И даже тот факт, что ее мама смотрит на нее так, как никогда не будет смотреть на моего сына. Пегги взяла меня за руку, и внутри меня произошла какая-то химическая реакция. Я почувствовал себя ее отцом.
Высоко над нами в ясном апрельском небе вращалось колесо. Оно вращалось так медленно, что с того места, где мы стояли, казалось, будто оно совсем не движется. Но поскольку все новые и новые пассажиры входили в кабинки, сделанные из стекла и стали, и выходили из них, становилось понятно, что там, наверху, все же что-то происходит.
Толпа подошла вплотную к барьерам перед входом на посадку. Пэт возбужденно носился вдоль очереди, проверяя, насколько мы продвинулись. Сид читала брошюру о «Лондонском глазе», иногда произнося: «Вот это интересно», прежде чем зачитать нам какой-нибудь факт об архитекторах, строительстве или размерах колеса. Но, пока Сид читала, а Пэт носился вокруг, Пегги просто держала меня за руку.
Она была более невозмутимой, чем Пэт, но не это стало причиной того, что сегодня она была такой притихшей. В то время как моего сына целиком захватила шумиха аттракционов, Пегги вся эта суета немного нервировала.
— Сверху мы сможем увидеть наш дом, Пег, — сказал я ей. — И еще мы увидим Парламент, и все парки, и лондонские доки.
— И Биг-Бен? — спросила она тихо.
— И Биг-Бен тоже. — Я крепче сжал ее руку. — Все будет хорошо, Пег.
Но по ее виду нельзя было сказать, что она мне поверила.
Пэт примчался назад, счастливый и запыхавшийся. Сид взяла буклет под мышку. Другой рукой она обняла меня за талию и положила мне голову на плечо. Когда она подняла ко мне лицо, мы улыбнулись друг другу так, как улыбаются люди, уже давно любящие друг друга. В этой улыбке читался и вопрос, и ответ на него: «Тебе хорошо?» — «Благодаря тебе».
Тут моя жена шлепнула меня брошюрой по руке:
— Эй, не забудь, что на следующей неделе у Пегги в школе состоится спектакль. Очень важно, чтобы вы, ребята, там были, Я вас отшлепаю, если не придете!
— Мы ни за что не пропустим!
И я был в этом уверен. Сегодня мы все чувствовали себя одной семьей. И мне очень хотелось продлить это ощущение.
Мы близко подошли к колесу, и, чтобы увидеть его верхушку, следовало сильно отклониться назад. Было видно: оно совершенно точно движется.
— Почти дошли! — воскликнул Пэт.
Я держал Пегги за руку, а огромное колесо все вращалось, и, куда бы она ни посмотрела, везде над ней возвышался мир взрослых.
***
— Привет, ребятки, — произнес отец Джины, — Клево. Отлично. Как насчет чашечки чая? Травяной вам подойдет?
Гленн. Еще один дед Пэта. Легче запомнить его как ничтожного мерзавца, отца моей бывшей жены. Жалкое подобие мужчины, который дает основание подозревать всех остальных мужчин в способности совершить жуткое предательство. А вот то, что он дед Пэта, запомнить было гораздо труднее.
Мои родители так долго занимали одно из главных мест в жизни Пэта, являлись для него источником стабильности и безусловной любви на всем протяжении его жизни, что мне трудно было относиться к этому своенравному старику так же, как к моим родителям. Гленн не казался мне способным быть дедом. Скорее он походил на стареющего хиппи, верящего в то, что его старый усохший член является центром Вселенной. Если Гленну безразлична его собственная дочь, то почему он будет что-то делать для внука?
Тем не менее мне трудно было ненавидеть его, несмотря на все горе, причиненное им в свое время Джине и ее матери. В те редкие случаи, когда мы встречались, этот престарелый неудавшийся музыкант в потрескавшихся кожаных штанах выглядел одиноким жалким человеком. После всех великих планов, задумок и многочисленных любовных связей, а также трагичных сцен разрыва он оказался в крохотной съемной квартире в районе Хэдли-Вуд. Потому что ошибочно принял гедонизм за счастье.
И, конечно же, было в нем неоспоримое очарование. Я знал, что он старый эгоист, который пожертвовал всеми, кого любил в своей жизни, ради своей гитары и своего члена. Я знал, что у Джины еще оставалась незаживающая рана после того, как он бросил их и завел роман на стороне. Но он всегда был искренне рад видеть Пэта и меня. И в том, как он смотрел на моего сына, несомненно, было что-то трогательное. Если бы им дали шанс, то они с Пэтом могли бы хорошо поладить. А может, мне просто хотелось в это верить, но, когда Гленн смотрел на Пэта, я верил, что видел в его взгляде любовь.
Пока Гленн возился с нашими напитками — хлопоты по хозяйству были не для него, — я сел на диван, обтянутый такой же потрескавшейся кожей, как и его штаны. Пэт бродил по квартире, в которой имелось не так уж много места и повсюду была музыка.
Журналы о старом роке лежали на журнальном столике. На подставках стояли акустическая и электрическая гитары. Хорошая звуковая система, хотя материал на динамиках уже потрепался и выглядел таким же старым, как и сам Гленн. Стопки блестящих компакт-дисков и огромные пачки долгоиграющих пластинок. Пэт взял в руки одну из них.
— Что это такое? — спросил он, протягивая мне темный квадратный конверт.
— Это пластинка, Пэт.
— А что она делает?
— Играет музыку.
Пэт выглядел удивленным:
— Она слишком большая.
На обложке конверта был изображен красивый молодой человек, задумчиво смотрящий вдаль. На заднем плане, словно злые сестры-завистницы, мечтающие попасть на бал, маячили трое не очень симпатичных парней.
В комнату вошел Гленн с чашками ромашкового чая.
— Хороший выбор, приятель, — заметил он. — Это первый альбом группы «Дорз». Многие считают его самым лучшим дебютным альбомом всех времен.
— Пэт не интересуется Джимом Моррисоном, Гленн, — сказал я. — Просто он никогда еще не видел долгоиграющих пластинок.
Гленн чуть не выронил чашки с чаем:
— Ты меня разыгрываешь?!
И тут его понесло. Мы с Пэтом сидели на полу в его съемной квартире и перебирали музыку за последние пятьдесят лет, а в это время группа «Дорз» исполняла свой хит «Пробейся (на другую сторону)».
Здесь было все. От Элвиса до «Битлз» и «Стоунз». Хендрикс и Ху, «Пистолз» и Клэш, Смитс и «Стоун Роузез», «Нирвана» и «Строукс». И еще всевозможные музыкальные течения и ответвления от кантри-рока до ню-метал, и главная его специализация — одиночные хиты. Гленн вводил своего зачарованного, удивленного внука в волшебную страну рок-н-ролла.
— Вот эти ребята представляют интерес, — усмехнулся Гленн, доставая пластинку, на конверте которой пять парней в ярких брюках резвились в детском парке. — Да, «Троллиз». Начинали как исполнители музыки Мод, тогда они еще назывались «Тролли Бойз». Потом стали известны как «Троллиз», когда освоили психоделический стиль. Слонялись по муниципальным квартирам, развивая свое космическое видение — ну, ты знаешь, что это такое, Пэт. А позже записали довольно интересный альбом с концепцией, которую так и недооценили по достоинству. Тогда они уже назывались «Максимум Тролл». — Гленн протянул конверт Пэту и спросил: — Узнаешь кого-нибудь?
Я взглянул на альбом и увидел его сразу — с лицом накачанного наркотиками хориста, с прической в стиле Роберта Планта (волосы, разметавшиеся по бархатному пиджаку), ухмылявшегося в объектив вместе со своими приятелями. Гленн тридцать лет тому назад, когда Джина была еще младенцем. Гленн, который был близок к осуществлению своей мечты, как никогда.
— Это твой дед, Пэт, — сказал я, с трудом подавив желание назвать его «второй дедушка». — Он однажды выступал в программе «Любимые популярные певцы и музыканты». Правда, Гленн?
Пэт ст удивления раскрыл рот:
— Ты был в «Любимчиках»?
Он всегда называл программу «Любимчики». Я уже перестал поправлять его. Мне даже чем-то нравилось его детское восприятие названия этой передачи.
— Вот с этими парнями, да. Только без Чоки Брауна, барабанщика. К тому времени, когда мы сделали «Раундхауз Леди», на ударных у нас сидел Сниффер Пендж.
Пэт был очарован. Он даже не мог вообразить, что его заблудший дед способен на такое. А Гленн был растроган и счастлив — наверное, я впервые видел его таким счастливым.
Мой отец не любил говорить о своем прошлом — о бедности в Ист-Энде, о службе в Королевской морской пехоте, о разрухе и смерти на войне, о его девятнадцатилетних друзьях, никогда не вернувшихся домой. Но Гленн относился к своему прошлому по-другому. Он рассказывал, как впервые исполнил композицию перед «Тролли Бойз», как потом его взяли в состав группы, как они долго добивались славы, но, создав хит «Раундхауз Леди», с «Троллиз» на этом все и закончилось. Гленн поведал и о том, как ему пришлось уехать в деревню, чтобы записать двойной альбом… И так далее, и тому подобное. Гленн просто не мог остановиться в своих воспоминаниях.
И тут я впервые увидел, что Гленн являлся таким же дедом для Пэта, как и мой отец.
Несомненно, отец Джины представлял собой отдельную категорию мужчин, совершенно не похожих на моего отца, который был солдатом, отцом и мужем. Гленн же был музыкантом, свободным человеком и артистом.
Если только можно назвать артистом члена группы «Максимум Тролл».
***
От Гленна мы уехали поздно. Они оба были так увлечены разговором о музыке — скорее, Гленн рассуждал о музыке, а Пэт в изумлении не сводил с него глаз, то и дело повторяя: «Дед, ты действительно выступал в программе "Любимчики"?», — что к тому времени, когда мы оказались в машине, уже настал час пик.
Машина еле ползла по Финчли-роуд. Наконец мы решили припарковаться, купить что-нибудь поесть и переждать час пик. Сегодня вечером у нас было еще одно важное мероприятие — спектакль у Пегги в школе, но еще оставалось много времени в запасе.
По крайней мере, так нам казалось.
В Кемден-тауне был маленький японский ресторанчик. Благодаря своей матери Пэт хорошо знал японскую кухню и умел справляться с палочками для еды. Он уплетал сашими с таким же аппетитом, с каким его ровесники — «Биг Мак». И только когда мы вошли внутрь, то обнаружили, что это ресторан-тепеньяки, в котором акцент делался не на еде, а на своего рода театрализированном шоу.
Большие столы располагались вокруг огромных жаровен, за которыми колдовали повара. Эти кулинары расхаживали по залу, как ковбои: кривые ноги, будто только что из седла, белые колпаки сдвинуты на затылок и огромные ножи, висящие у них в специальных ножнах сбоку от поварского передника.
Но повара не просто готовили для вас, они делали из этого шоу. По всему залу они разделывали креветки, мясо и овощи, запекая их на шипящих жаровнях. Они нарезали все это тонкими пластинами, смешивали с рисом, а потом эффектно подбрасывали баночки со специями в воздух и ловили их за спиной. Все это проделывалось с молниеносной скоростью, прямо как Том Круз в фильме «Коктейль», только жонглировали они огромными ножами.
Прошла целая вечность, пока мы приступили к закуске. Сначала мы ждали, пока наш стол полностью заполнится посетителями, потому что только тогда начиналось шоу. Я взглянул на часы, стараясь высчитать, когда нам нужно уходить, чтобы не опоздать на спектакль к Пегги. Наконец, когда все расселись, повар-филиппинец поприветствовал нас, театральным жестом выхватил свой страшный нож и начал жонглировать разными продуктами. Он, видимо, был новичком, потому что все время что-нибудь ронял. Один раз «непослушная» креветка отлетела чуть ли не в глаз немецкому туристу, но Пэт улыбался, подбадривая новичка. Время шло, а Пэт все заказывал и заказывал, чтобы повар жонглировал, шинковал разные продукты, которые потом весело шипели на жаровне.
— Пэт, нам надо пошевеливаться, — сказал я, хорошо понимая, что не смогу заставить его прекратить это забавное шоу.
Повар подбросил в воздух баночку с корицей и даже поймал ее. Я неохотно присоединился к аплодисментам.
— Я ужасно голодный, — сказал Пэт, блестя от возбуждения глазами.
***
Что-то было не так в отношении моей семьи к зрелищам.
К тому времени, когда мы добрались до школы, Пэту стало совсем плохо.
— Я тебя предупреждал, чтобы ты не ел третью добавку этого кальмара, — вздохнул я.
Спектакль уже начался. Зал был забит довольными возбужденными родителями, которые щелкали фотоаппаратами и снимали на кинокамеры праздник многонациональных культур под названием «Яйцо». И какое отношение к Пасхе имело это представление? Почти никакого.
Дети, одетые в костюмы разных национальностей, представляли все религии мира. Они собрались в импровизированном хлеву, где только что якобы родился голубь мира, сделанный из папье-маше. На сцене стоял маленький мальчик, закутанный в белую простыню с черным беретом на голове, очевидно, изображая японского синтоистского священника. Рядом стояла девочка в оранжевом пляжном полотенце и в розовой купальной шапочке (шапочка означала голову, обритую наголо), вероятно, изображая буддийского монаха. Другой ребенок, пол которого определить было невозможно, был наряжен в бороду из ваты и сандалии на босу ногу, играя представителя либо ислама, либо иудаизма, а может, и того и другого одновременно.
И, наконец, Пегги. На нее накинули старое легкое одеяло, из-под которого торчали ее руки и ноги,
272
а голову покрывал шелковый платок. Похоже, она изображала Деву Марию.
Я увидел Сил. Она расположилась в середине ряда, а возле нее пустовали два места. Я схватил Пэта за руку, и мы начали понемногу пробираться вперед. Родители с цифровыми камерами вскрикивали от боли, когда мы наступали им на ноги, а потом осуждаюше качали головами.
— Простите, простите, — шептал я, а Пэт стонал и охал, держась за живот.
На сцене спектакль достиг кульминационной сцены.
— Что-это-за-странное-создание? — вопрошал священник-синтоист.
— Откуда-оно-взялось? — поддакивал буддийский монах.
— Что-оно-значит-для-людей-всего-мира? — задал вопрос ребенок с ватной бородой.
— Где вас черти носили? — потребовала от нас отчета моя жена.
— Ш-ш-ш, — прошипел один из родителей с фотоаппаратом.
— Извини, я никак не мог увести его от Гленна.
— От Гленна? Этого отвратительного старого панка?!
— А потом мы застряли в ресторане-тепеньяки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39