Конечно, и тогда, исполняя этот договор, вы обогащались за счет государства, но без преступлений.
Он совершенно точно назвал сумму, которая после вычета всех моих расходов причиталась мне за ремонт газогенераторов, - что-то около двадцати пяти тысяч рублей за восемь месяцев грязной, тяжелой работы, то есть примерно по три тысячи в месяц.
- Главный инженер любого нашего крупнейшего государственного предприятия, - продолжал он, - получает пятьсот рублей в месяц. Вы загребали в несколько раз больше, но, к сожалению, вам было этого мало. К сожалению, издавна вас влекло к легким деньгам. Путь к ним открылся: группа лиц из руководящего состава фабрики поддалась разложению. Это был подходящий момент, чтобы вновь заиграли ваши "необъяснимые силы"...
Он выговорил это с презрением. Такова вообще была его манера: он холодно и как бы бесстрастно вскрывал факты и вдруг, словно давая волю живым чувствам, обжигал, как кнутом.
Содрогнувшись, я молча проглотил это. Что толку возмущаться, кричать? Нужны опровержения. А я уже видел, что их нет; я уже схватывал логическую цепь до конца - в конце была моя гибель.
Обжигающе хлестнув одной-другой фразой, следователь опять в тоне внешнего бесстрастия перешел к фактам.
- Преступления на фабрике, - сказал он, - начались несколько месяцев назад. В разных видах и формах производилось расхищение государственных средств. Некоторые лица здесь стали брать взятки. За взятку отсюда шли на частный рынок материалы, которых не хватает в стране; за взятку здесь принимали и оплачивали недоброкачественно проделанный ремонт; за взятку здесь подписывали договоры, при помощи которых частные предприниматели преступно обирали государство. Ныне преступления раскрыты.
Движением головы он указал на аккуратно сложенную стопку папок, отодвинутую к краю стола.
- Виновные уличены и сознались, - продолжал он. - Вы действовали тем же способом, как и другие. По второму подряду, который вы закончили на днях, вам, лично на вашу долю, то есть если исключить все ваши расходы, опять пришлась бы огромная сумма. Вам, подрядчику, за три недели работы отвалили в ваш личный карман во много раз больше, чем получил бы любой честный инженер на государственной службе, проделав работу в этот срок, таково преступление, совершенное в вашем деле дирекцией "Шерсть-сукно". Разве вам это все не известно? Чего же вы играете в невинность, пытаетесь обмануть следствие? Последний раз даю вам возможность облегчить свою участь чистосердечным признанием. С кем вы имели сговор? Через кого передали взятку?
- Никаких взяток я не передавал.
- Отрицаете свое преступление?
- Да, отрицаю.
- Можете ли вы в таком случае объяснить, почему вам позволили извлечь из государственного сундука почти в сто раз больше, чем причиталось бы любому опытному инженеру по высшей государственной ставке? Другим это позволяли за взятки. А вам? Просто из любезности? Или опять вмешались "необъяснимые силы"?
Он уже дважды повторил это мое выражение "необъяснимые силы" и оба раза с иронией.
- Да, - с вызовом ответил я. - Необъяснимые силы.
- Больше ничего вы не можете сказать в свою защиту?
Он помолчал, но молчал и я.
- В таком случае, - жестко сказал он, - закончим на этом. Надеюсь, вы понимаете, что следствие не может признать существования необъяснимых сил.
- А талант? - закричал я. - Это не сила?
29
Следователь смотрел прищурясь. Видимо, этот аргумент несколько поразил его. А я продолжал говорить. Есть на свете слова, что запрещены человеку некоторым внутренним чувством, когда он говорит о себе. Но погибающий рвет все запреты. А я погибал.
- Что, если перед вами не средний человек? - выпалил я. - Что, если перед вами человек необыкновенной одаренности?
Его губы тронула усмешка.
- Что из того? - сказал он. - У нас нет сверхчеловеков. Преступление есть преступление, кто бы его ни совершил.
- Что из того? - переспросил я. - Дайте мне лист чистой бумаги.
Первый раз в его взгляде мелькнул некоторый интерес ко мне.
- Пожалуйста, - проговорил он.
И протянул лист с надписью "Протокол допроса", что, почти незаполненный, лежал перед ним. Я увидел слова: "частный предприниматель, подрядчик". Мелькнула мелкая мстительная мысль: "Сейчас ты посмотришь, кто я такой!" И я перевернул лист обратной, совершенно чистой стороной. Среди трех карандашей, которые для следователя обозначали мою ложь, ложь и ложь, я давно подметил остро очиненный угольно-черный карандаш "Негро" - такой карандаш дает броский, яркий чертеж.
Повертев пальцами, чтобы их несколько размять, я схватил этот карандаш, твердо поставил локоть и одним оборотом руки начертил идеальную, геометрически точную окружность. Для меня это не было фокусом. Я с детства люблю и умею чертить. Черчению меня учил отец, развивая способности, которые даны мне от природы. В последних классах реального училища я уже чертил так - без линейки и без циркуля. Окружность, полуокружность, дуга без усилия и без промаха всегда изящно и точно возникали под моей рукой.
Подняв лист, я торжествующе сказал:
- Это идеально точная окружность. Проверьте. Велите достать циркуль. Вот, не угодно ли, точкой я нанесу центр.
И, вновь положив лист, я опять одним движением руки, одной точкой обозначил центр. И вдруг вздрогнул. Окружлость не была точной. Я никогда не поверил бы, что со мной это может случиться, но глазом конструктора я теперь видел воочию: мне изменила рука.
К счастью, следователь не смотрел на меня. Заинтересовавшись, он слегка привстал и глядел на чертеж. А я уже овладел собой, уже понял, что нельзя терять ни секунды, - надо поражать и поражать, чертить и чертить.
- Это геометрически точная окружность, - уверенно повторил я. - Вот ее центр.
Я указал на карандашную точку, которую только что поставил, которая, словно удар по глазам, мгновенно вскрыла мне фальшивую линию.
- Проверьте... Прикажите достать циркуль. Вот вам еще одна окружность.
И, развернув лист, я на развороте начертил вторую окружность. Проклятие! Рука снова не слушалась меня. В одном отрезке кривизна опять не была точной. Это легко мог установить глаз профессионала или циркуль. В отчаянии я готов был бросить карандаш, но спокойно сказал:
- Теперь вот вам несколкько концентрических кругов.
Это, пожалуй, самое трудное в черчении: концентрически повторить испорченную неточную окружность, в другом масштабе воспроизвести ее порок, ее отступление от правильного круга. Это трудно сделать даже специальными инструментами. Малейшая новая фальшь при концентрическом расположении будет кричаще заметна. Но зато при удаче, в которую я уже не мог верить, будет достигнута иллюзия абсолютной правильности всех кругов. Раз! Одним махом я начертил концентрический круг, в точности повторяя неточность. И, не веря глазам, передохнул. Удалось! Иллюзия вступила в права, порок кривизны перестал быть заметным. Два! Возник следующий концентрический круг. Опять хорошо, чудесно, адски удачно! У меня, вероятно, горели глаза, горели уши, разгорелось лицо; следователь, человек логического мышления, острого ума, смотрел на меня как-то совсем по-иному, смотрел удивленно. А я продолжал удивлять:
- Вот прямая. Вот параллельная. Еще одна параллельная. Вот перпендикуляр.
Линии ложились безошибочно. Я проводил их от руки, твердо и чисто, словно по линейке. Карандаш давал угольно-яркую линию, все выглядело чертовски эффектно. Однако в запасе у меня был еще один потрясающий номер. Я вынул из кармана логарифмическую счетную линейку, которая всегда была со мной, и перочинный нож.
Взяв другой карандаш, я быстро подточил его, чтобы острие чуть кололось. Затем провел еще одну очень тонкую прямую.
- Теперь я буду откладывать размеры, - сказал я. - Прошу убедиться: это я делаю на глаз с такой же точностью, как этот инструмент.
Я резко пододвинул следователю свою линейку. И тончайшими черточками стал отмечать размеры, объявляя вслух:
- Два миллиметра... Шесть миллиметров... Восемь. Двенадцать. Расставляю цифры. Очень прошу вас, проверьте.
И я протянул следователю лист. Он взял линейку, покачал головой, словно удивляясь, зачем он это делает, усмехнулся и принялся мерить. Я не сомневался, что размеры точны.
Способностью без промаха откладывать размеры я тоже владел с юности: этот дар был своевременно развит упорным черчением, конструкторским трудом, и хотя в последние годы я не сконструировал, не начертил ни одной стоящей вещи, но недавняя работа по электромонтажу, требующая точности в чертеже и в натуре, все же упражняла глаз.
Следователь приложил к бумаге линейку, еще раз покачал головой и вдруг с улыбкой, с интонацией любопытства попросил:
- Отмерьте-ка двадцать два миллиметра!
- Двадцать два? Извольте.
Привстав, я на той же бумаге, на той же прямой, моментально обозначил еще один отрезок. По-прежнему с улыбкой любопытства следователь тотчас приложил линейку. Я видел: моя черточка абсолютно совпала с соответствующей чертой на линейке.
- Да, очень редкий талант, - сказал он.
Теперь улыбнулся я, расплылся в улыбке, порозовел от признания.
30
Однако, вспоминая это теперь, я предполагаю, что следователь, хотя и был, несомненно, поражен, все же не без тайного умысла произнес эту фразу. Способность чертить от руки, откладывать размеры на глаз еще не является талантом. Человека, который, например, быстрее арифмометра производит головоломные подсчеты в уме или мгновенно составляет стихи, еще нельзя назвать талантливым.
В возбуждении, в горячке минуты мне было простительно этого не понимать, но мой следователь, наверное, это отлично уяснил. И он все-таки сказал:
- Редкий талант...
- Необъяснимая сила, - торжествующе произнес я.
Он живо откликнулся.
- Да? Вы так определяете талант?
Он уже разговаривал со мной так, будто бы шла вольная беседа, а не следствие, - вольная беседа двух мыслящих людей о некоторых загадках природы. Я ответил:
- Есть поговорка: "Что в поле туман, то ему счастье, талан". Это определение народа. Стихийная сила, "что в поле туман".
Я говорил уверенно, но сам же почувствовал какую-то неточность, неполноту определения. Вспомнился миг, когда я беззвучно повторял: "Теряю талант, теряю талант". Вспомнилась окружность, которая незаметно для чужого глаза мне не удалась, окружность с неправильной, неточной кривизной. Что-то неладное, чего я еще не понимал, творилось с моим даром.
- Да, необъяснимая сила, - упрямо повторял я. - Пригласите сюда любого инженера. Дайте ему линейку и циркуль. И он потратит минуту на то, что я совершаю в секунду. Разница, как видите, в шестьдесят раз. А может быть, и того больше. Так имею ли я право, занимаясь, скажем, черчением, абсолютно честно зарабатывать в шестьдесят или в сто раз больше, чем такой инженер?
- Да, формально это так. Но если взять вопрос по существу, то я скажу: нет, в данном случае не имеете права.
- Почему?
- Вы не честны, - мягко сказал он. - Вы отравлены погоней за деньгами. Вы не честны перед самим собой, перед своим талантом. Вместо того, чтобы самоотверженно отдаться большому замыслу, большой идее, как это делали великие изобретатели и великие художники, вы превратили свой талант в средство мелкой наживы.
Я слушал, опустив голову. Этот человек, который, бесспорно, не заметил, как при нем мне изменила рука, как тогда меня пронзили ужас и стыд, уловил нечто более глубокое, - говоря попросту, понял меня.
С той же мягкостью он продолжал:
- Ведь вы занимаетесь черт знает чем... В погоне за деньгами не обойтись без грязи. К чему вы влачите свой талант по грязи? Ведь вы все-таки сунули здесь взятку. К чему это вам?
Это была последняя ловушка, которую он мне расставил. Возможно, он ожидал, что, не поднимая головы, я промолчу или как-то иначе наконец буду пойман. Меня взорвало. Я вскочил:
- Посмотрите же, черт побери, на меня! Я же не специально для вас надел сегодня эту куртку. А ботинки?! Поглядите на мои ботинки! Ведь я еще почти ничего не получил из тех самых денег, о которых вы столько говорили. Из каких же средств, если уж на то пошло, я мог бы давать взятки?
Следователь помедлил.
- Ладно, Бережков, - грубовато сказал он.
И нажал кнопку звонка. Появился один из людей в военной форме.
Следователь обратился к нему:
- Утром я распорядился, чтобы рабочие подрядчика Бережкова подождали моего вызова. Они здесь?
- Да. Ждут, товарищ начальник.
- Попросите их всех ко мне. А вы, Бережков, пока можете идти. Посидите в приемной. Потом я вас еще вызову.
31
Я вышел, приготовился ждать. За окном - темь. Под потолком тускло горит одинокая лампочка. Что-то поделывает сейчас бедная Маша? Верно, и не ужинает нынче? Я со вздохом пошарил в пустых карманах. Что это? Гаечка, принесенная с выставки... Мелькнула мысль: "Если будут обыскивать, отберут". Поглядела бы сейчас на меня та, которая не захотела хранить вторую!
Я перебирал подробности разговора со следователем. Пожалуй, мне удалось его убедить. А вдруг нет? Что станут думать обо мне Ладошников, Ганьшин, Федя? Тянулись минуты, я размышлял о своей судьбе.
В кабинет следователя, сопровождаемые конвойными, прошли мастеровые, вся моя команда. Волнение все сильнее разбирало меня, хотя я не сомневался, что рабочие подтвердят мои показания.
Приблизительно через полчаса они прошли обратно через комнату.
Дальше произошло невероятное. В приемной вдруг очутились Ладошников и Ганьшин. Конвойный вел их к следователю. Впереди шагал Ладошников, слегка наклонив голову, будто глядя себе под ноги, на свои высокие, простой дубки сапоги. До сих пор не могу понять, как он все-таки меня заметил.
- Алешка!
Я только и сумел произнести:
- Как ты... Как ты сюда попал?
- На самолете... На "Лад-3". Получил утром телеграмму Маши и...
Конвойный решительно пресек наш разговор. Пришлось подчиниться, замолчать. Ганьшин, к тому времени уже ставший чуть ли не профессором, приободрил меня улыбкой. Впрочем, она у него, как всегда, получилась иронической.
Через несколько мгновений я снова остался один: оба моих друга ушли к следователю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74