В прежние времена он был бы астрологом…
Вечером гуляли по тихому Вашингтону, провинциально чопорному, с белыми домами, черными прохожими и неумеренным числом памятников.
Памятник Аврааму Линкольну, великому человеку, боровшемуся за справедливость, я хотел посетить.
Сне! с мостовых был очищен. Приятно видеть асфальт.
Мраморный президент, худой и нескладный, сидел на мраморном кресле, окруженный колоннами, взятыми взаймы из древнегреческого храма, и думал свою мраморную думу.
Да, много таких дум давит на президентское кресло, завещанное Линкольном. Неимоверна тяжесть ответственности, пугающая тяжесть прав того, кто сидит в нем. Он не только глава государства, он и глава исполнительной власти, премьер-министр и главнокомандующий армии. В виде указов он издает законы и может наложить вето на билли, принятые конгрессом, он вождь правящей партии, ответственный перед великими предками, которых замещает, и перед потомками, для которых должен хотя бы уберечь жизнь на Земле… Один из великих предшественников Линкольна, Томас Джефферсон, говорил, что «…человек должен руководствоваться Разумом и Истиной»…
Я спросил Лиз, удобно ли напомнить завтра президенту об этих словах Джефферсона.
Лиз странно улыбнулась. Я вдруг вспомнил, что где-то видел эту улыбку, эти ставшие вдруг загадочными глаза.
— Боже мой, Лиз! — воскликнул я. — Ведь вы же вылитая Мона Лиза!
Черт меня возьми, мог ли я, любуясь Джокондой, вообразить себе, что могу жениться на самой Моне Лизе! Ведь в ее улыбке — целый мир!
Утром я направился пешком в Белый дом.
Секретарь Белого дома встретил меня в приемной и заговорил о том, что в саду нынче очень поздно расцвели вишни, подаренные когда-то японским императором.
Все-таки расцвели!.. Может быть, было бы лучше, если бы перед окном президента все так же померзло, как в более северных широтах!..
Помощник президента, лощеный молодой человек с угодливой улыбкой и жидким зачесом волос на благоухающей голове, вежливо осведомился о здоровье миссис Елизабет.
Я покраснел, как мальчишка. Так вот чему я обязан столь быстрым согласием президента принять меня. Я вошел в корпорацию шестидесяти семейств Америки, да притом еще в первую их пятерку… Потому, может быть, меня готовы именовать государственным деятелем?
Лиз ждала меня у фонтана, прогуливаясь по широкой, тщательно выметенной аллее. С одной стороны аллеи на деревьях распустились листочки, на противоположной под широко раскинувшимися ветвями елей белели пятна сохранившегося снега.
Я замедлял шаг, а Лиз спешила мне навстречу… Приличнее хотя бы натянуть на лицо непринужденное выражение. Но Лиз было трудно провести.
Она подошла, молча взяла меня за руку, обо всем догадавшись. Нет! Не обо всем. Она не представляла, что сказал мне, прощаясь, президент.
Сколько раз я упрекал себя в малодушии! Вот и сейчас вместо сообщения об отношении президента к проекту я захотел объяснить свой удрученный вид печальным известием, не подумав, каково будет Лиз.
И я сказал ей о бедном Сербурге. Президент только что передал текст для печати. Бедняга Буров приговорен к скорой смерти, у него рак, вызванный облучением. Он искал выхода для человечества. Подумает ли оно сейчас о нем?
Лиз окаменела.
— Какой ужас! — прошептала она. — Ведь это невозможно! Великан Сербург… У него был щит в руке, которым он прикрыл целую страну…
Я старался утешить Лиз. Она отворачивала лицо, чтобы я не видел слез.
Таково уж человеческое существо. О близкой гибели одного человека естественно горевать, плакать… А близкую гибель едва ли не всего человечества просто трудно воспринять.
— Сербург! Бедный Сербург! — твердила тихим голосом моя «Мона Лиза». — Рой, вы должны поднять весь мир! — тряхнула она головой и посмотрела на меня. — Неужели никто ничего не сможет сделать, Рой!..
Я шел с опущенной головой. Я хотел поднять человечество на создание второго Солнца, но…
Надо было как-то отвлечь Лиз. Я не нашел ничего лучшего, как преподнести ей еще более печальную новость: президент не взялся гарантировать мне передачу всех ядерных боеголовок для космической бомбы, могущей поджечь Юпитер. Конгресс не окажет поддержку, поскольку есть сомнения в устойчивости «Б-субстанции». Кто-то высказал предположение, что наша солнечная система проходит сейчас через галактическое протооблако и скоро выйдет из него. Тогда все будет по-прежнему….
Все!.. Я, должно быть, очень выразительно посмотрел на президента, потому что он поспешил добавить, что сам он всецело стоит за мой план, но… И он сослался на изящный французский проект создания вокруг Земли «кольца Сатурна» из заброшенных на орбиту спутника мельчайших частиц, которые бы отражали солнечные лучи, восполняя нехватку тепла на Земле. Этот план тоже не получил поддержки из-за необходимости для этого запустить все баллистические ракеты, которые еще пригодятся, если «все будет по-прежнему». Но президент не рассчитывал на это «по-прежнему». Оказывается, он уже обещал поддержку другому плану спасения Земли, не претендующему на запасы вооружения.
У «Мены Лизы» высохли глаза. Они опять стали загадочными. Нет, скорее… злыми.
— Я ни минуты не сомневалась в этом, — сказала она.
Кажется, я все-таки отвлек ее…
— Итак, мистер Игнес и инженер Герберт Кандербль, строитель Арктического моста…
— Что они придумали?
— Кандербль предложил приблизить Землю к Солнцу, изменить орбиту планеты. Игнес дал деньги. И уже строятся сейчас гигантские всепланетные дюзы, чудовищные реактивные двигатели, которые, используя водород океанов, с помощью тех же термоядерных процессов начнут тормозить Землю, уменьшат ее скорость, с какой она движется вокруг Солнца. Произойдет то же, что и со спутником, тормозящимся атмосферой. Радиус орбиты уменьшится, на Земле станет теплее. Правда, год будет пробегать быстрее, но…
— Какое же «но»?
— В этом надо увидеть трогательную заботу о потомках. Дело в том, что, пока удастся затормозить планету, израсходовав для этого часть океанов, превратив морские порты в горные селения, пройдет слишком много укороченных лет. Едва ли в этих «горных селениях» будущего сохранится население.
— Так почему же они поддерживают этот проект, а не наш проект второго Солнца? — гневно крикнула Лиз.
— Должно быть, заводы вашего семейства, Лиз, работали не зря, пополняя атомные арсеналы. Как видите, расстаться с этим оружием, которое и применить нельзя, им все равно трудно.
— Рои! — воскликнула Лиз. — Я еще осталась главным акционером моих заводов. Знайте! С этой минуты все эти заводы и все предприятия, зависящие от моих банков, будут производить проклятые ядерные боеголовки для нашего плана. Я пущу на этот космический ветер все свое состояние, но в небе зажжется еще одно Солнце!
Я знал, она способна на это. Один раз я уже убедился кое в чем, стоя у опустевшего багажника «кадиллака».
— «Мона Лизз», вы ангел!
Она отрицательно покачала головой:
— Я не знаю, кто я, Рой. Но я думаю, что Сербург одобрил бы меня.
Мы пошли к отелю «Лафайет», чтобы дать по телефонам необходимые распоряжения.
Мы собирались с «Моной Лизой» зажечь второе Солнце, думая о тех, кого любили…»
Глава вторая. ТОВАРИЩ СЕХЕВС
«Последнее, что я помнила, был запах миндаля от бокала, который я пригубила.
Приходя в себя, я снова почувствовала этот аромат, нежный, горьковатый…
О ком я подумала? О маленьком Рое? Нет!.. Снова о Бурове!
Я открыла глаза и в испуге зажмурилась. Однако яркое солнечное пятно, которое я увидела на полу, не исчезло, оно возникло на сомкнутых веках негативным изображением решетки на окне… Ее оранжевые прутья плыли перед закрытыми глазами, как неотвратимое видение действительности.
— Почему я жива?
Я заставила себя снова открыть глаза. Нет, мне не показалось. Светлое пятно на полу… и полосы от прутьев.
Все ясно! Марту схватили… И не одну Марту, но и ее сообщницу… Кем еще они могли считать меня? Разве я сама не шла на это?.. Разве не я сама позволила Марте разоблачить «демоническую героиню» банального детективного романа?.. Агент Э 724, шпионское донесение об открытии Буровым «Б-субстанции». Потом письма деду, пославшему меня на подвиг во вражеский стан… И регулярные телепатические сеансы связи… Можно ли отречься от всего этого?..
Открылась дверь. Белый халат топорщился на широких плечах. На голове нет белой шапочки врача. Это посетитель. Можно догадаться, какой… Майор или полковник?
Его шагов не слышно, словно он, плотный, коренастый, не прикасается к полу или… снится мне.
Я закрыла глаза, потом открыла.
Он уже сидел у моей постели, придвинув к ней стул, и внимательно смотрел. Его взгляд не был жестким, в нем не было ни ненависти, ни презрения.
— Как мы себя чувствуем? — спросил он.
Я усмехнулась и хрипло сказала:
— Дайте закурить.
Он покачал головой.
— Ну что ж, — все тем же перехваченным спазмой голосом продолжала я, — будем «раскалываться», как это у вас говорят… Или рассказывать «легенду»?
Он остался серьезным. Он носил усы и небольшую бородку, в которой виднелись седые нити. Его темные глаза за очками живо поблескивали. Волнистые полуседые волосы… Он походил не на чекиста, а скорее на старого русского интеллигента…
— Легенду? — рассеянно переспросил он. За его очками сверкнули огоньки. — Что ж… но я предпочел бы не только слушать, но кое-что и записывать.
— Ну конечно! — с горечью воскликнула я. — Вам не терпится записывать показания! Допрос… Микрофон спрятан под кроватью, рядом с судном?
— Когда я говорю о том, чтобы записывать, то имею в виду жизнь, правду жизни, вашей жизни, Эллен. Мне не нужно вас допрашивать. Я знаю…
— Что вы можете знать! — перебила я. — Что вы можете понять в моей душе!.. Вам нужно полное признание? Вы получите его. Но спешите! Сил у меня осталось немного.
— Может быть, признание нужно вам самой, Эллен.
— Так почему же вы не схватили меня раньше? Почему позволили мне действовать, как вы, вероятно, считаете, во вред вам?
— Видите ли, товарищ Сехевс…
Он так и назвал меня. Я вздрогнула. Кто он? Почему он назвал меня советским словом «товарищ» и американским моим именем?
— Видите ли, товарищ Сехевс. Есть мера вреда, который мог быть вами нанесен. Вам удалось только сообщить на несколько часов раньше «секрет» производства «Б-субстанции», который потом объявлен был Советским правительством всему человечеству. Можно было узнать вас как агента Э 724…
— Конечно, Марта уже все рассказала вам!
— Можно было узнать под кличкой Марта, но важнее было узнать вас со всеми вашими думами и чаяниями, узнать вас как Елену Шаховскую и, что особенно важно, как Эллен Сехевс.
— Вы хотите сказать, что поняли меня до конца?
Он отрицательно покачал головой:
— Многое осталось неясным. Вы пожелали сохранить ребенка, что не рискнула бы сделать рядовая резидентка… Вы не хотели продолжать работы с Буровым, хотя именно ради этого вас перебросили из-за океана. Вы даже отвергли его любовь, хотя могли обрести власть над ним… И в то же время вы передавали через свою дублершу донесения…
— А вы знаете, что я передавала? — шепотом спросила я.
— Да. Это было странно. Вы вводили в заблуждение своих хозяев.
Я облегченно вздохнула.
Он положил свою руку на мою. У него были длинные пальцы музыканта, нервные и нежные.
Мне было приятно его прикосновение.
— Товарищ Сехевс, я хотел бы, чтобы вы оценили доверие тех, кто поверил в вас…
— Товарищ Сехевс… — прошептала я. — Как обязывает ваше обращение…
— Да, оно обязывает вас окончательно отречься от тех, кому служили…
— Вы, придумавшие меня!.. — с гневом воскликнула я. — Вы… вы… Вы ничего не знаете!.. Я никогда им не служила!.. Слышите? Никогда! И я хочу, чтобы Буров… чтобы Буров знал это!..
— Он слишком плох… Ему стало хуже, когда он узнал о вашей болезни, Эллен. Бюллетени о его здоровье печатают все газеты мира. Лучшие медицинские светила консультируют с помощью телевизионной связи лечащих его врачей. На самолетах в Москву шлют новейшие препараты, созданные в различных странах, чтобы продлить его дни… Так же, как и ваши, Эллен.
— Но они кончатся, все равно кончатся, эти последние его и мои дни!.. Ведь проблема рака не решена!.. Пусть приговорена к смерти я… Но он!.. Как можно допустить его гибель?!
— Когда вам будет немного лучше, вы сможете увидеться с Буровым.
— Где?
Он тепло улыбнулся:
— В обычном месте. Под пальмами в зимнем саду, который устроили в коридоре клиники.
— Как? — почти ужаснулась я. — Разве я не в тюрьме? А это? — указала я на солнечные блики на полу.
— Это жалюзи, — улыбнулся он. — Ведь прутья решетки не делают горизонтальными.
И он легонько пожал мою руку.
Я села на кровати, чтобы посмотреть на него, должно быть, сразу засиявшими глазами. Но мне стало плохо.
Он помог мне лечь, подоткнул одеяло. Я закрыла глаза. Мне было приятно ощущать его заботу. И я смотрела на него, не поднимая ресниц. Я даже не могу объяснить, как я могла его видеть. Он опять неслышно прошел как бы над полом. Улыбнулся мне с порога и исчез.
Миндалем пахли орхидеи, поставленные в моей палате. Кем? Я не смела спросить медицинскую сестру, дежурившую у моей кровати, кто приходил ко мне. Но все-таки решилась.
Она пыталась вспомнить. Оказывается, ко мне приходили все те медицинские светила, которые прилетали в Москву, чтобы помочь Бурову. Она старательно описала мне английского профессора Уайта. Он был высок и широкоплеч и не носил белой шапочки, но он был без бороды. В очках был француз Шелье, знаменитый онколог, но он не знает ни слова по-русски, с ним была переводчица!.. Американец. Да, их было двое. Они приходили вместе. Профессор Стайн и доктор Шерли. Они привезли с собой сложную аппаратуру, которую сейчас готовят к действию.
И вдруг мне в голову пришло, что это я вызвала их всех, чтобы помочь Бурову, я, исступленно напрягавшаяся для первого в моей жизни телепатического сеанса! Я могла бы спросить сестру о том, объявило ли Советское правительство о болезни Бурова, но я не спросила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60