Констанция ей не ответила, словно не узнавая. Ее глаза смотрели мимо, в пустоту. Она больше не обращала внимания ни на бывшую знакомую по клубу “Русалка”, ни на Берту Аланек, выпятившую огромный живот.
Наконец, явился Ренего, воинственно выставив бороду, ожесточенно работая челюстями. Его вид прогнал нас из кельи, впрочем, ставшей уже слишком тесной, чтобы вместить столько народу. Все, за исключением Матильды, были вынуждены медленно и мрачно убраться в общую комнату. Прошло десять минут. Затем консьержка, у которой язык залежался во рту, завела разговор.
— В результате новый кабинет министров поручено сформировать Бидо, — шепотом начала было она, но умолкла, расстрелянная восемью парами глаз.
Однако вторая вязальщица, приняв эстафету, начала произносить лестный некролог, без запинки спрягая глагол “быть” в прошедшем времени.
— Это была святая девушка… слов нет, она была немного безрассудная, но очень и очень услужливая.
— Бедняжечка! И на кого же только не тратила она свое время, — подтвердила консьержка, бросая на меня любезный взгляд.
Они дуэтом отпускали комплименты, убежденно покачивая пучками. Катрин продолжала наклонять голову то вправо, то влево, слушая то правым ухом, то левым, сгибая и разгибая пухлые руки и точеные ноги в лодочках, стучавших каблуками по полу. Серж подбрасывал на ладони зажигалку. На веснушчатом лице Люка застыло выражение осужденного на смерть, которого вытащили из полицейской кареты. Мадемуазель Кальен, прикрыв веки, пряталась за вуалеткой. Наконец, раздраженная елейностью кумушек, она вдруг решила поднять уровень хвалебных речей и, поджав тонкие губы в розовой помаде, сказала:
— Нас покидает редкий человек. Я спрашиваю себя: все ли мы это осознаем?
Толстые губы консьержки вытянулись было для серьезных комментариев. Вмешательство Сержа уберегло нас от этого:
— Что за хор плакальщиц! А между тем это вовсе не в духе дома.
И тут дверь за его спиной приоткрылась. Ренего медленно отвел дверь к стене и посторонился, пропуская нас. Левой рукой он обхватил бородку. Правой бессильно махнул.
— Конец? — спросил Серж.
— Я сделал ей укол, — уклончиво ответил Козел.
* * *
Мы вошли на цыпочках и застыли полукругом около кровати, уже не решаясь что-либо сказать. Констанция еще боролась, несомненно поддерживаемая уколом. Ее грудь неожиданно вздымалась со звуком, какой может издать сломанная труба или рваные кузнечные мехи, и оставалась на некоторое время в таком положении, потом ребра снова опускались, рушились, а грудь содрогалась, как свод, утративший опоры. Невозможно было определить, в сознании она или нет. Так или иначе, глаза ее медленно вращались в орбитах. Почти не останавливаясь, их взгляд переходил с Люка на Катрин, на меня, на мадемуазель Кальен. Они задержались на Клоде, который ползал по полу, на Серже, стоявшем в его любимой позе, прикрыв один глаз, открыв другой — червоточину в яблоке; на тете, громоздкой и рыхлой, все еще сидевшей на краю кровати, — ее три подбородка свисали на грудь, а грудь свисала на живот. Мы все были убеждены, что Констанция с минуты на минуту скончается на наших глазах — голова ее скатится набок (как в кино), и она испустит классический последний вздох. Некоторые — например, Люк, — наверное, ждали прощальных слов, чтобы свято помнить их всю жизнь. А я, кощунствуя или любя ее проще, искренней, я говорил себе: “Прекрасно, Констанция. Ты умираешь, как умирают в конце романа с продолжениями “Бессонные ночи в хижинах”. Благородно. Все как полагается. Мы собрались вокруг тебя…”
На испуганном лице Катрин отобразилось ли не разочарование.
— Дело в том, что я не смогу опять прийти ром… — пробормотала мадемуазель Кальен.
— Три дня, вот увидите. Точно, как Сидони… — твердила свое консьержка.
Один за другим они опять надевали пальто.
— Ну, и цепкая девчонка! — сказал Серж, выходя за дверь.
А я задержался в келье. Мой инстинкт меня не обманул. Красивый конец! Девочка, которая, быть может, спала, укрывшись за черными сморщенными была достойна не таких жалких словес. Я не удивился, обнаружив на ее губах презрительное выражение.
40
Она покинула нас только наутро следующего дня, после относительно спокойной ночи, в течение которой температура упала.
Изнуренная бессонными ночами, Матильда по моему настоянию согласилась прилечь на часок. Никто еще не пришел, чтобы составить мне компанию: такая нескончаемая агония могла обескуражить даже самую сильную привязанность. Мы с Клодом были одни у железной кровати, когда я увидел, что голубые глаза открылись. Несомненно парализованные, они смотрели на ребенка, потому что ребенок находился перед ними. Тут дыхание Констанции стало прерывистым, чрезмерно замедлилось, приостановилось на несколько секунд, словно воздух застревал в ее зубах. Я не успел разбудить Матильду. Хрип, такой глубокий, что казалось, пройдя через тело, он принес в рот все остатки ее жизни, закончился икотой, которая могла быть также и незаконченным словом.
— Кло…
Я подумал (и в конце концов, возможно, так оно и было), что она зовет ребенка. Схватив Клода за шиворот, я поставил его на ноги и отпустил, предоставляя ему самому пройти к постели те два-три шага, на которые он был способен. Он закачался, как всегда, моля о поддержке, цепляясь за эти глаза, которые тускнели, как огонек в тумане. Он сделал шаг, потом с трудом второй. Казалось, мальчик теряет всякую уверенность. Он взмахнул в воздухе руками, его ноги подкосились… И когда он упал на колени, я понял, что Констанция умерла.

Файл из библиотеки OCR Альдебаран:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29