Я, например, точно знаю, что я не настоящий поэт, потому что, если бы мне приказали ради поэзии убить кого-нибудь или предать, я бы не смог этого сделать. А для истинного художника нет другого закона и бога, чем его творчество. В основе любого талантливого произведения должно лежать преступление или что-то похожее на преступление. И если настоящий художник написал, что смерть есть единственное избавление от несуразностей бытия, то он должен после этого умереть…»

Больше этот молодой человек мне писем не писал. И через одну-две недели я забыл о нем совершенно.
А через полтора месяца после того, как прервалась наша переписка, меня вызвал к себе редактор. В его кабинете сидели два молодых человека в строгих костюмах и одинаковых, в тон серым костюмам, галстуках. Короткая стрижка. У обоих, несмотря на их молодость, уже заметные залысины на висках. Чубы зачесаны назад. Глаза спокойные, сытые, оловянные. Прямо соколы Сталина и жеребцы Жириновского.
ФУТБОЛЬНЫЙ МАТЧ НА МИННОМ ПОЛЕ
– Это товарищи из прокуратуры, – как мне показалось, с искренней тревогой в голосе, не глядя в глаза, сказал редактор, – они хотят с тобой поговорить.
– О чем? – я почувствовал, что его тревога незаметно передалась мне.
– По поводу самоубийства одного молодого поэта, читателя нашей газеты, – Нестор Иванович сделал приличествующую моменту паузу. – Его родственники подают на тебя в суд. По статье «Доведение человека до самоубийства». Кажется, так это звучит? – вкрадчиво переспросил он у молодых людей, хранящих не по годам мудрое молчание.
Вперив в меня стеклянно-оловянно-деревянный взгляд, молодые люди вежливо спросили: не против ли я пройтись-прогуляться с ними до прокуратуры? Да нет, ну что вы, какие, господи прости, наручники и допрос с пристрастием? Мы же с вами взрослые люди и законопослушные граждане!
Просто так, для обычной беседы между почти что сверстниками. За чашкой чая с сушками. На тему? Ну, например, «о месте поэта в рабочем строю».
Идет? Иду, блин, иду. Я не стал упираться, тем более что никакой вины за собой не чувствовал.
До серого трехэтажного здания областной прокуратуры они подвезли меня на своей зеленой «Волге».
Когда мы выходили из машины, подсобные рабочие с одной из стен пытались стереть написанные красной краской огромные буквы:
«Боже, храни секреты!».
«Хулиганы», – спокойно сказал один из сопровождавших меня.
«Ага, дошутятся лет до пяти строгого режима без права разгибаться», – так же спокойно добавил другой сопровождающий меня молодой человек.
В прокуратуре, в тесном, заваленном папками кабинете, где, как я понял, и сидели оба молодых стража закона, они стали задавать мне, наверное, традиционные для такой ситуации вопросы. Знаком ли я лично с потерпевшим? Кто был инициатором переписки? Когда она началась? Какие вопросы поднимались в письмах? Как я считаю, не могли ли какие-то мои строки подтолкнуть потерпевшего покончить с собой? – и прочий словесный кал в том же духе.
Я отвечал с чувством, с толком, с расстановкой. Ни разу не сорвался на крик, ни разу не выматерился. Обиженного из себя не корчил. Был вежлив и предупредителен. Ничего не утаил.
Думаю, что я не зря провел с ними время. Хотя бы потому, что благодаря им я прошел некоторый юридический ликбез.
Один из молодых людей достал Уголовный кодекс, открыл его, где нужно, и ткнул, куда надо, длинным пальцем с аккуратным холеным ногтем кабинетного работника. Я внимательно прочитал, так сказать, от начала до кончала:
«Доведение лица до самоубийства или покушения на самоубийство путем угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства потерпевшего наказывается ограничением свободы на срок до трех лет или лишением свободы на срок до пяти лет». (Статья 110 Уголовного кодекса Российской Федерации редакции 1996 года.)
Вот так я стал преступником. Но зато теперь могу сказать прямо, как на суде, не скрывая больше ничего: чай у них был дрянной, а сушки тверже самых твердых лбов каких-нибудь юных неофитов.
В общем, уже под конец рабочего дня меня с богом отпустили. Сказали, если что – вызовут повесткой. Попросили из города пока не отлучаться, а если такая необходимость возникнет, обязательно сообщить в прокуратуру. Я вернулся в редакцию. На душе было паскудно. А тут еще добавил веселья наш редактор Нестор Махно. Сквозь пулеметные очереди редакционной тачанки он прокричал мне по телефону:
– Что я тебе могу сказать? Теперь держись. Пока ты не оправдаешься в полной мере, я вынужден отстранить тебя от работы и объявить служебное расследование.
И в сердцах добавил:
– Черт! Этим случаем ты ставишь меня в неудобную позу перед мэрией… Хоть ложись тут с вами и вешайся!
Домой я решил пройтись пешком. Немного развеяться и попытаться проанализировать такую непростую для меня ситуацию.
Проблема самоубийства в нашей переписке с юным другом-поэтом возникала регулярно, но именно как метафизическая дилемма.
Кто бы мог подумать, что юноша воспринимает все это столь серьезно. Да к тому же, по моему совету, регулярно ведет дневник, педантично записывая туда все свои мысли по поводу, и бережно хранит нашу переписку.
И теперь, когда он вздернулся… Черной кошкой, неожиданно перебежавшей мне дорогу, откуда-то выскочили строчки Ходасевича:
Счастлив, кто падает вниз головой,
мир для него хоть на миг да иной…
– Господи, на кого ты похож! – ужаснулась на следующий день моя газетная начальница Жукина, удалая донская казачка с монументальным бюстом. – Разве можно так пить?
– Вчерашний эксперимент показал, что можно, – ответил я равнодушно.
Семен заехал в конце рабочего дня.
– Все гниешь в своей паршивой газетенке? – вежливо поздоровался он.
– От говна – говна не ищут, – тускло ответил я на приветствие и выбросил в мусорную корзину несколько нераспечатанных писем, пришедших в наш отдел.
– У тебя нездоровый цвет лица и носа, – продолжал подначивать меня Сэм. – Видимо, ты слишком много пьешь, куришь и постоянно проявляешь нездоровый интерес к женскому полу.
– Уйди, старушка, я в печали, – опять огрызнулся я. – У меня вторые сутки фантомные боли в отрубленной голове. Вчера таскали в прокуратуру. Родственники одного юноши, ну, помнишь, поэт этот странный, с которым я переписывался, в общем, он, того, недавно вздернулся… Короче, подробности я тебе потом расскажу. Так вот его родственники подали на меня в суд, наверное, по самой смешной и грустной статье в УК – «Доведение лица до самоубийства». Они уверены, что своими письмами я систематически унижал его человеческое достоинство, чем и подтолкнул мальчишку к самоубийству.
– Ай-я-яй, но ты же у нас невинная душа, – садится напротив меня Сэм.
– Ага, у него только душа и осталась невинная, а все остальное – винное, – бросает на ходу бегущий в компьютерных цех Строчковский.
«Уехать бы в тайгу, – подумал я, закуривая сигарету уже из третьей за сегодняшний день пачки „ЛМ”. – Обрасти там бородой и мыслями. Разучиться говорить. Научиться мыслить».
В отличие от плюща, например, и некоторых других растений я, если меня к чему-то надолго прикрепить, немедленно погибну.
На небе с утра свинцовые облака. Они подогнаны друг к другу так плотно, что между ними не просунешь и мизинца, и висят над землей так низко, что зажженная спичка освещает каждый их изгиб. Грядет зима тревоги нашей…
Рабочий день давно закончился, но мы с Сэмом все еще сидим в моем кабинете. Я подробно рассказал ему о своих неприятностях, о беседе с сотрудниками прокуратуры и о решении нашего редактора затеять еще и служебное расследование.
– Жизнь продолжается и после точки, – уверенным тоном произносит Семен очередную сентенцию. – Более того, после точки она начинается с большой буквы. Один лишь Дух дает жизнь, слово – убивает, – продолжает он утешать меня подбором цитат. – Святой апостол Павел, между прочим.
Мы отправились погулять по городу в сторону порта. На улице сопливая сырость, ноль градусов. Когда нам очень плохо, а равно и очень хорошо (но обязательно очень), нас тянет к морю или в горы. Все человеческое там становится по-настоящему мелким, неважным и второстепенным.
– Я точно знаю, что из любого безвыходного положения всегда есть по крайней мере один выход, – говорит Семен. – А иначе каким путем, спрашивается, ты туда попал? Наша жизнь должна делиться на множество отсеков, как подводная лодка. И если один отсек вдруг затопит мутной водицей, его нужно герметично закрыть и жить дальше.
Между прочим, Сэм ведь служил в армии. Где-то в Забайкалье, был художником при солдатском клубе.
Так вот он рассказывал, что в армии никогда не шутят: «Тебе пришло письмо». За это можно и в морду. Письмо, бывает, боец ждет по полгода. И вот оно наконец приходит. А там три строчки. Человек прочитал – и вздернулся.
РУССКОЕ ПОРНО
В коре моего головного мозга завелся жук-древоточец. Каждую ночь ко мне прилетает маленький дятел, он долбит мою голову, пытаясь достать проклятого жука. Но от этого мне становится еще хуже и я опять не могу заснуть.
Сегодня суббота. Ничего не хочется делать. Полдня я просидел на кухне, пил крепкий чай, курил, смотрел в окно.
На улице такой сильный ветер, что буквально вырывает из ушей женщин сережки. Мы созвонились с Сэмом и решили провести сегодняшний вечер где-нибудь в веселом месте. Через полчаса он, как мелкий бес, уже материализовался в моей квартире.
– Когда у твоей машины отказывают тормоза, – отвлекает он меня от грустных мыслей, – это прекрасный повод, чтобы выкурить сигарету, выпить хорошего коньяку и заняться любовью с красивой женщиной. Что у нас с тобой сегодня по плану – вечеринка?
– Если вечером, то вечеринка, а если ночью, то это уже ночнушка, – я закуриваю еще одну сигарету и протягиваю пачку «ЛМ» Семену, – с тебя коньяк и женщины.
Вместе отправились в стриптиз-клуб «Три Колодца». Деньги шевелились в кармане как живые.
На фасаде стриптиз-клуба сияла разноцветными огнями неоновая реклама: «МАНДАриновый сок – удовольствие без проблем!», «МАНДАриновый сок – то, что ты хочешь!», «МАНДАриновый сок – только лучшее!», «Генеральный спонсор клуба – фирма „Джи-Сэвэн”».
На входе нас тормознули:
– Только по предъявлении членских билетов.
– А если их нет, можно предъявить просто члены? – съязвил Сэм.
Вышибалы шутку не поняли. Пришлось дать охране в лапу (хотя больше хотелось – в морду).
Сидим за столиком возле самой сцены, на которой крутят своими выпуклостями и отверстиями великолепные человеческие самки. Мы пыхтим с Сэмом сигаретками с травкой. Наши огоньки тлеют в темноте зала. И бабы летят на эти огоньки, как мотыльки.
Так всегда бывает: много водки – мало баб, много баб – мало водки. А тут как-то все удачно совпало. При посредничестве Семена я легко снял двух вдрабадан пьяных длинноногих фурий и отвез их к себе в холостяцкую берлогу. Всю оставшуюся ночь они терзали ласками мое бренное тело.
Одна, засунув мой член себе в ухо, стала очень быстро его дрочить и требовать, чтобы я ей туда кончил. Что я – зверь, а вдруг она оглохнет? – испуганно подумал я. Другая в это время пихала свою маленькую острую грудь, вернее, торчащий, как мизинец, длинный сосок, мне в анус.
Они уверяли меня, что на Западе сейчас такой секс в моде у продвинутой молодежи. Может быть. Но в задницу титькой мне все равно не понравилось. И я сделал их по старинке, без изысков. Поставил обеих раком и отодрал по очереди так, что они оценили мою простую мужицкую правоту.
– Палки о двух концах не бывает, – сказал я им на прощанье. – Бывает конец о двух палках.
За последние несколько месяцев я не написал ни одной умной мысли.
И слава богу.
Значит, я не способствовал приумножению скорби.
ДОБАВИТЬ ДРАМАТИЗМА (Ред .)
ДОБАВЛЯЮ!
После самоубийства того юноши я как-то неожиданно для себя очень сильно затосковал.
Я стал собирать все, что было связано с его оказавшейся такой короткой жизнью. Хотел встретиться с его родителями. Позвонил им, но они, узнав, кто я такой, повесили трубку (повесить меня им понравилось бы больше).
Но я все равно выпросил у нашего редактора командировку и, хотя был невыездной, съездил в городок, где когда-то жил юный поэт. Естественно, сообщать в прокуратуру о своей поездке я не стал.
В местной многотиражке «Огни коммунизма» мне показали несколько опубликованных в ней его стихотворений. Одно было посвящено «Г. Б.», другое подписано «моей Л.». Я попросил моих коллег из «Огней коммунизма» сходить к родителям несчастного юноши и попросить для публикации как бы в многотиражке что-либо из его архива.
Я узнал, что он был влюблен в девушку по имени Люба. Она не отвечала ему взаимностью и вообще с иронией относилась ко всем его попыткам ухаживания. Местная красавица, из-за которой он дважды был нещадно бит дворовыми хулиганами. Созвонившись, я договорился с Любой о встрече.
Единственно приличным заведением в этом городке был ресторан, который с претензией назывался «Центральный».
Я пришел туда раньше, за полчаса до назначенного времени. Заказал для начала стопку коньяку и попросил нарезать лимон. Стал ждать.
Мысли проносились одна тоскливее другой.
Лучший друг за бугром, с любимыми женщинами полная неразбериха: если не хочешь повторять чужих ошибок, делай побольше своих, невесело вспомнил я одно из наставлений Семена.
По сути, я своими руками убил единственного ученика, которому по-настоящему было нужно то, что я говорил и думал. Оттолкнул его от себя, вместо того чтобы медленно, терпеливо и с любовью помогать ему в его духовном становлении.
За мыслями я как-то не заметил, как подошла она, возлюбленная и муза моего несчастного ученика. Крепкая, крупная девушка. В каждой дыре по девчонке, в каждой девчонке по дыре, вспомнил я поговорку британских моряков. Стройная и правильная, по всей видимости, очень веселая, наверняка любит шумные компании с обильной закуской и выпивкой, танцами и трахом. Господи, ну почему возвышенные натуры влечет именно к таким приземленным бабам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32