Вглядываясь в физиономии коллег по факультету, он убеждался: ни единой Приметы Утоленного Желанья. Но были еще и студенты — все знали, что они гуляют налево и направо. Как научный руководитель, он сталкивался, впрочем, лишь с отрицательными последствиями: секс изматывал их, отвлекал от учебы, студентки беременели и пропускали экзамены или же страдали от побочного действия противозачаточных пилюль. И все же он завидовал окружающему их миру неприкрытых страстей, пособий по сексу в привокзальных киосках, эротической музыки и обнаженной натуры на сцене и на экране. Его собственная юность была гораздо беднее в том, что касалось удовлетворения любопытства, а вслед за ним и желания: все сводилось к чтению наиболее смелых пассажей из книг серии «Классика для всех», а на выпускном вечере, когда во время последнего вальса пригасили свет, появилась возможность прижаться к партнерше, обернутой полудюжиной метров скользкой тафты, так, чтобы бедром почувствовать застежку на ее поясе для чулок.
И вот что еще вызывало его искреннюю зависть у молодых — их новая манера танцевать, хотя в этом он не смог бы признаться ни единой душе. Под предлогом потакания капризам детей и тщательно скроив на лице мину удивленного презрения, он смотрел вместе с ними хит-парады и тому подобные передачи с щемящим чувством сожаления и удовольствия. Как завораживали эти мелькающие бедра и виляющие попки, дергающиеся головы и подпрыгивающие грудки, как все это раскрепощало и как все это было восхитительно безумно! И с какой бесконечной тоской вспоминались ему танцы его молодости, эти чопорные, схематичные фокстроты и квикстепы, и какой чудовищно неловкий был он кавалер! А в новых танцах все казалось просто: никто не мог ошибиться фигурой, наступить партнеру на ногу или налететь с ним на другую нескладную пару, как в парковом аттракционе с автомобильчиками. Все было так просто, и он нутром чувствовал, что и он так смог бы, но увы — пробовать уже слишком поздно, как поздно зачесывать волосы на лоб, носить цветастые рубашки или пытаться убедить Хилари попробовать в постели новые позы.
Одним словом, если Филипп и ощущал себя обделенным в чувственных наслаждениях, то это был чисто элегический настрой. Ему и в голову прийти не могло, что еще не поздно присоединиться к дионисийской толпе. Так же далек он был от идеи изменить Хилари с какой-нибудь из соблазнительных девиц, роящихся в коридорах филологического факультета. Такие мысли были чужды его английскому сознательному «я». Подсознание же его занимали иные помышленья, и где-то глубоко-преглубоко, в самом истоке его нынешнего торжества, таилось предвкушение любовных приключений. Но даже если это так, то до его сознательного «я» слухи об этом еще не добрались. На тот момент самый нескромный план, созревший в его голове, состоял в том, чтобы все ближайшее воскресенье проваляться в постели перед телевизором с сигаретой и газетами.
Какое счастье! Не надо вставать к семейному завтраку, мыть машину, стричь газон и исполнять прочие обряды Священной Британской Субботы. Более того, не надо тащиться на послеобеденную воскресную прогулку. Не надо, с трудом выбираясь из кресла после сытного обеда, помогать Хилари одевать детей, выдумывать новые бесцельные маршруты для поездок на машине или брести в соседний парк, по которому, как грешники в аду, гонимые пыльным ветром, слоняются кучки людей, обходя завихрения из мусора и мертвых листьев, скрипящие качели, пустые футбольные площадки, тухлые пруды и рукотворные озера с прикованными к берегам шлюпками, символизирующими невозможность спасительного бегства. Сартрова «Тошнота» в окрестностях Раммиджа… Не видеть этого целых шесть месяцев!
Филипп гасит сигарету и тут же закуривает новую. Смотрит на часы. Осталось меньше половины пути. В салоне начинается какая-то суета. Он озабоченно озирается, боясь что-либо пропустить. Пассажиры надевают пластиковые наушники, которые при посадке лежали в прозрачных пакетах на каждом сиденье. У передних рядов стюардесса возится с похожим на трубу аппаратом. Какая прелесть, сейчас им покажут фильм! За это — дополнительная плата. Филипп с готовностью отдает деньги. Сидящая через проход старушка — божий одуванчик показывает ему, как подключить наушники, через которые, как он обнаруживает, его уже развлекают по трем каналам. Барток, музыкальный серпантин и какой-то вздор для детей. Культурно более предрасположенный к Бартоку, он через несколько минут переходит на серпантин — на спокойный, пульсирующий ритм — что это? — ах да, «Эти маленькие глупости»…
Тем временем в другом «Боинге» Моррис Цапп наконец догадался, в чем странность выбранного им рейса. Догадка сия — запоздалый результат похода через весь салон в туалет, и посетила она его, как медленно раскрученный трюк в кинокомедии, аккурат в финале справления им малой нужды. На обратном пути он укрепился в своем подозрении, тщательно рассмотрев пассажиров во всех рядах. Он тяжело опускается в кресло и, как имеет обыкновение делать в глубокой задумчивости, кладет ногу на ногу и исполняет сложное соло, барабаня ногтями по подошве правого ботинка.
Все до единого пассажиры в салоне, кроме него, — женщины.
И как это прикажете понимать? Вероятность случайного совпадения представляется бесконечно малой. Опять милые шутки Небесного Провидения. Интересно, каковы будут его шансы в случае чрезвычайного происшествия — женщины и дети вперед, а он стоит в очереди за спасательной лодкой под номером сто пятьдесят шесть?
— Извините, пожалуйста.
Это очкастая блондинка на соседнем сиденье. На коленях у нее раскрытый журнал с заложенным на нужной странице пальцем.
— Можно узнать ваше мнение по поводу этикета?
Покосившись на журнал, Цапп ухмыляется:
— Что, и в религиозных журналах завели колонку по этикету?
— Если женщина видит, что у мужчины расстегнута ширинка, должна ли она сказать ему об этом?
— Определенно.
— У вас, мистер, ширинка расстегнута, — говорит девушка и возобновляет чтение, прикрыв журналом лицо, в то время как Цапп торопливо приводит одежду в порядок.
— Послушайте, — продолжает он как ни в чем не бывало (Моррис Цапп не верит в то, что требуется время, чтобы замять неловкость). — Вам не кажется странным этот рейс?
— Странным?
— Да. В том, что касается пассажиров.
Журнал опускается, и толстые линзы обращаются в его сторону.
— Единственная странность здесь — это вы.
— А, вы тоже догадались! — вскрикивает Цапп. — А до меня только что дошло. Стукнуло прямо в темечко. Пока я был в сортире… Именно так… Кстати, спасибо, что сказали мне, — он ткнул пальцем себе в пах.
— Всегда к вашим услугам, — ответила девушка. — А как вас угораздило попасть на этот чартер?
— Одна из моих студенток продала мне свой билет.
— Теперь все понятно, — сказала девушка. — Я так и думала, что аборт вы делать не будете.
Бац! Вот теперь все стало на свои места! Цапп украдкой оглядывается на соседние ряды. Сто пятьдесят пять жен-шин — все в разных позах, кто спит, кто вяжет, кто смотрит в окно, и все они (теперь он знает почему) странно молчаливы, погружены в себя, подавлены. Он перехватывает чей-то взгляд и отворачивается от его смертоносного блеска. Ему становится не по себе, и, повернувшись к блондинке, он хрипло спрашивает ее, указывая большим пальцем через плечо:
— Так что, все эти женщины?..
Она кивает.
— Японский бог! (Весь запас ругательств и непристойностей, подрастраченный Цаппом в ежедневном обиходе, в моменты больших потрясений сводится к подобным ласковым заклинаниям.)
— Извините за вопрос, — говорит блондинка, — но мне просто интересно. Вы оплатили весь комплекс услуг — обратный билет, гонорар хирургу, пятидневный стационар в одноместной палате и экскурсию в Стратфорд-он-Эйвон?
— А при чем здесь Стратфорд-он-Эйвон, лопни моя селезенка?
— Чтобы поднять настроение. Предполагается посещение спектакля.
— «Все хорошо, что хорошо кончается»? — в мгновенье ока парирует он. Однако за шуткой скрывается сильное смущение. Разумеется, он слышал об этих чартерах, летающих из Штатов, где получить разрешение на аборт довольно трудно, в Англию, где новый закон предоставляет в этом смысле более широкие возможности. В обычном разговоре Цапп попросту отмахнулся бы от подобной темы, переведя ее в разряд простых примеров закона спроса и предложения в действии, и язвительно заметил бы, что англичашки здорово нагреют на этом руки. Нет, он вовсе не блюститель нравов и не реакционер. Во всех опросах общественного мнения он выступал в поддержку пересмотра закона Эйфории об абортах (а также законов, запрещающих блуд, мастурбацию, супружескую неверность, гомосексуализм, орально-генитальный секс и половые акты в положении «женщина сверху»: штат Эйфория был основан кучкой узколобых пуритан, чьи закостенелые моральные запреты легли в основу гражданского кодекса, при строгом соблюдении которого пришлось бы лишить свободы девяносто процентов нынешнего населения). Но оказаться в самолете с полутора сотнями женщин, ожидающих расплаты за грех, — это совсем другое дело. При мысли о других полутора сотнях обреченных на смерть безбилетных пассажиров у него волной пробегает по спине холод, а недавно пережитая Филиппом Лоу вибрация самолета, проходящего зону атмосферной неустойчивости, бросает его в нервную дрожь.
А дело все в том, что Моррис Цапп по сути своей номинальный атеист, сиречь современный вариант свифтова номинального христианина. Под твердым панцирем еврея-вольнодумца (как раз тот тип, без которого, по мысли Т. С. Элиота, прекрасно обошлось бы идеальное общество) прячется нежная сердцевина старомодного иудео-христианского страха Божьего. Если бы побывавшие в космосе астронавты доложили о том, что на обратной стороне Луны обнаружена высеченная гигантскими буквами надпись «Слухи о Моей смерти сильно преувеличены», то это не столько удивило бы Цаппа, сколько подтвердило его глубоко укорененные предчувствия. И именно сейчас, как никогда, он ощущает, что до боли уязвим перед Господней карой. Да разве можно поверить в то, что этот Старикан-на-Небе сквозь пальцы будет смотреть на снующие у него под носом погибельные челноки, к тому же загрязняющие воздух и доводящие ангелов, которые записывают грехи, до писчего спазма? Ну уж нет, не сегодня-завтра он грохнет один из самолетов с небес на грешную землю, и почему бы не именно этот?
Цаппа охватывает жалость к собственной персоне. С какой стати он должен страдать за компанию со всеми этими бесчувственными бабами? За всю свою жизнь он лишь однажды сделал женщине ребенка и, как честный человек, на ней женился (правда, через три года она с ним развелась, но это уже другая история, и просьба не предъявлять в одном иске больше одного обвинения!). Провокация! Эту подлянку подстроила ему мерзавка, продавшая ему свой билет меньше чем за полцены — конечно, он не устоял, хотя и удивился, откуда такая щедрость, когда неделю назад он на экзамене поставил ей то, чего она заслуживает. Наверное, у нее случилась задержка, она и помчалась заказывать место на аборт-экспресс, а потом, когда все обошлось, подумала: профессор Цапп собирается в Европу, толкну-ка я ему свой билет, а там, глядишь, в самолет попадет молния. Прекрасное вознаграждение за попытки сохранить высокий уровень образования!
Очнувшись, Цапп обнаруживает, что девушка на соседнем кресле с интересом разглядывает его:
— А вы преподаете? — спрашивает она.
— Да, в университете штата Эйфория.
— Правда? А что вы преподаете? Я изучаю антропологию в Эйфорийском колледже.
— В Эйфорийском колледже? Это то самое католическое заведение в Эссефе?
— Точно.
— Тогда что ты делаешь в этом самолете? — шипит Цапп, разряжая все свое негодование и весь свой суеверный страх на этой белобрысой финтифлюшке. Уж если католики пошли косяком делать аборты, то на что может надеяться остальное человечество?
— Я принадлежу к католикам андеграунда, — отвечает она серьезно. — Я не цепляюсь за догмы, а подхожу к ним критически.
Взгляд ее, за гигантскими линзами очков, невозмутим и ясен. Моррис Цапп испытывает прилив миссионерского одушевления. Он должен совершить благое дело, научить эту простушку различать добро и зло, отговорить ее от богопротивного намерения. Быть может, одной души, спасенной от греха, будет достаточно, чтобы обеспечить ему успешную посадку? Он торопливо склоняется над ней:
— Послушай, детка, позволь мне дать тебе отеческий совет. Не делай этого. Ты никогда себе этого не простишь. Роди ребенка. Отдай его на усыновление — проблем не будет, детские дома остро нуждаются в пополнении. А может, отец ребенка, увидев его, захочет на тебе жениться — такое часто бывает.
— Он не может жениться.
— Уже женат, да? — Моррис Цапп качает головой, осуждая греховность представителей своего пола.
— Нет, он священник.
Склонив голову, Цапп прячет лицо в ладони.
— Вам плохо?
— Обычный приступ утренней тошноты, — бормочет он сквозь пальцы. Потом поднимает глаза на соседку.
— Этот поп, он оплачивает твою поездку из приходских пожертвований? Или организовал специальный сбор?
— Он ничего об этом не знает.
— Ты не сказала ему, что беременна?
— Я не хочу, чтобы ему пришлось выбирать между мной и данными им обетами.
— Он еще давал какие-то обеты?
— Бедность, воздержание, послушание, — задумчиво отвечает девушка. — Но я думаю, что он по-прежнему беден.
— А кто оплатил твою поездку?
— Я по вечерам работала на Южной улице.
— Это там, где полуголые танцовщицы?
— Нет, в магазине пластинок. Хотя, правду сказать, на первом курсе я подрабатывала танцовщицей без верха. Но когда мне стало ясно, какие они шкуродеры, я ушла оттуда.
— Да, в этих заведениях дерут три шкуры.
— Я не о посетителях, а об эксплуатации женского труда, — ответила девушка с легким презрением. — Как раз тогда я и заинтересовалась движением феминисток.
— Движение феминисток? Это еще что такое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33