День для него заканчивается в высшей степени успешно, каждая лошадь принесла ему денег, "Джек сукинсын если б ты выжал по паре жалких долларов из этих своих джинсов на каждый заезд и сделал бы как я говорил, у тебя б сегодня вечером был славный чек на сорок долларов," так оно и есть но я не жалею -если не считать денег -- Рафаэль между тем вышел почти вровняк и у него по-прежнему остались его тридцать долларов -- Коди выигрывает сорок и засовывает их все в карман гордо аккуратно разложив все так чтобы мелкие купюры были снаружи -
Это один из его счастливых дней -
Мы выходим с ипподрома и идем мимо автостоянки туда где наша легковушка стоит без присмотра у железнодорожного тупика, и я говорю, "Вон твоя стоянка, паркуйся там каждый день и всё," поскольку теперь раз он выиграл то без удержу начнет приезжать каждый день -
"Да, мой мальчик, а кроме этого то что ты там сейчас видишь через полгода станет мерседес-бенцем -- или для начала по крайней мере нэш-рэмблеровским фургоном"
89
Ах как озеро снов, все изменилось -- мы забираемся в машинку и возвращаемся и завидев маленький покрасневший город на этом белом Тихом океане, я вспоминаю как выглядела Гора Джека в высокогорных сумерках когда красная изморось покрывала высочайшую стену скал пока солнце не садилось полностью, и все же немножко еще оставалось из-за высоты и кривизны земли, а вон на поводке ведут песика через все полосы движения и я говорю "Щеночки Мексики так счастливы -- "
" -- пока я живу и дышу и я не удержал не остался ничего не сделал, я просто упустил свою систему и играл на других лошадей и недостаточно и потерял пять тысяч долларов в прошлом году -- неужели ты не видишь во что я вляпался ради этого?"
"Заметано!" вопит Рафаэль. "Сделаем вместе! Ты и я! Ты возвратишь а я разовью!" и Рафаэль одаряет меня одной из своих редких несмелых ухмылок. "Но я теперь тебя вижу, я теперь тебя знаю, Помрэй, ты искренен -- ты в натуре хочешь выиграть -- я тебе верю -- я знаю что ты современный пугающий брат Иисуса Христа, я просто не хочу зависать на не тех ставках, это как зависать на не той поэзии, на не тех людях, на не той стороне!"
"Всё на той стороне," говорю я.
"Возможно но я не хочу разбиваться -- я не хочу быть никаким Падшим Ангелом чувак," говорит он, пронзительно горестный и серьезный. "Ты! Дулуоз! Я тебя вижу ты думаешь пойти по Скид-Роу нажраться с бичами, фу, мне никогда даже в голову такое не приходило, зачем навлекать на себя напасти? -- Не трожь собаку -- Я хочу делать деньги, я не хочу говорить Ох Ах я потерял дорогу, Ох Ах Золотко Медок я потерял дорогу, я свою дорогу еще не потерял -- и вообще попрошу Архангела чтоб дал мне выиграть. Чу! -- Яркий Геральд слышит меня! Я слышу его трубу! Эй Коди слышишь та та тара тара кошак с длинным тромбоном перед началом каждого заезда. Врубаешься?"
Они с Коди в полном согласии по поводу всего, я вдруг понимаю что преуспел в своем ожидании того что между ними все уладится и они будут друзьями -- Так и случилось -- Теперь в обоих очень мало следов сомнения -- Что же касается меня, то я в возбужденном состоянии поскольку два месяца просидел в темнице на семи ветрах и всем теперь доволен и проникнут, мой снежный взгляд на световые частицы что пронизывают всю сущность вещей, проездом, я ощущаю Стену Пустоты -- Естественно совершенно в моих интересах видеть что Коди и Рафаэль рады друг другу, все это относится к тому ничто которое есть всё, у меня нет причин обращать в шутку отсутствие приговора вынесенного Вещам Отсутствующим Судьей который выстроил мир не строя его.
Не строя его.
Коди высаживает нас в Чайнатауне весь аж светясь поскорее поехать домой и рассказать жене что выиграл, а мы с Рафаэлем шагаем по Грант-Стрит в сумерках, собираясь разойтись в разные стороны как только поглядим фильм ужасов на Маркет-Стрит. "Я просек что ты имел в виду Джек про Коди на скачках. В самом деле смешно было, в пятницу снова поедем. Слушай! Я пишу по-настоящему великую новую поэму -- " тут вдруг он видит цыплят в корзинах во внутренностях темной китайской лавчонки, "смотри, смотри, все они умрут!" Он останавливается посреди улицы. "Как мог Господь создать такой мир?"
"А загляни внутрь," говорю я, на черные ящики полные белого, "бьющиеся голубки -- все маленькие голубки умрут."
"Я не желаю такого мира от Бога."
"Я тебя не виню."
"Я это и имею в виду, я его не желаю -- Что за смерть!" показывая на животных.
("Все твари дрожат от страха наказания," сказал Будда.)
"Им рубят шеи над бочонком," говорю я, пропуская некоторые звуки что типично для беглого французского, Саймон тоже так делает поскольку русский, мы оба немножко заикаемся -- Рафаэль же никогда не заикается -
Он лишь распахивает пасть и выдувает "Всё это маленькие голубки умрут глаза у меня давно бы раскрылись. Мне все равно это не нравится, мне плевать -- О Джек," внезапно лицо по-настоящему кривится от того что он видит этих птиц, стоя на тротуаре темной улицы перед лавкой, не знаю было ли уже так раньше чтобы кто-то чуть не плакал перед чайнатаунскими витринами с битой птицей, кто ж еще мог так поступить как не какой-нибудь молчаливый святой вроде Дэвида Д'Анджели (еще появится) -- и гримаса Рафаэля заставляет и меня тоже быстренько пустить слезу, я вижу, я страдаю, мы все страдаем, люди умирают у тебя на руках, этого не вынести и все же надо продолжать как будто бы ничего не происходит, правильно? правильно, читатели?
Бедный Рафаэль, видевший как отец его умер в образах вервия, в суматохе своего старого дома, "У нас в погребе на шпагатах красный перец сушился, моя мама прислонилась к печи, моя сестра рехнулась" (сам так описывал) -- Луна сияет на его молодость и вот эта Смерть Голубок глядит ему прямо в лицо, как вы и я, но милый Рафаэль это уж слишком -- Он всего лишь дитё, я вижу как он отпадает и спит среди нас, оставьте малыша в покое, я старый охранник нежной банды -- Рафаэль будет спать в руне ангелов и вся эта черная смерть вместо того чтобы быть вещью прошлого я предрекаю станет пробелом -- Не вздыхать, Рафаэль, не плакать? -- поэт обязан плакать -- "Им зверюшкам этим шеи птицы отчикают," говорит он -
"Птицы с длинными острыми ножами что сияют в полуденном солнце."
"Ага"
"А старый Цинь Твинь Тонг он живет вон там наверху в той квартирке и курил опиум мира -- опиумы Персии -- у него есть только матрац на полу, переносное радио "Трэвлер", да все его труды под матрацем -- Про это сан-францисская Кроникл писала как про жалкие гнусные лачуги"
"Ах Дулуоз, ты безумен"
(Чуть раньше в тот день Рафаэль сказал, после того всплеска вздернуторукой речуги, "Джек ты гигант," имея в виду гиганта литературы, хоть еще чуть раньше я говорил Ирвину что чувствую себя облаком от того, что наблюдал за ними все лето Опустошения, я и сам стал облаком.)
"Просто я -- "
"Я не собираюсь об этом думать, я пошел домой спать. Я не хочу видеть снов про загубленных поросят и мертвых цыплят в бочонке -- "
"Ты прав"
Мы потихонечку пилим прямиком на Маркет. Там влезаем в кино про чудовищ и сперва врубаемся в картинки на стене. "Это никудышняя картина, мы не сможем на нее пойти," говорит Рафаэль. "В ней нет чудовищ, там только лунатик в костюме, я хочу посмотреть чудовищных динозавров и млекопитающих чужих миров. Кому надо платить пятьдесят центов чтоб зырить парней с машинами и панелями -- и девку в чудовищной юбке от спасательного жилета. Ах, давай свалим. Я иду домой." Мы дожидаемся его автобуса и он уезжает. Завтра вечером встретимся с ним на обеде.
Я счастливый иду по Третьей Улице, сам не знаю почему -- Замечательный был день. Еще более замечательный вечер но я не знаю почему. Тротуар мягок по ходу того как я разворачиваю его из-под себя. Прохожу мимо старых притончиков с музыкальными автоматами куда бывало заходил и крутил по ящику Лестера и пил пиво и трепался с кошаками, "Эй! Чё ти тут делаешь?" "Тока что из Нью-Йорка," выговаривая его Ну-Як, "Из Яблока!" "Точно из Яблока" "С Нижнего Города" "С Нижнего Города" "Город Бибопа" "Город Бибопа" "Ага!" -- а Лестер играет "В Маленьком Испанском Городке", ленивые дни что я проводил бывало на Третьей Улице сидя в солнечных переулках киряя вино -- иногда разговаривая -подваливают все те же самые, старые, самые эксцентричные бродяги в Америке, в длинных белых бородах и драных пальто, неся махонькие грошовые пакетики лимонов -- Прохожу мимо своей старой гостиницы, "Камео", где всю ночь стонут пьяницы Скид-Роу, их слышно в темных ковровых холлах -- она скрипуча -- она конец света где всем плевать -- Я писал большие поэмы на стене в которых говорилось: -
Святой Свет вот все что можно видеть,
Святое Молчанье вот все что можно слышать,
Святой Аромат вот все что можно нюхать,
Святая Пустота вот все что можно трогать,
Святой Мед вот все что можно пробовать,
Святое Исступленье вот все что можно думать...
глупо -- Я не понимаю ночи -- Я боюсь людей -- Я иду дальше счастливый -Делать больше нечего -- Если б я расхаживал по своему горному дворику мне было б так же хреново как идти сейчас по городской улице -- Или так же хорошо -Какая разница?
А вон старые часы и неоновые вывески фабрики печатного оборудования которые напоминают мне об отце и я говорю "Бедный Па" в самом деле чувствуя его и вспоминая его прямо вот тут, как если б он мог возникнуть, чтобы повоздействовать -- Хоть воздействие в одну сторону или в другую не имеет значения, это лишь история.
Дома Саймона нет а Ирвин в постели предается размышлениям, к тому же тихонько беседуя с Лазарем сидящим на краешке другой кровати. Я вхожу и распахиваю окно пошире в звездную ночь и готовлю свой спальник к ночлегу.
"Какого черта ты такой грустный, Ирвин?" спрашиваю я.
"Я просто думаю что Дональд и МакЛир нас ненавидят. А Рафаэль ненавидит меня. И Саймон ему не нравится."
"Нравится, конечно -- не пытайся -- " а он перебивает меня громким стоном и руки к потолку со своей взбаламученной постели: -
"Ох все этот зверь!"
В его идее-друзьях имело место зверское разделение, некоторые были близки а некоторые нет, но нечто за пределами моего аполитичного разумения варилось у Ирвина в мозгу. Глаза его темны и тлеют подозрением, и страхами, и молчаливой яростью. Глаза его выпучены чтобы показать это, его губы сложены перед решительной Стезей. Он свершит это огромной ценой для своего нежного сердца.
"Я не желаю всей этой борьбы?" кричит он.
"Правильно."
"Я просто хочу классических ангелов" -- это его постоянная телега, видение всех рука об руку в раю и без всяких трихомудрий. "Рука об руку и только так!"
Мрачные компромиссы марают его воздушное расположение, его Небеса -- Он видел Бога Молоха и всех остальных богов включая Боль-Мардука -- Ирвин начинал в Африке, в центре всего этого, надувая хмурые губы, и проходил мимо к Египту и Вавилону и Злому и основывал империи, первоосновной Черный Семит которого нельзя отделить от Белого Хамита словами или умозаключениями. Он зрел лик Ненависти Молоха в вавилонской ночи. На Юкатане он видел Богов Дождя, темневших у керосиновой лампады в скалах посреди джунглей. Думы уносят его в пространство.
"Что ж я собираюсь сегодня ночью спать хорошо," говорю я. "Был замечательный день -- мы с Рафаэлем только что видели бившихся голубок" -- и я пересказываю ему весь наш день.
"А еще я немного завидовал тому что ты облако," серьезно говорит Ирвин.
"Завидовал? Ух ты! -- Гигантское облако вот все что я такое, гигантское облако, склонившееся на один бок всё из паров -- угу."
"Вот бы мне стать гигантским облаком," вздыхает Ирвин неимоверно серьезно и все-таки если он надо мною прикалывается ржать по этому поводу он не станет, он слишком серьезен и озабочен исходом всего, если это будут гигантские облака то он просто хочет это знать, только и всего.
"А ты рассказывал Лазарю про зеленые рожи у тебя в окне?" спрашиваю я, но не знаю что именно они там обсуждали и ложусь спать, и просыпаюсь на чуть-чуть посреди ночи и вижу как заходит Рафаэль и укладывается на полу, а я переворачиваюсь на другой бок и сплю дальше.
Сладкий отдых!
Наутро Рафаэль на кровати а Ирвин ушел но здесь Саймон, у него выходной, "Джек я сегодня с тобой пойду в Буддистскую Академию." Я собираюсь сходить туда уже несколько дней, упомянул про это Саймону.
"Ага но тебе там может быть скучно. Я схожу один."
"Не-а, я останусь с тобой -- Хочу преумножить красоту мира -- "
"Как это произойдет?"
"Просто-напросто тем что я буду делать то же что и ты, помогать тебе, и научусь всему про красоту и вырасту сильным в красоте." Совершенно серьезно.
"Это чудесно, Саймон. Ладно, хорошо, пойдем -- Пойдем пешком -- "
"Нет! Нет! Вон автобус! Видишь?" показывая в сторону, подпрыгивая, пританцовывая, пытаясь подражать Коди.
"Ладно ладно поехали автобусом."
Рафаэлю надо куда-то в другое место, поэтому мы едим и причесываемся (и отчаливаем) но перед этим я стою в ванной на голове три минуты чтобы расслабить себе нервы и исцелить свои вены печали и все переживаю как бы кто-нибудь не вломился в ванную и не сшиб меня на раковину... в ванне у Лазаря замочены здоровенные рубахи.
90
Часто случается так что у меня затем следует приступ экстаза такой как был когда я шел домой по Третьей Улице, день отчаянья, вследствие чего я не могу оценить по-настоящему великолепного нового дня который только начался, тоже солнечный с голубыми небесами, с добросердечным Саймоном так и стремящимся меня обрадовать, я могу оценить это лишь много позже в рефлексии -- Мы садимся в автобус до Полка и пешком поднимаемся по Бродвейскому холму среди цветочков и свежего воздуха и Саймон танцует на ходу выбалтывая все свои идеи -- Я просекаю всё что он говорит но продолжаю угрюмо твердить ему что это не имеет значения -- В конце концов отрезаю "Я слишком стар для подобного юного идеализма, я все это видал! -- все сначала мне что опять сквозь это все проходить?"
"Но это настоящее, это истина!" вопит Саймон. "Мир это место бесконечного очарованья! Давай всем любовь и тебе сразу вернут ее обратно! Я это видел!"
"Я знаю что это правда но мне скучно"
"Но тебе не может быть скучно, если тебе скучно то нам всем скучно, если нам всем скучно и мы устали то мы всё бросаем, тогда мир падает и умирает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24