Поздоровавшись с ними, он открыл дверь, на которой поверх таблички с именем Гордона Мастерса был наклеен клочок бумаги с его именем. Как только он вошел в кабинет, смежная дверь напротив отворилась и в комнату с виноватым видом просунулась Элис Слейд с большой кипой бумаг.
— Ой, — сказала она, — у вас занятия, профессор Цапп? Я хотела спросить у вас насчет заявок в аспирантуру.
— Да, у меня занятия до десяти, Элис. Почему бы вам не обратиться к Руперту Сатклифу?
— А, хорошо. Извините, что побеспокоила. — Она ретировалась.
— Присаживайтесь, — сказал Моррис студентам, думая про себя, что ему придется вернуться в комнату Лоу. Войдя в роль посредника при переговорах между администрацией и студентами, он сказал, что нуждается в помощи секретаря и городском телефоне, и эти требования были быстро и без особых затрат удовлетворены посредством перевода его в комнату, освободившуюся вследствие скоропалительного отъезда Гордона Мастерса. По отметинам на стенах кабинета все еще можно было определить, где висели охотничьи трофеи. Теперь же, хотя его посредничество уже завершилось, перебираться обратно в комнату Лоу не имело особого смысла, однако кафедральная секретарша, привыкшая со всеми проблемами, вопросами и решениями обращаться к Мастерсу, стала, словно повинуясь природному инстинкту, приносить все эти дела Моррису Цаппу, хотя исполняющим обязанности заведующего кафедрой считался Руперт Сатклиф. На деле же последний сам наведывался к Моррису за неофициальным советом или одобрением, равно как и другие члены кафедры. Внезапно освободившись от тридцатилетней деспотии Мастерса, английская кафедра раммиджского университета была ошеломлена и напугана собственной свободой и стала ходить кругами, как корабль без руля и без ветрил или, скорее, как корабль, чей капитан-самодур свалился темной ночью за борт и унес с собой на дно секретные сведения о конечной цели плаванья. Команда по привычке бегала на капитанский мостик за приказаниями и только обрадовалась, когда они стали поступать от первого попавшегося, кто занял капитанское место.
А место это, следует признать, было весьма комфортным — мягкое вращающееся кресло с откидывающейся спинкой для большого начальника. Именно из-за него Моррису не хотелось возвращаться в комнату Филиппа Лоу. Он плюхнулся в кресло, водрузил ноги на стол и закурил сигару.
— Ну-с, — сказал он унылой троице, — о чем вы жаждете поведать мне сегодня?
— О Джейн Остен, — промямлил бородатый юноша, перебирая газетного формата листы, покрытые устрашающими на вид письменами.
— Так. И какая у вас тема?
— Я написал о нравственном осознании у Джейн Остен.
— Это не вполне в моем стиле.
— Я не понял темы, которую вы мне дали, профессор Цапп.
— Эрос и Агапе в романах поздней Джейн Остен — так, кажется. И в чем проблема?
Студент понурил голову. Моррису захотелось продемонстрировать свою объяснительную мощь. Агапе, сказал он, — это празднество, посредством которого ранние христиане выражали свою любовь к ближнему; это целомудренная, неиндивидуализированная любовь, в романах Джейн Остен представленная общественной жизнью, которая призвана подтвердить сплоченность земледельческих капиталистических сообществ, являющих собой средний класс, или же вовлечь в эти сообщества новых членов — то бишь балами, зваными обедами, совместными экскурсиями и так далее. Эрос же, разумеется, — это чувственная любовь, представленная у Джейн Остен сценами ухаживания, разговоров наедине, прогулок вдвоем — любой встречей героини со своим возлюбленным, истинным или мнимым. Читателей Джейн Остен, подчеркнул он, энергично размахивая сигарой, не должно вводить в заблуждение отсутствие прямых указаний на физическую близость в ее романах — это вовсе не означает безразличие или неприязнь к ней автора. Напротив, она неизменно переходила на строну Эроса в противовес Агапе — то есть предпочитала приватное общение влюбленных публичности светской жизни и сборищ, которые неизбежно кому-то причиняли боль или страдания (взять, к примеру, катастрофические последствия групповых вылазок — в Созертон в «Мэнсфилд-парке», на Боксхилл в «Эмме», в Лайм в «Доводах рассудка»). Продолжая в том же духе, Моррис доказал, что мистер Элтон , по всей очевидности, был импотентом, так как в огрызке его карандаша, который достался Гарриет Смит, не оказалось графита; или тот эпизод в «Доводах рассудка», когда капитан Уэнтворт снял с плеч Энн Эллиот шаловливого мальчугана… Моррис схватил книгу и прочувственно зачитал вслух: «Но почти тотчас Энн почувствовала, что ее освобождают… пока она успела сообразить, что это сделал капитан Уэнтворт… и унес его прочь… При таком открытии она совершенно онемела. Она не могла даже благодарить его и продолжала хлопотать над маленьким Чарлзом в полном смятении чувств».
— Ну, что вы на это скажете? — с благоговением заключил он. — Если это не оргазм, то что же это? — Он поднял взгляд на три застывшие от изумления физиономии. В это время затрещал внутренний телефон.
Звонила секретарша ректора, желавшая знать, сможет ли Моррис заглянуть к нему до обеда. Это не в связи ли с тем, что председатель студсовета никак не угомонится насчет представительства в комиссии по новым назначениям? — поинтересовался Моррис. Секретарша не знала, но Моррис был готов держать пари, что он прав. Его всегда удивляла готовность, с какой председатель отказывался от участия в работе комиссии; теперь же, без сомнения, его воинственные приспешники насели на него, чтобы вновь поднять этот вопрос. Моррис понимающе улыбнулся про себя и нацарапал в своем ежедневнике время встречи — десять тридцать. Посредничая между оппонентами в этом споре, он чувствовал себя гроссмейстером, наблюдающим матч между двумя новичками и способным предсказать весь ход игры, в то время как они потеют над каждым шагом. Университетским людям Раммиджа его прозорливость казалась сверхъестественной, а опыт ведения переговоров — феноменальным. Откуда им было знать, что в Эйфории он так часто наблюдал все эти волнения на кампусе, что наизусть знал их основной сценарий!
— О чем мы говорили? — спросил он.
— О «Доводах рассудка».
— Ах да.
Снова зазвонил телефон.
— Вам из города звонят, — сказала Элис Слейд.
— Элис, — со вздохом сказал Моррис, — пожалуйста, не соединяйте меня больше ни с кем до окончания занятий.
— Извините. Сказать ей, чтобы перезвонила?
— Кто это?
— Миссис Лоу.
— Соедините.
— Моррис? — В голосе Хилари слышалась легкая дрожь.
— Привет.
— У вас занятия?
— Да нет, собственно говоря. — Он прикрыл рукой трубку и сказал студентам:
— Прочтите-ка эту сцену из «Доводов рассудка», хорошо? И постарайтесь проследить, как назревает кульминация — во всех смыслах. — Подбодрив их плотоядным взглядом, он возобновил разговор с Хилари.
— Что нового?
— Я просто хотела извиниться за вчерашний вечер.
— Милая, это я должен извиняться, — не без удивления сказал Моррис.
— Да нет, я вела себя, как глупая девчонка. Ввела в искушение, а потом в панике пошла на попятный. А если подумать, то что в этом было такого?
— Вот именно. — Моррис крутанулся в кресле, повернувшись к студентам спиной. — Так что же?
— Вообще говоря, давно у меня не было такого приятного вечера.
— Можем его повторить. В самое ближайшее время.
— И вы это выдержите еще раз?
— С большим удовольствием.
— Замечательно.
Затем последовала пауза, которую заполнило хорошо различимое дыхание Хилари.
— Ну тогда все в порядке? — спросил он.
— Да. Моррис…
— Что?
— Вы сегодня возвращаетесь к себе?
— Ага. Только вечером зайду к вам за вещами.
— Я собиралась сказать, что вы можете остаться еще на одну ночь, если хотите.
— Что ж…
— Мэри сегодня не будет. А мне иногда по ночам страшно бывает одной в доме.
— Хорошо. Я останусь.
— Это ничего, что я вас попросила?
— Что вы, что вы…
— Ну хорошо. Тогда до вечера. — Она поспешно бросила трубку. Моррис развернулся в кресле, повесил трубку и в задумчивости потер подбородок.
— Так мне читать, что я написал, или нет? — с некоторым нетерпением спросил бородатый студент.
— Что? Ах да. Читайте, читайте!
Пока молодой человек нудил о нравственном осознании у Джейн Остен, Моррис гадал, что стоит за неожиданным звонком Хилари. Могла ли она в принципе иметь в виду то, что, по его мнению, она имела в виду? С трудом пытаясь сосредоточиться на рассуждениях студента, он почувствовал облегчение, когда часы на башне пробили десять. Студенты потянулись к выходу, а в дверь сунулся Руперт Сатклиф — высокая, сутулая и меланхоличная личность с криво сидящими очками, то и дело сползавшими на кончик носа. Сатклиф был специалистом по английской романтической поэзии начала прошлого века и жизнерадостностью не отличался, а став исполняющим обязанности завкафедрой после отъезда Мастерса, и вовсе приуныл.
— Простите, Цапп, у вас не найдется для меня минутки?
— А мы не можем за кофе поговорить?
— Боюсь, что нет, по крайней мере, не в профессорской. Дело довольно деликатное. — Он заговорщически притворил за собой дверь и на цыпочках подошел к Моррису. — У меня тут заявления в аспирантуру… — Он положил перед Моррисом ту самую пачку папок, с которой уже приходила Элис Слейд. — Нам надо решить, кого мы выдвигаем для рассмотрения на совете факультета.
— И что?
— Так вот, одно из них — от Хилари Лоу, знаете, жены Лоу.
— Да, я знаю. Я писал ей рекомендацию.
— Да что вы, в самом деле?! А я и внимания не обратил. Тогда вы все об этом знаете?
— Ну, кое-что знаю. А в чем проблема? Она уже проучилась полсрока, но потом вышла замуж и все бросила. А теперь дети подрастают, и ей снова захотелось заняться наукой.
— Все это хорошо, но мы попадаем в непростую ситуацию. Она ведь жена нашего сотрудника…
Сатклиф был холостяком, убежденным холостяком старого образца, в отличие от педерастов и хиппи, и женщин он боялся до смерти. К тем двум, что работали на кафедре, он относился как к удостоенным звания почетных мужчин. А уж если кому-то захотелось завести себе жену, заявлял он, пусть держит ее дома и напоказ не выставляет.
— Я полагаю, Лоу мог бы по крайней мере обсудить это дело с нами и уж потом позволять своей жене подавать официальное заявление, — со вздохом сказал он.
— Я не думаю, что он хоть что-нибудь об этом знает, — беззаботно сказал Моррис.
У Сатклифа чуть не спрыгнули с носа очки.
— Вы хотите сказать — она его обманывает?
— Совсем нет. Она хочет, чтобы ее оценили по ее собственным заслугам, без всякой протекции.
Сатклиф посмотрел на Морриса с недоверием.
— Все это прекрасно, — пробурчал он. — Но кто будет ее научным руководителем, если она пройдет?
— Мне кажется, она надеется, что им будете вы, Руперт, — с издевкой в голосе сказал Моррис.
— Боже упаси! — Сатклиф подхватил папки и направился к выходу, словно испугавшись, что Хилари вдруг выскочит из шкафа и потребует научного руководства. Взявшись за дверную ручку, он приостановился:
— Кстати, вы будете сегодня на заседании кафедры?
— Не уверен, Руперт, — сказал Моррис, покидая начальственное кресло и одергивая пиджак. — У меня на десять тридцать назначена встреча с ректором.
— Очень жаль. Я надеялся, что вы будете председателем. Нам надо обсудить лекционные курсы на следующий семестр, в связи с чем обязательно возникнут разногласия. Теперь, когда Мастерса нет, эти споры…
Он удалился. Моррис вышел следом и, запирая дверь кабинета, увидел, что по коридору, звеня в карманах ключами и монетами, бежит Боб Басби.
— Моррис! — воскликнул он, переводя дух. — Хорошо, что застал вас. Вы на заседание идете?
Моррис объяснил, что, по всей вероятности, он туда не успеет. Басби пригорюнился.
— Это плохо. Тогда Сатклиф будет председателем, а толку от него никакого. Я боюсь, что Демпси начнет проталкивать предложение насчет обязательного курса лингвистики.
— И что в этом плохого?
Басби уставился на него.
— Конечно, ничего плохого в этом нет. Однако по тому, как вы разнесли в пух и прах доклад Демпси на прошлом семинаре…
— Но я нападал на доклад, а не на дисциплину. Против лингвистики как таковой я ничего не имею.
— Да, но на практике Демпси и есть лингвистика у нас на кафедре, — сказал Басби. — При обязательной лингвистике у студентов будет обязательный Демпси, хотя я думаю, даже они этого не заслуживают.
— Возможно, вы и правы, Боб, — сказал Моррис. О Робине Демпси у него было неоднозначное мнение. В каком-то смысле на кафедре кроме него не было никого, кто приобрел бы хоть какое-то признание как ученый-профессионал. Он был трудолюбив, тщеславен и упрям. У него не было капризов и причуд. К тому же он был очень похож на Морриса в его молодые годы (с оговоркой, что не столь блистательно умен) и даже пытался навязаться ему в друзья или на худой конец вступить с ним в тайный сговор. Моррис, однако, увидел во всех этих заигрываниях двойное дно. Он вовсе не был склонен заодно с Демпси помыкать членами английской кафедры. И даже если во многих отношениях это была компания со странностями, поладить с ними было нетрудно. Да, за всю свою академическую карьеру Моррис куда реже подвергался опасности, чем за эти последние пять месяцев.
— Вы знаете, Боб, — сказал он, — у меня назначена встреча с ректором.
— Да, мне тоже надо бежать, — сказал Басби и затрусил в направлении профессорской. — Постарайтесь все-таки попасть на собрание! — крикнул он через плечо. У Морриса же не было ни малейшего намерения туда идти. Заседания кафедры и при блажном самовластии Мастерса он высиживал с трудом. Теперь же, после его ухода, процедура принятия решений стала все больше походить на сумасшедшее чаепитие у Мартовского Зайца.
Ловким, четко рассчитанным движением Моррис вскочил в «патерностер» и плавно поплыл на первый этаж. Выйдя из здания на яркое солнце (на дворе было обещанное прояснение), он услышал, как часы на башне бьют половину одиннадцатого, и прибавил шагу. И очень хорошо сделал, так как еще одна плитка отделилась от стены прямо у него над головой и со звучным треском, как бьющая рикошетом пуля, разлетелась в куски позади него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33