она в трубку. — Как дела? — Она выслушала ответ. — Хорошо... Бренди, — бросила она через плечо подруге, — принеси мою сумочку. Поскорее.
Проститутка с кривыми зубами влезла в туфли на шпильке и щелкнула застежкой ридикюля. Джинкс шарила в своей сумочке.
— Ты нашла мою ручку? А, вот она. Наконец-то. Записываю. Ну, мы пошли, — сказала она собеседнику на другом конце провода и положила трубку. Затем снова открыла свою сумочку. — Мятные таблетки, кошелек с мелочью, шарф от дождя, лосьон для рук, ключи. Аспирин, косметические салфетки. Ты мне все тут перемешала, не найдешь ничего.
Блестящий, с иголочки, автомобиль курсировал по улицам Маунт-Олайв, района, пользующегося дурной славой. Здесь можно было найти все, что угодно, любые товары, которые не предлагают в обычных продуктовых и промтоварных магазинах. Тут торговали наркотиками, ворованными вещами, продуктами с истекшим сроком годности, крадеными лазерными дисками, китайским фарфором. Были бы деньги, и можно купить или, по крайней мере, заказать любой товар. А также проститутку на ночь на свой вкус.
Джинкс и Бренди вышли на улицу, сплетничая, хихикая и заигрывая с заезжей деревенщиной, в то время как машина медленно проезжала мимо бара.
Одна ему приглянулась. Он еще больше замедлил ход, быстро развернулся и проехал еще раз. Остановился. Опустил стекло и выглянул, чтобы они увидели его красивое лицо.
— Эй, милашка, — позвал он.
Подошли обе.
— Привет. Хочешь развлечься? — спросили кривые зубы.
Он не удостоил ее взглядом и обратился к напарнице.
— Привет, блондиночка. Сколько?
— Хочешь, чтоб я составила тебе компанию? — спросила она, с подозрением заглядывая в окно.
Он улыбнулся мерзкой продажной твари и сказал:
— Да, беби, так сколько?
— А сколько бы ты дал?
— Я подумаю, — ответил он, быстро отодвигаясь внутрь машины и меняя намерение: кривозубая подружка слишком пристально разглядывала его. Хотя в парике и при слабом свете он был неузнаваем, но все же слишком много людей знали его лицо.
— Вот спасибо, — сказала та, которую звали Джинкс, одергивая короткую юбчонку и нагло охотясь за ним, пока он отъезжал. Но поняв, что он передумал окончательно, крикнула вслед: — Паршивый дешевый педераст!
Ему приглянулась еще одна, без компании. Она шла довольно быстро и была молода, но с ней оказалось непросто заговорить. Очень коротко, на ходу, она ответила:
— Да, но здесь, на месте.
Кто были эти ночные бабочки? Домашние хозяйки, надувающие по выходным своих уехавших муженьков, девочки из колледжа. Одна ночь в любом варианте. Называешь цену и получаешь все, даже мальчика или двух.
— Привет, — сказал он.
— Привет, — на губах улыбка, одновременно близкая и далекая.
— Послушай. Я сейчас один и.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28