Так живет поколение моего младшего брата, будущего светилы финансового мира России. Их это вполне устраивает: виртуальный секс, стеклянные презервативы, их тело – только для карьеры. Я же навсегда останусь в том варварском времени, когда любовью занимались вживую, как говорится, мясо в мясо.
Я, например, гетеросексуал. Меня не привлекают мужские задницы (если уж на то пошло, можно вставить в прямую кишку своей женщине). Но вот парадокс: у меня есть несколько знакомых гомиков, и по своей сути они люди очень интересные, с богатым воображением и уникальным внутренним миром. С ними интересно общаться в отличие от быковатых новых русских с золотыми цепями на шее и бритыми затылками. И если при мне будут убивать гомика, я несомненно заступлюсь за него, даже под угрозой собственной жизни. А вот когда при мне будут мочить нового русского – видит бог, я даже пальцем не пошевелю.
В коридоре редакции «Вечернего Волопуйска» Нестор Иванович Вскипин за что-то отчитывает М. Строчковского. Я прохожу мимо и слышу фразу из наставлений патриарха Нестора:
– Споткнуться о кучу дерьма, Строчковский, может всякий. Но не всякий может убрать эту кучу, чтобы не споткнулся другой.
– Нестор Иванович, вы только в чужом глазу похмелье видите, – вяло огрызается Мотя.
– Я слышал, как он только что пукнул, и я уверен, Нестор Иванович, что он пукнул против вас! – не удержавшись, вставил я, проходя мимо.
Мотя Строчковский сидит за своим рабочим столом и пытается сочинить информацию в номер. Над его головой очередная «цитата дня» Н. Вскипина:
«Ваши материалы должны звучать, как взрыв среди ясного неба».
У Моти ничего со «взрывом» не получается, и тогда он разряжается гневной тирадой:
– Все говорят: в этом мире необходимо работать. А что может быть хорошего в таком мире, где, чтобы не сдохнуть с голода, ты должен вкалывать как проклятый? А некоторые, Глеб, принимают работу как счастливую находку, настоящую удачу. «Труд, – повторяют они тупо, – сделал из обезьяны человека». «Не человека, а лошадь!» – уточняю я.
– Успокойся, – говорю я Моте, – и вспомни еще одну тривиальность: свобода – это осознанная необходимость. И несвобода – это тоже осознанная необходимость. Все станет на свои места, когда наконец будет осознана необходимость отказаться от необходимости жить по «осознанной необходимости» ради самой свободы!
– Ты знаешь, – Мотя задумчиво смотрит в окно, – Нестор Махно останавливает меня сегодня на лестнице и нахально так говорит: «Что это у вас за вид такой потрепанный, Строчковский? Я в шесть утра уже на ногах, а вы почти на рогах… Если вы хотите работать у нас в газете, то вам придется меньше пить». – «Нестор Иванович, а если меньше – то можно чаще?» – нагло так я у него спрашиваю. «Нет», – также нагло он мне отвечает. «Ну тогда, – опять говорю я, – хотя бы меньше и реже, но дольше?» По-моему, он до сих пор стоит там в коридоре и соображает, что я ему за загадку такую загадал.
– Знаешь, Мотя, на кого похожа лень, победившая человека? – я хлопаю Мотю по плечу, он – весь внимание, – на человека, которого победила лень.
Меня, блин, все не оставляет это мерзкое чувство, что за мной кто-то следит. Некий огромный глаз без ресниц. Этакий глаз на тонких паучьих ножках из кошмарных картин Сальвадора Дали.
Например, в квартире… Вроде бы все нормально, а то вдруг покажется, что эта вещь лежит не на том месте, куда я ее положил, и бумаги в столе как будто перепутаны…
Может, просто стены у меня неровно выросли, вот теперь крыша и съезжает?
Грустил ли я по своим родственничкам?
Да, конечно. Я ж не камень.
Бывало, так и совсем невмоготу. Оказывается, семейные чувства не пустой звук.
Иногда мама, видимо, тайком от отца, звонила мне и делилась последними новостями: младший брат делал первые успехи теперь уже в большом бизнесе. Мама не могла нарадоваться этому. Дело отца процветало, он наконец-то построил загородный дом: три этажа вверх, два – вниз. Для особо ленивых работает мини-лифт, выписанный специально из Германии. Все они пристрастились отдыхать в Испании: «Знаешь, мы снимаем номер в трехэтажной, колоритной такой, под старину, гостинице, в которой останавливались Пабло Пикассо и Федерико Гарсиа Лорка».
– А как у тебя дела, сынок? – интересовалась мама, и в ее голосе слышался искренний и неподдельный интерес.
У них было все хорошо, зачем, спрашивается, им нужен я, разгильдяй, лодырь и полное ничтожество?
Со временем мама почему-то звонила все реже и реже. Потом звонки вовсе прекратились. Я же не звонил им никогда.
Возлюби ближнего своего как самого себя. А что прикажете делать с дальними своими?
Совесть в наше время – это такая роскошь, которую не каждый может себе позволить.
Помню, в тот год выдались хорошие сентябрьские деньки. Кругом – осенние лужи, вода в них густо настояна на желтых листьях. Люблю бабье лето; баб летом и лето в бабах. Гуляем с Шарлоттой по старой части городка.
– Вон, смотри, у той девушки попа трусики зажевала. Видимо, совсем не кормит свою попу, – я хочу отвлечь Шарлотту от грустных мыслей. – Представь, на эту бы попу да еще и большие титьки!
Шарлотте это неинтересно.
– Мы никогда не говорили с тобой о любви.
– Зато как о ней молчали, – вырвалось у меня.
– Обрати внимание, – говорит она. – На улицах почти полностью исчезли беременные женщины. И какое теперь чувство опустошенности! Как будто само Время сделало аборт.
– Я по радио недавно слышал, что за период реформ у нас в стране не родилось семь миллионов запланированных детей.
– А ты бы хотел иметь детей?
Этот вопрос застал меня врасплох. Время ведь тоже ребенок, он растет, вырастает, а стариться и умирать приходится нам. Так что надо поразмышлять на досуге о традиционных семейных ценностях. Может быть, это и вправду один из способов избежать одиночества и полного забвения? Но ведь этот мир все равно планетарно конечен? Солнце превратится в огромный раскаленный шар, который испепелит и нашу цивилизацию, и Пушкина, и Шекспира, и Моцарта, и Иванова с Петровым да с каким-нибудь Васей Пупкиным…
Но вот детство… Детство – это как бомбоубежище. Мы все в нем прячемся, когда жизнь объявляет нам войну.
…Если она изменит мне – что я скажу? Что я сделаю?
О! Уж я скажу! Я сделаю!
В том-то и суть, что ничего не смогу сказать, ничего не смогу сделать.
Вот мой страх. И грядущая космическая катастрофа тут ни при чем.
Кто изменит? Кто – она?!
Не знаю, честно не знаю.
Иногда мне в голову приходят такие дурацкие мысли. А вдруг Шарлотта и Ася – это одна женщина? Что если я стал жертвой колоссального розыгрыша? Розыгрыша длиной в целую жизнь? Вдруг меня просто водят за нос?
Я стою, как буриданов осел, между двумя стогами секса и не могу выбрать, какой лучше. А стог-то, оказывается, один. Просто он отражался и множился в изощренной системе зеркал.
А зеркало, кстати, по народным поверьям, придумал дьявол.
РУССКОЕ ПОРНО
В постели Шарлотта всегда как-то спешила, что, в общем-то, не свойственно женщинам вообще, ведь в большинстве своем они любят ездить в «медленном поезде».
А она как будто бежала, задыхаясь, навстречу неизвестно чему, никак не могла встретиться с тем, к кому бежала в своем виртуальном мире.
И как бы мы мучительно ни вжимались друг в друга, до хруста костей и скрипа зубовного, увы, мы с ней тоже не могли встретиться. «Подожди, ну подожди же меня…» – жарко шептала она мне в ухо. Но сколько бы я ее ни ждал, она все равно не успевала на этот «медленный поезд».
«Сделай, сделай меня глубоко, как последнюю суку, сделай!..» – продолжала она заводить меня и себя, принимая очередную, еще более откровенную позу. Я делал все нежно, медленно и печально. А она, постепенно раскочегариваясь, старалась, чтобы все выходило по отношению к ней как можно жестче, грубее и грязнее.
В последнее время я почти физически ощущал эту ее отъединенность, отстраненность. Рядом, но не вместе.
Я с ужасом ощущал, как она удаляется от меня, а я не в силах ничем удержать ее. Столкнувшись на мгновение, мы, как шары во вселенском бильярде, разлетелись в разные стороны, вновь становясь совершенно чужими людьми.
Именно с этого времени я почти уверовал в легенду, что она не от мира сего и что ее родина – XIV век. А здесь, сейчас, она обречена на полное одиночество. Она никогда и ни с кем не встретится, хоть переспит со всем городом, со всей страной, со всем миром.
Она рыдала, она была готова убить меня. Но что я мог сделать, что? Против закона времени я сам жалкий червь с ничтожно короткой жизнью. Каюсь, это я подсадил ее на телепатин. Но это только усложнило проблему.
И вот мы вновь и вновь бежали навстречу друг другу в нашем теперь – благодаря психоделикам – виртуальном мире и, обессиленные, опять падали в нескольких сантиметрах друг от друга. И как ни пытались, не могли дотянуться друг до друга ни телами, ни душами.
По утрам она часто сидела, обняв колени и прижав их к груди, как самое дорогое, что у нее есть. Расхожий штамп, вечный как сама жизнь. Символ одиночества жизни, сотворенный самой жизнью.
Мы ходили с ней к морю, на пляж, потом до вечера таскались по уличным кафушкам, пили пиво, ели мороженое с кофе, потом опять шли ко мне.
– У тебя в жизни было много мужчин? – в шутку спросил я ее.
– Достаточно, – неожиданно серьезно ответила она, закуривая длинную дамскую сигаретку, – но с ними я тоже не могла встретиться .
В огромной квартире полумрак.
Небо прилипло к оконному стеклу. Стало душно, как перед дождем.
«С хронологией у меня всегда было неважно. То, что случилось со мной после смерти, помню плохо, с трудом…» – быстро прочитал я написанное девичьей рукой в лежащей на столе открытой тетрадке.
«Что вам угодно?» – я оглянулся на приятный женский голос. Я узнал этот голос.
Этот голос никогда не говорил мне: «Нет».
Этот голос иногда шептал мне: «Не сейчас, дорогой…»
И этим она доводила меня до исступления.
– Василий Розанов как-то сказал Ремизову, что в минуту совокупления зверь становится человеком.
– А человек? – переспрашивает Шарлотта.
– А человек, видимо, Богом.
Ей нравилось, когда я щекотал своей щетиной ее соски. Конкретно мужское и конкретно женское. Здесь должна проскочить искра. И мотор заведется.
– Подожди, полежи, пожалуйста, на мне, – попросила она, когда я в нее полностью излился. – Мне приятна твоя тяжесть.
Это что-то от женского мазохизма – мужчина сначала подмял ее, оттрахал, а потом лежит на ней всем телом, всей своей тяжестью. Горькая сладость жизни. Сладкая горечь жизни.
– Сегодня ты выглядишь как никогда, – сказал я ей как-то. – И я хочу, чтобы это «никогда» случалось как можно чаще.
Женщины нас умнее – они сами отдали нам все, что только может быть, а именно: войны, политику, всю грязь, себе оставив – дом и детей.
Если мужчине не хватает женщины – он сам тому виной. Женщина должна приходить в мир мужчины сама, и всегда как бы невзначай.
ТАРЗАН И ИЗОЛЬДА
Строчковский нагнал меня в редакционном коридоре:
– Глеб, одолжи червонец.
– Что, очередной финансово-половой кризис?
– Полный дефолт, – подтвердил он.
Мотя (уже похмеленный и удовлетворенный) сидит возле открытого окна в редакционном кабинете, курит и рассказывает очередную байку:
– …Снял я ее возле китайского ресторана. Напился до этого в хлам. Смотрю – вроде бы ничего телка. Сговорчивая такая, игривая. А пьяный я вообще Тарзан. Половой гигант, понимаешь. На сексуальные приключения всегда тянет. Короче, не долго думая, завел ее в подъезд ближайшего дома, поднялись на верхний этаж, поставил я ее раком, задрал юбку ну и вставил как полагается. И знаешь, хорошо так. Дырочка неразработанная, как у девственницы. Вставил, значит, а сам полез рукой, чтобы одновременно немножко поласкать ее… Чувствую – что-то не то. Я аж протрезвел: у моей красотки между ног болтается… мужской член!
Гомик! Переоделся в женское белье. Не отличишь! А я его, стало быть, сделал в гудок, в анальное отверстие. Ах ты гад, говорю! Дал я ему хорошего пинка под сраку и бегом домой, банан свой от говна отмывать. А гомик мне вдогонку: «Ну, ударь меня еще раз, любимый, бей меня, еби меня!..» А мне блевать хочется! Ужас! Вот такие времена пришли – нормальную бабу снять и оттрахать скоро непреодолимой проблемой будет. Не СПИД – так гомики достанут…
– Издержки сексуальной революции, – иронизирую я. – У всякой дырочки должен быть свой бублик, – повторяю я слова Семена.
– Да, – задумчиво резюмирует Мотя. – Женщина должна быть как небо: одновременно далеко и всегда рядом.
Что и говорить, любовные романы осенью – это совсем не то, что любовные романы весной. Или, допустим, летом. И уж совсем иное, чем зимняя любовь.
Последние листья улетели, последние мини-юбки сняты и спрятаны в платяной шкаф, последние летние кафе закрываются на зимний сезон, последние окна в квартирах заклеены на зиму, последняя…
Сегодня проснулся очень рано. В постели – один. На улице мрак и холод. Как-то тоскливо стало. Так бывает с одинокими профессиональными мудаками вроде меня. С одной стороны – культ одиночества и полной свободы, а с другой – интеллектуальный онанизм по утрам в совершенно пустом доме. Хотя я уверен, что секс по утрам – это миф. Утром надо спать, долго и одному.
Подрочил. Вялый. Даже не кончил. Тоскую. По совершенству. Однозначно.
В любви втроем одна женщина и двое мужчин легче уживаются, чем один мужчина и две женщины. Почему? Женщина никогда не будет с кем-то делиться своим, пусть это свое – обычный кусок дерьма.
А мужчине просто необходимо иметь рядом с собой сразу двух женщин. И там, где они сойдутся, между ними мелькнет молния. И только там, где мелькнет, может родиться что-то настоящее!
Таков был мой ответ сегодняшней интеллектуальной суходрочке.

БЕРИДАРЮ
Это красота, которая не брезгует! Прекрасная, но лишенная чувства прекрасного! И та легкость, с которой ошибаются вкус женщины и ее интуиция при выборе мужчины, производит впечатление какой-то загадочной слепоты и вместе с тем глупости; она влюбляется в мужчину потому, что он такой благовоспитанный или такой «утонченный», второстепенные социальные, салонные ценности окажутся для нее важнее аполлоновских форм тела, духа, да, она любит носки, а не ногу, усики, а не лицо, покрой пиджака, а не торс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32