В таком случае вот тебе дюжина алых роз, дорогая! Тебе кажется, что тобой пренебрегают? Милая, мы едем отдыхать! Согласно этому сценарию Эд должен был попять, как больно он ранил меня равнодушием, а не осознать, что мужчины по-прежнему считают меня привлекательной. Весьма своеобразная фантазия!
И так далее и тому подобное. Какая скука! И Анита — не пара Лесли. Бедный Лесли! Обрекать его на сосуществование с одной Анитой — значит терять массу возможностей, нарушать основной закон жизни. Скучно и нудно. Но главной причиной были деструктивные наклонности, жалость к себе, желание отомстить матери, которая рожала ненавистных братьев и сестер и отняла у меня отца. В моем представлении олицетворением отца был Лесли Бек с его огромным пенисом, а беременную зануду Аниту я отождествляла со своей матерью. Ну разумеется! Как вам такая версия? Тем временем настоящая жизнь продолжалась.
Анита была беременна, ее дочь Полли оказалась довольно жалким существом вроде Хоуп и Серены. Вы заметили, как пренебрежительно я отношусь к детям Лесли — кроме незаконных, достоинства которых неизменно превозношу? Кэтрин и Аманда. Как ты думаешь, читатель, в чем дело? Мое поведение имеет непосредственное отношение к детям моей матери, рожденным от моего отца: к моим безукоризненно милым сестрам-близнецам, дружелюбному брату, которого я неизвестно почему презираю. Одно время я посещала психотерапевта, она посоветовала мне расстаться с Эдом, или мне так послышалось, и я ушла. От нее, а не от Эда. Но ее слова показались мне разумными и запомнились.
Читательницы, послушайте моего совета: осмотрительно выбирайте подруг — среди них могут оказаться женщины, ненавидящие свою мать и любящие отца: такие сразу начнут охотиться за вашими мужьями. Читатели-мужчины, поступите точно так же в отношении друзей. Я страдаю ненавистью к матери в легкой форме. Когда понадобилось, я смирилась с ролью наложницы Лесли, даже не попыталась оттеснить его законную жену или забеременеть. Я не из тех, кто названивает женатому любовнику по телефону, слушает, какой голос прозвучит, мужской или женский, и молча вешает трубку.
И если вы, сняв трубку, услышите в ней молчание, не верьте, будто кто-то ошибся номером. На том конце провода вовсе не те, кто в спешке перепутал цифры. Там страсти и ревности большого мира, призраки, подстерегающие вас за дверью, пробуждающие к жизни телефон, чтобы пробраться в дом, и кто поручится, что не вы привлекли их внимание?
— Чушь, — заявила Розали. — Чепуха!
Лесли Бек зажимал меня в углах, совокуплялся со мной на лестницах и под ними, до работы и после нее, на грязном дне глубоких котлованов, в кабинах строительных машин, криво стоящих на откосах насыпей, у меня дома, пока Эд возил Ричарда удалять зуб мудрости, на супружеском ложе, пока Анита лежала в больнице на сохранении. И я позволяла ему загонять меня в угол — точнее, сама искала предлог очутиться в каком-нибудь укромном углу. До сих пор, когда я вижу каску или прохожу мимо строительной площадки, у меня замирает сердце, хотя чувства, которые я испытывала к Лесли Беку, ни в коей мере не затрагивали этот орган. Просто меня волнуют воспоминания.
Лесли Бек остался верен себе: мы никогда не обсуждали наше прошлое и будущее, ни разу не затронули его чувства ко мне и мои — к нему. Мы всецело сосредоточивались на настоящем, и каждое совокупление становилось для нас новым и неожиданным началом. По-моему, Лесли знал, что он делает.
— Анита в тот раз потеряла ребенка? — спросила Розали.
— Не все ли равно? — пожала плечами я.
— Аните — нет, — дерзко возразила она.
— А как быть с тобой? — парировала я. — Бедняжка Джослин! Какую семейную поездку ты лелеешь в памяти! Нечего сказать, с этой поездкой у Джослин связано немало прекрасных воспоминаний.
— Она ничего не узнала.
— Почему ты считаешь, что Лесли утаил от нее этот эпизод?
Это заставило ее замолчать. Я продолжала.
— Однажды я обратилась к Лесли с такими словами: «Разве не лучше было бы заниматься любовью в каком-нибудь более приспособленном, приятном и удобном месте, где нам не придется цепляться за перила, барахтаться в грязи, опасаться вторжения наших супругов? Там, где нам ничто не угрожает и где мы не будем вздрагивать от каждого шороха, терзаясь угрызениями совести? В каком-нибудь тихом уголке?» На это он ответил: «Если тебя что-то не устраивает, так и скажи. Мы больше не будем заниматься этим». — И мне пришлось умолкнуть.
— О чем вы с ним обычно говорили? — полюбопытствовала Розали.
— Да так, ни о чем, — ответила я. — Не припомню ничего, кроме бессодержательной болтовни — вроде вашей на пляже. К примеру, почему Луна все время появляется в одном и том же месте, что происходит, когда переводят стрелки, — выигрываешь или теряешь еще один час, что сейчас на море — прилив или отлив? Эд предпочитал обсуждать идеи и концепции; занимаясь любовью, он мог замереть, вспоминая, что сказал Сократ по поводу конфликта любви и долга. А Лесли погружался в молчание, полностью сосредоточиваясь на сексе. Мы с Лесли обменивались сведениями о материальном мире, изредка размышляли о причудах судьбы, вот и все, В его жизни речь играет незначительную роль.
— А тебе никогда не приходило в голову, — спросила Розали, — что, занимаясь любовью с тобой, Лесли мстил Эду за его интеллект? Что Лесли Бек остро осознавал свою неполноценность, когда мы обсуждали недоступные ему нюансы политики, книги, которых он не читал, пьесы, о которых он даже не слышал? Так вот, он мог решить: «Если я не в состоянии вести телепередачу, как Уоллес, издавать книги, как Эд, или писать их, подобно Винни, я стану мещанином. При этом я смогу спать с женами этих снобов и делать деньги. Можете насмехаться надо мной, если посмеете!»
— Мне неприятно думать, что с его стороны это была месть, — ответила я. — Все происходило само по себе, по воле нашей плоти, мы стремились произвести на свет идеального младенца — с моей опытностью и его энергией, — но я принимала таблетки, и этого не произошло, мы наскучили природе, и она дала нам право еще на одну попытку. Лесли охладел первым, и я так оскорбилась, что с тех пор не обменялась с ним ни единым словом.
Это случилось вечером в четверг, в конце августа. Мы встретились в доме помер двенадцать по Ротуэлл-Гардепс. Аниту уже выписали из больницы, и она уехала к родителям, под крылышко заботливой матери Вырвавшись из рук врачей, Анита провела в доме мужа всего один день. За этот день она успела перемыть грязные стаканы, опорожнить пепельницы — сама Анита не курила, зато курили мы с Лесли — и поменять постельное белье. Она и не подозревала, что все эти вещи уже принадлежат нам. С таким же успехом они могли принадлежать Лесли и другой женщине. Знала ли Анита о моем существовании? Вряд ли. Надеюсь, даже не догадывалась.
— А может, она уехала к матери, чтобы не изводиться от беспокойства? — предположила Розали, — От стрессов у нее чуть не случился выкидыш. Вероятно, ей пришлось решать, как быть — вернуться домой и страдать, зная, что у Лесли роман с Норой, или уехать к родителям и позволить Лесли поступать, как ему заблагорассудится, поскольку от ее спокойствия зависела жизнь ребенка?
— Надеюсь, нет, — выговорила я. — Надеюсь, нет. — И расплакалась.
— Так-то лучше, — сказала Розали.
— Лицемерка!
Анита застелила супружеское ложе своим лучшим белым покрывалом с оборочками — из тех, которые приходится подолгу отглаживать и от которых отказывается любой здравомыслящий человек. Подушки были квадратными, французскими, сама кровать — высокой, из гладкого отполированного металла. Высокие окна спальни украшали бежевые бархатные шторы, у кровати стояло кресло с желтой обивкой и пуговицами на спинке, обои мягкого сероватого цвета были в моде в то время, на симпатичном туалетном столике красовался примитивный набор викторианской эпохи — оправленные в серебро щетка, гребень и зеркало, вероятно, самые ценные предметы из наследства прабабушки Аниты Когда-то такие наборы были популярными свадебными подарками. Интерьер комнаты вполне годился для картины — да, я отчетливо вижу удачно подобранную текстуру, ткани и цвета. Спальня Аниты изумила меня. Поскольку сама Анита отличалась простоватостью и отсутствием вкуса, я долго гадала, где она увидела такую роскошную спальню — в какой-нибудь картинной галерее, побывав там на экскурсии еще в школе, или же на фотографии в журнале? Конечно, в то время я понятия не имела, что она умеет рисовать и увлекается живописью. Однажды Лесли упомянул, что Анита училась в школе искусств, а потом поступила на курсы секретарей — ее отец не выносил художников. По поводу родов Лесли выразился кратко:
— Ручаюсь, родится еще одна девочка. Мои жены неспособны рожать мальчишек.
В те времена считалось, что пол ребенка зависит от матери; я сама придерживалась этого мнения и презирала Аниту за то, что ей не хватило пороху подарить Лесли Беку заслуженного и долгожданного наследника. Лично я, будучи матерью мальчишек, всегда мечтала о девочке.
— Его жены рожают только дочерей, — сказала Розали.
— Ну и что из этого следует?
Брак с Лесли Беком. Разумеется, я не отказалась бы выйти за него замуж. Но пойдем дальше, дальше.
На белой постели Аниты, демонстрируя пренебрежение к тонкой ткани, ворочалось остро пахнущее мужчиной нагое чудовище с курчавыми рыжими волосами, мускулистый фавн, нависающий над жалким, мяукающим существом, в которое превратилась я. Мои ноги раздвигались под напором громадного, набухшего и ненасытного достоинства Лесли Бека. «Я никак не могу добиться удовлетворения» — помните эту песню «Роллинг стоунз»? Плоть бывала удовлетворена постоянно, дух — никогда. Бедный Лесли! Он повернул зеркало на туалетном столике под углом, чтобы в нем отражалась кровать. Но мужчина может иметь самый громадный пенис в мире, наносить удар за ударом, находиться в постоянном поиске новых, свернутых улиткой складок женской плоти, проникать между ними и выбираться из них, и все-таки не найти, чего он искал. Точно так же я не находила удовлетворения, меня не насыщали тысячи оргазмов: каждый на миг останавливал часы, заставлял замирать время, объединял меня со Вселенной, мутил разум, возвеличивал дух, лишал воли. Но сила и здравомыслие неизменно возвращались. Останавливались не часы, а я, проведя часа два бок о бок с пугающе реальной смертью. Наступало время уходить, возвращаться домой, к Эду, принимать душ, падать в законную, привычную, уютную постель, особенно приятную после всего, что происходило в доме Лесли. У меня перкалевое покрывало практичных пастельных тонов, его удобно стирать, и прямоугольные, ничем не примечательные подушки.
Когда на следующий день я пришла в офис, надев миленькие новые сережки и пояс с резинками, туго обхвативший мою талию и постоянно напоминавший о себе и об изюминке моей жизни, Лесли уже вертелся возле моего стола.
— Нора, ты работаешь у нас последнюю неделю, — сообщил он.
— Вот как? — Я растерялась.
— В выходные приезжает из отпуска Хлоя, — объяснил Лесли Бек, — жизнь фирмы возвращается в привычное русло. Но все мы благодарны тебе за помощь. Думаю, мистер Эджи не откажется вознаградить тебя. Я настоятельно посоветую ему.
Что я могла сделать? Во-первых, расплакаться, сознавая, что мое сердце разбито. Во-вторых, изрезать одежду Лесли, как сделана Джослин. И в-третьих, я могла бы уехать к маме, как дважды делала Анита, — скрыться от всех и страдать в одиночестве, перестав уважать себя. Но я выбрала другой вариант — вернее, так получилось. Я просто разлюбила Лесли Бека, раз и навсегда.
— Ну что ж, — отозвалась я, — раз никто не удосужился известить меня заранее, я ухожу немедленно.
— Но не можешь же ты бросить нас на произвол судьбы! — воскликнул Лесли.
— Могу, — возразила я и сделала это. Я направилась прямиком домой, сожгла пояс с резинками и все кружевные трусики в камине. Когда вернулся муж, я сообщила ему: — Эд, больше я не работаю у Лесли. Он домогается меня прямо в офисе Это некрасиво, ведь его жена беременна Его нельзя назвать порядочным человеком, больше я никогда не приглашу его на ужин, а если он пригласит нас, откажусь, сказав, что мы заняты.
— Жаль, что ты так долго медлила с решением, — отозвался Эд. — Мы могли бы успеть где-нибудь отдохнуть.
И я поняла, что действительно вернулась домой, что теперь я в безопасности.
Кары не последовало Ни ребенка, ни венерической болезни, ни разоблачения, ни развода, ни остракизма, ни позора, ни ненависти к себе. Ничего, если не считать чудесного и беспокойного лета и отложенного отпуска. Мы уехали отдыхать в сентябре.
Когда я вернулась от Розали, успев подробно рассказать ей о моем романе с Лесли Беком, был час ночи, в кухне еще горел свет. Я мгновенно встревожилась. Эд все знает! Я разговорилась с Розали, а он подслушал нас. Мои мысли пропутешествовали по Долримпл-стрит, через Госсамер-роуд и вверх по Хоттай-лейн к дому, подчиняясь непознанному феномену супружеского осмоса, и вот теперь Эд поджидает меня, чтобы убить.
Я сразу прошла в спальню. К счастью, Эд уже спал. Досадный эпизод остался в прошлом. Эд прекрасно выглядит, когда спит, являя собой наглядный пример спокойствия мирного обитателя Ричмонда, регулярно, но умеренно упражняющего ум, убежденного, что в книгах описана реальная жизнь, а события в мире — не что иное, как истерическое трепыхание по ту сторону телевизионного экрана. Благодаря привязанности к детям он не замечает их проказ и доверяет мне, а сам спит с безмятежностью обожаемого ребенка.
Я решила, что свет на кухне оставил включенным кто-то из детей. Просунув руку в щель кухонной двери, я щелкнула выключателем и услышала испуганный возглас. Посреди кухни стояла совершенно голая девушка, крепкая, белокожая, с рыжим кустиком на лобке, кудрявыми рыжими волосами и поблескивающими скобками на передних зубах. Она поедала огромный ломоть, отрезанный от булки. Булка лежала на столе. Стоит уйти на несколько часов, и все в доме забывают о порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31