Ученые расходились, с подчеркнутой вежливостью раскланиваясь с Буровым.
К Сергею Андреевичу подошла Веселова-Росова и ласково попросила зайти к ней. Буров, словно проснувшись, поднялся и пошел следом за Марией Сергеевной. В коридоре научные сотрудники поспешно сторонились, уступая им дорогу.
Буров ни на кого не глядел.
— Сергей Андреевич, голубчик, — мягко сказала Веселова-Росова, усадив Бурова на диван и сев с ним рядом. — Ведь мы все вас любим. Вы напрасно заняли такую донкихотскую позицию. Надо уважать чужое мнение, прислушиваться к нему.
— А разве мое мнение уважают?
— Ну вот, вы опять!.. Не надо так. — Мария Сергеевна погладила Бурова по рукаву. — Я хочу отговорить вас от попытки вынести научный спор по нерешенной проблеме на суд неподготовленных читателей.
— Мария Сергеевна! В какое время мы живем? Это на Западе люди интересуются светской и уголовной хроникой. У нас — наукой!.. Научные проблемы близки людям со школьных лет. И есть проблемы, которые надо решать не в тиши кабинетов, а опираясь на опыт и инициативу народа. Например, проблемы биологические, проблемы сельского хозяйства, естествознания, проблемы, нуждающиеся в массовом наблюдении, в постановке масштабных опытов. Нет! Переход к коммунистическому обществу характерен не изоляцией от народа секты жрецов науки, а привлечением к проблемам науки народа, признанием его высокого интеллектуального уровня. Со временем расцвет науки станет у нас таким, что почти каждый человек сможет делать в нее свой вклад, будет ученым.
— Ах, Сергей Андреевич, это же утопия! Нам не надо столько ученых!.. Когда-нибудь… через тысячу лет… Ведь мы пока что достигли лишь всеобщего среднего образования.
— Те, кто получает это среднее образование, самые интеллигентные, самые восприимчивые люди. Они еще не отвлечены повседневными заботами жизни, они еще пытливы, горячи, неравнодушны, каждый из них может стать солдатом науки.
— Но зачем же дезориентировать их? Вот вы были против голосования среди ученых. Так ведь общее голосование неспециалистов еще бессмысленнее! Поймите, что вы, объективно говоря, удовлетворяете, сами того не подозревая, довольно низменную жажду сенсаций. Вместо уголовной — научная…
— Значит, молчать во всех случаях, когда наука не сказала еще последнего слова? Мы не знаем точно происхождения солнечной системы — следовательно, молчать о тех точках зрения, которые выдвигают ученые, споря друг с другом? Значит, молчать, скрывать от народа, скажем, значение нуклеиновых кислот, управляющих развитием всех частей организма, поскольку вчерашние ученые отрицали кибернетическое начало жизни? Значит, молчать о теориях рака, поскольку их несколько и нет единой? Значит, передать науку в храмы, переименовать профессоров в жрецов, перейти им на тайный жреческий язык, латынь или санскрит, скрывать в темноте научных капищ живую мысль от людей? Подумайте только, к чему вы призываете! Ведь, по-вашему, теорию относительности нельзя было публиковать, потому что существовали ее противники. А ведь теория в свое время стала пробным камнем идеологии! Папа римский не боялся оперировать научной гипотезой, провозглашая ее как откровение перед сотнями миллионов католиков! А вы? Вы отвергаете воинствующий стиль, цепляетесь за научное единогласие, которое означало бы застой в науке и торможение прогресса.
Веселова-Росова зажала уши.
— Довольно, довольно, Сергей Андреевич! Я не хочу с вами ссориться. Вы способный экспериментатор, но…
— Способный экспериментатор! — с горечью перебил ее Буров. — Всяк сверчок знай свой шесток. Разрешите уйти?
Мария Сергеевна встала. Она задержала руку Бурова, когда он прощался:
— Мы еще поговорим с вами, Сергей Андреевич. Я ведь очень ценю вас.
Буров вежливо склонил голову, поцеловал ее руку.
Когда дверь за ним закрылась, Мария Сергеевна тотчас подошла к телефону, набрала номер.
— Леночка, это вы? Ну вот… вас сейчас нельзя волновать, вы в отпуске, а я назойливо лезу с просьбами. Только на вас вся надежда… — И она заговорила тихим убежденным тоном. — Я ведь женщина, Леночка, — закончила она. — Я знаю, какое вы можете оказать на него влияние.
Сергей Андреевич долго бродил по Москве. Дома ему бросилась в глаза красная лампочка на автомате, подключенном к телефону с записью в его отсутствие всего, что Бурову хотели передать. Включив магнитофон, Сергей Андреевич с радостью услышал голоса друзей, до которых дошел слух о конфликте между Буровым и сотрудниками его института. Некоторые ученые советовали ему быть выдержанным, некоторые, в том числе совсем незнакомые, поддерживали его право на собственное мнение. Редакции нескольких центральных газет просили связаться с ними, если он согласен дать интервью.
И вдруг зазвучал женский низкий, волнующий Бурова голос:
— Сергей Андреевич! Мне сейчас лучше всего было бы прятаться от вас… а я прошу… я прошу прийти ко мне. Вы знаете адрес. Я очень жду… Сразу же, как только вернетесь домой.
Буров даже не стал звонить в газеты, помчался к ней…
Он впервые входил в ее квартиру. Знал, что она живет не одна, с этой странной Калерией, которую так решительно отстранил от себя в последнее время Овесян.
Лена сама открыла дверь, чуть смущенно улыбаясь. Она оставалась привлекательной даже в ее положении, в ней была красота грядущего материнства.
— Здравствуйте, Сережа, — сказала она, протягивая руку.
Как редко она называла его так!
Шаховская сразу провела его через общую гостиную в свою спальню, где чувствовался легкий аромат духов. Перед зеркалом были разбросаны таинственные пузырьки и баночки, у стены стояла еще незанятая, аккуратно прибранная детская кроватка. Шторы на окнах были приспущены.
— Здесь нет медвежьей шкуры, придется вам сесть со мной рядом на диван, — сказала Лена с улыбкой.
— Мне бы сейчас что-нибудь пожестче, — угрюмо отозвался Буров, — пол пещеры или поваленный бурей ствол дерева, в крайнем случае обрывистый берег реки. — И он тяжело опустился на низкий и широкий, покрытый мягким ковром диван.
— Опять у вас, Буров, налитые кровью глаза бизона, опять вы ломаете изгородь коралля, — совсем не с упреком сказала Шаховская.
— Вы слышали, что произошло в институте?
— Мне звонила Мария Сергеевна.
— Ну вот!.. И вы тоже против меня?
— Нет, не против. Но я знаю, о чем вы думаете.
— Колдовство?
— Нет, просто я помню наш разговор об Апокалипсисе, ядре и броне.
— О двух противоположных, всегда борющихся началах?..
— Да, о них. И если есть Б-субстанция, должна быть противоположная ей А-субстанция. Не так ли?
— Лена, черт возьми! Кто вы такая? Сколько раз я задаю себе этот вопрос!.. В средние века вас сожгли бы на костре.
— Я согласна взойти на костер. Но только вместе с вами…
— Если вместе со мной, то… зачем на костер?
Он взял ее руки в свои, посмотрел в глаза.
— Знаете, зачем я должна была вас увидеть? — сказала она, чуть отодвигаясь.
— Чтобы по поручению Марии Сергеевны отговорить от выступления в общей печати.
Лена кивнула.
— А знаете, зачем я вас позвала?
Он молчал, выжидательно глядя на нее.
— Чтобы восхититься вашей принципиальностью, вашим упорством, вашей силой бизона науки.
— У женщины есть страшное оружие против мужчины. Похвала и лесть подобны ножницам, которыми Далила срезала кудри Самсона, лишив его силы.
— Нет, Буров, вас нельзя лишить силы. Может быть, вас можно сломать, но сломить… Нет, сломить нельзя!..
— Сломать — это уничтожить. Для этого пришлось бы отнять у меня возможность трудиться. Такая казнь у нас невозможна.
— Как много людей на Западе обрадовались бы «такой казни», с радостью отказались бы от труда…
— Да ведь это все равно что перестать дышать!
— Но дышать иногда трудно.
— Да, когда взбираешься на гору. Но тем больше хочется вдохнуть воздуха… тем больше хочется сделать, Лена.
— Тогда дышите, Буров, всей своей грудью дышите! И взбирайтесь… к самым звездам.
— Хочу, Лена, добраться до дозвездного вещества. И вместе с вами… Я знаю, вы друг. Мне было очень важно сейчас убедиться в этом.
Буров поцеловал руки Елены Кирилловны и ушел. Она провожала его, и глаза ее в полутьме передней, где она не зажгла огня, светились.
Он спускался по лестнице через три ступеньки, ему хотелось вырвать столб из земли и забросить его на крышу дома.
Калерия Константиновна ждала Шаховскую в гостиной.
— Милая, — сладко сказала она, — если бы это доставило вам удовольствие, я расцеловала бы вас.
— Подите прочь, Марта, — сквозь зубы сказала Шаховская и заперлась в своей комнате.
Назавтра в газетах появилось неожиданное интервью физика Сергея Бурова, открывшего Б-субстанцию. Он предупреждал о серьезных последствиях авантюры «SOS», если будет выполнена угроза посылки на Солнце ракет с Б-субстанцией.
Интервью было перепечатано во всех газетах на Западе под сенсационными заголовками.
Глава четвертая. КОСМИЧЕСКИЙ ПАТРУЛЬ
В кабине космического корабля было тихо. Такая тишина бывает только в пустоте — без звона в ушах, без далекого лая собаки или гудка прошедшего вдали поезда, без жужжания мухи или стука дождевых капель за окном, тишина полная, глухая, «глухонемая»…
Перед пультом сидел космонавт. Широкая спина, чуть опущенные тяжеловатые плечи, оттененное сединой загорелое лицо, широкое, с резкими морщинами и усталыми, но внимательными глазами.
Старый полярный летчик Дмитрий Росов, воспитатель молодых космонавтов, давно отстаивал право опытных пилотов на вождение межпланетных кораблей, считая, что, кроме силы и отваги, ценны еще знания, опыт и летный талант звездолетчика. Сам он был не молод, но здоров: за его плечами, кроме пятидесяти лет, было более пяти миллионов километров, более пятидесяти вынужденных посадок, восемнадцать аварий и столько же ранений, неизлечимой осталась только боль утраты погибших товарищей. Полететь в космос ему привелось раньше своих учеников.
Приезжая прощаться с женой и дочкой, он встревожился: Губошлепик стала другой — модная прическа, напускная веселость, горечь в уголках глаз и обидчивая припухлость губ. И еще Шаховская… Жила она у них в доме и ему не понравилась. Красива, умна, но… как-то холодна и неспокойна. Люда сказала — ждет ребенка. Еще при Росове переехала на другую квартиру, чтобы жить с Калерией Константиновной, сухой истерической дамой сомнамбулического типа, дружбу с которой трудно было понять. Смену настроений Люды тоже нелегко объяснить. Тут был замешан Буров… Росов устроил с ним встречу в мужской компании и исподволь разглядывал ученого. Ведь когда-нибудь этому парню отольют памятник из чистого золота, а он не пропускает футбольных матчей и сам не прочь ударить по мячу, автомашину не только водит, но и умеет забраться под нее, не боясь перепачкаться. Сказал: если понадобится, готов лететь в космос, хотя в свое время и слышать об этом не хотел. Что ж, Дмитрий Иванович такого бы парня взял к себе в воспитанники. А у космического дядьки Черномора это было высшей оценкой человека. Но о Люде они ни слова не сказали… Впрочем, Росов и жене о ней ничего не сказал. Только в космосе, во время полного одиночества, смог он поделиться своими тревогами…
Воспитывая космонавтов, Росов немало прочел рассказов о грядущих полетах и одиноких звездолетчиках, беседовавших со специально созданными разговорными машинами, возражавшими собеседнику и даже бунтовавшими… Он не относился к этому всерьез. Но в долгие часы патрулирования в космосе он вспомнил о фантастических «спутниках в полетах». На его корабле был Центральный Автомат, призванный управлять всеми приборами и вовсе не предназначенный в «приятные собеседники». Но он был снабжен «магнитной памятью» — воспроизводимой записью всевозможных сведений и рассчитан на обучение, обладал, как и все электронные устройства этого типа, способностью логически «мыслить», то есть делать выводы и четко отвечать… Росову захотелось поболтать с таким устройством. Ведь говорят же люди с собаками, которые лишь немного понимают их. Автомат же не только «понимал», но и отвечал, жадно воспринимая все новое, что не было заложено в его памяти. Вот ему и поведал Росов как другу свои тревоги, связанные с Людой, Буровым и Шаховской, рассказав о «неразрешимом уравнении с тремя неизвестными».
Решение Автомата восхитило Росова:
— Люди с меньшим количеством лет должны решать свои дела без участия других людей с большим количеством лет.
— Правильно! Умница! — воскликнул Росов, похлопав ладонью по теплой полированной панели.
— Умница? — спросил Автомат. — Ум — это способность запоминать, сопоставлять, вычислять и делать выводы. Умница — это ум женского рода?
— Машина тоже женского рода. Но у тебя логика мужская, — рассмеялся Росов.
— Следовательно, женская логика — способность делать правильные выводы без промежуточных вычислений и умозаключений, — определил Автомат.
— Чертовски верно! — снова восхитился Росов. — Как тут посоветуешь дочери, если у нее такие способности!..
Резко зазвенел над самым ухом сигнал тревоги. Замигали красные лампочки.
— Внимание! Ракеты справа, — предупредил Автомат.
Росов нахмурился. Плечи его поднялись, тело напряглось. Едва он пожелал повернуть вращающееся кресло, как оказался лицом к экрану локатора.
— Даю координаты цели, — бесстрастно сообщил Автомат.
Электронно-вычислительная машина, минуту назад размышлявшая над неразрешимым людским треугольником, сейчас выдала магнитную карточку с отпечатанными цифрами.
Росов нажал несколько клавиш, словно играл на безмолвном инструменте, потом наклонился к микрофону и дал задание своему кибернетическому другу:
— Вывести корабль к точке встречи с ракетами.
Теперь нужно было ждать. Автомат все сделает сам.
На экране локатора видны были три ракеты, шедшие на разных расстояниях от корабля.
Автомат доложил, что ракеты идут по крутой орбите к Солнцу и упадут на него. Встреча корабля и ракет произойдет через двадцать семь минут восемнадцать секунд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60