— Могу дать тебе в помощь только двух пушкарей, — поспешно добавил Мартен. — Остальные мне нужны будут здесь. Если что-то получится, пришлю всех остальных, чтобы обслужить всю батарею.
Он взглянул Стефану прямо в глаза.
— Рассчитываю на тебя, как на себя самого. Помни: пока я жив, «Зефир» не сдастся; если я погибну, поступай как знаешь.
— Я — как ты, — ответил Стефан, и Мартен стиснул его в объятиях.
Леонардо Тессари, прозванный Цирюльником, напрасно силился выбраться из каюты, которую несколько дней делил с Грабинским, потому что Стефан, уходя, как обычно опустил железную щеколду, чтобы двери не распахивались и не хлопали при качке корабля. Он беспокоился о спокойствии больного и никому не доверял ухода за приятелем, делая исключение только для Томаша Поцехи, который каждый день утром и вечером заглядывал к Цирюльнику, чтобы растереть того скипидаром.
Этого незаменимого средства от всех проблем с легкими было в кабельгате «Зефира»в достатке, поскольку пользовались им для растирания и разведения масляных красок. В каюте шкипера стояла теперь большая банка, из которой доносился острый живичный, а по мнению главного боцмана — укрепляющий здоровье запах.
Двери не поддавались; Тессари был слишком ослаблен горячкой, чтобы их выломать. После нескольких бесплодных попыток он почувствовал ужасное головокружение и присел, проклиная свое бессилие. Начался приступ болезненного, разрывающего грудь кашля; давился им он долго, не в силах перевести дух, а тупая мучительная боль разрывала череп.
Когда наконец Цирюльник немного успокоился, на палубе опять поднялся шум и вспыхнула торопливая и беспорядочная мушкетная пальба, которая вместе с орудийным залпом пробудила его ото сна. И теперь он содрогался в горячечном ознобе и бессильном гневе, что его заперли здесь, когда снаружи шел бой.
Он догадывался, как складывается ситуация, хоть немногое мог видеть через окно каюты, которое распахнул, не обращая внимания на пронизывающий холод и сырость. Напротив его окна, всего в нескольких локтях, раз за разом сталкиваясь с кормой «Зефира», колыхалась корма шведской каравеллы с её названием — «Вестерос», составленным из бронзовых букв. Она нависала могучей надстройкой, в которой виднелась свежая пробоина от прицельного орудийного залпа. Ядро влетело туда в упор и наверняка произвело немалые опустошения, но к сожалению не вызвало пожара.
Пожара?
При этой мысли Тессари содрогнулся, словно впервые осознав её значение. Вспыхни на шведском корабле пожар, Мартен наверняка не преминул бы воспользоваться такой оказией. Видимо, сам он не мог добраться до пробоины, или не заметил такой возможности.
«Вестерос» был втрое больше «Зефира». На нем была многочисленная команда и мощное вооружение. Он обладал подавляющим преимуществом и несомненно атаковал неожиданно, раз Мартену пришлось принять неравный бой, лишившись свободы маневра и обреченный только на отчаянную оборону.
Тессари всегда действовал столь же быстро, как и думал. Но на этот раз он едва волочил ноги. Неверным шагом подойдя к окну, он выглянул наружу. Между ним и разбитой надстройкой «Вестерос» то расширялась, то сужалась пропасть ярдов в десять-двенадцать, на дне которой поблескивала взбаламученная вода. За кормой «Зефира» дрейфовала забытая шлюпка со сложенными веслами. Пеньковый буксирный канат, накрученный на крюк у её носа, слегка покачивался, дугой свисая с палубы корабля в нескольких футах ниже окна каюты.
Цирюльник высунулся, чтобы подхватить его, но не дотянулся. Снова безумно закружилась голова, но он не сдался — ждал момента, когда лодка ткнется носом в борт «Зефира», тяня за собой канат, и возобновил попытку. На этот раз удачно. Зажав его в руке, выбирал дюйм за дюймом, пока не почувствовал сопротивления. Потянулся за ножом, отрезал так низко, как только мог, и стал завязывать петлю на конце.
Он спешил, подгоняемый громом выстрелов, криками и воплями шведских пехотинцев, которые снова пошли на штурм. Руки его тряслись, но он сумел затянуть петлю и, высунувшись в окно, забросил её на конец перебитой балки, торчащей из пробоины в надстройке.
Главное было сделано: теперь он мог добраться туда по этому обезьяньему мосту, лишь бы хватило сил преодолеть расстояние, разделявшее корабли. Были все шансы, что никто не заметит его отчаянной затеи. Разбитая надстройка каравеллы казалась опустевшей. Схватка шла дальше, главной её ареной стали средняя и носовая палуба «Зефира», вплотную прилегавшие к пузатому корпусу «Вестерос».
Тессари уже перебросил ногу через оконную раму, когда ему пришло в голову, что оказавшись на борту неприятеля, он вряд ли быстро подожжет корабль одним кресалом. И вовремя припомнил, что под рукой есть банка скипидара. Попробовал её поднять, но та показалась ему слишком тяжелой. Она была почти полна. И с ней ему не справиться, не удержать на веревке, даже привязав к поясу. Немного подумав, Цирюльник принялся разыскивать какую-нибудь тряпку, чтобы подвесить банку на канат и подтянуть на ту сторону, когда переберется сам. Под руки ничего не попадалось, тогда в безумной спешке, помогая себе ножом и зубами, он распорол на полосы простыню из тонкого льняного полотна, связал их концами, потом подвесил жестянку на канат и через её ушко протянул импровизированный шнур.
Это стоило ему немалых усилий, и заняло уйму времени. Но отдых он себе позволить не мог. Инстинктивно чувствовал, что за стенами каюты разыгрывается едва ли не последний акт упорной обороны. Сердце колотилось у него как бешеное, струи пота заливали лицо и текли по груди, кровь стучала в висках, а сквозь болезненный шум в ушах до него долетали отзвуки схватки, крики, лязг оружия, грохот выстрелов, проклятия и стоны раненых.
Но на них Тессари уже не обращал внимания. Уцепившись за линь и перебросив на него ноги, он полз над пропастью между кормой «Зефира»и каравеллой, продвигаясь фут за футом, стиснув зубы, страшным усилием воли распрямляя онемелые плечи. Над собой он видел только однотонное серое небо, перечеркнутое колышущимся канатом, с которого он свисал спиной вниз, как несчастный жук в паутине.
Добравшись до середины каната, он задрал голову, чтобы взглянуть, сколько ещё осталось. Перебитая балка выступала на фоне темного провала высоко наверху, гораздо выше, чем он надеялся. Свободно висевший канат теперь провис под его тяжестью, образовав тупой угол, в вершине которого он находился. И в довершение неприятностей от натяжения каната корабли медленно стали сближаться, и угол становился все острее.
Цирюльник на миг усомнился, удастся ли ему когда-нибудь преодолеть такое препятствие. Вперед он мог продвигаться лишь очень медленно, и каждое очередное усилие вызывало судорогу в мышцах плеч и бедер. Он с трудом разгибал пальцы, немевшие от холода, а когда снова сжимал их на несколько дюймов дальше, порою терял надежду удержаться, ибо канат выскальзывал из израненных ладоней.
В конце концов, однако, он добрался до края пробоины в надстройке и, собрав остатки сил, сумел туда взобраться.
Кожа на его руках была содрана, ногти обломаны и окровавлены, он истекал потом и одновременно дрожал от холода. Но зато распирала гордость, что он нашел силы и одолел собственную слабость. Теперь оставшееся представлялось легким и простым.
Тессари заглянул во тьму. Как он и предвидел, там царил хаос и разрушение от двадцатичетырехфунтового ядра из полукартауна. Разбитые переборки зияли черными проемами среди свежих обломков и щепок, отщепленных от сосновых балок и досок, разбитая посуда завалила пол, какие-то окровавленные лохмотья свисали с разбитой койки.
« — Это прекрасно будет гореть,» — подумал Тессари.
Он вынул из-за пазухи конец полотняного шнура и перетянул к себе банку со скипидаром, после чего втащил её внутрь. И тут услышал чьи-то быстро приближавшиеся шаги. Присев за грудой досок у остатков переборки, Тессари затаил дыхание. Но в ту же самую минуту подступил приступ кашля. Сквозь навернувшиеся на глаза слезы он разглядел в темном проеме фигуру какого-то офицера с огромной рыжей бородой. Задыхаясь, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил тому прямо в грудь.
Результатов выстрела он не видел, ибо дым заполнил каюту, вызвав новый приступ удушья, но услышал грохот падающего тела. Полуослепленный, волоча за собой тяжелую банку, задыхаясь, кашляя и блюя, он подполз к койке, кое-как поднялся на колени и вылил живичный экстракт на разбросанную постель. Скипидар впитался в тряпки и подушки, струей потек по полу, заполняя щели и дыры, собираясь лужей между опрокинутыми табуретками.
Теперь высечь огонь — раз, другой, третий. Ободранные, изувеченные пальцы не слушались, кресало не давало искры. Снова чьи-то близкие шаги раздались за стеной или, может быть, в соседнем коридоре. Кто-то возбужденно перекликивался.
Тессари понял, что должен взять себя в руки. На счастье кашель перестал его терзать, и он смог наконец вздохнуть спокойно. Снова высек огонь, на этот раз сноп мелких искр посыпался из-под стального молоточка, полотно, пропитанное скипидаром, вспыхнуло, и пламя начало распространяться с невероятной скоростью.
Цирюльник вскочил и отступил назад. Огонь загудел прямо перед его лицом, опалил волосы на голове, скользнул вдоль переборки, жадно облизнул её, вознесся ввысь, затрещал, охватил сухие доски, на которых пузырилась краска, прорвался сквозь дыру в стене в соседнее помещение. Тем временем другой его язык полз по полу, выбрасывая тонкие дрожащие щупальцы по следу потеков, пока не добрался до лужи, разлитой под огромной грудой хлама. Ее поверхность словно взорвалась, дерево занялось немедленно, и горячий столб пламени пролетел сквозь пустые внутренности корабля, гоня перед собой клубы дыма, которые словно длинные черные хоругви тянулись сквозь пролом в боковой стене надстройки.
Вопль потрясения и ярости взметнулся над палубой каравеллы. Ветер раздувал пожар, который уже перебросился на другой борт и угрожал кормовой батарее. Над головами пушкарей дымило и трещало, и тут и там взметались языки огня. Людей охватила паника, начался переполох на главной орудийной палубе.
Тессари лишь короткий миг приглядывался к делу своих рук, испытывая при этом переполнявшее больную грудь чувство гордости и триумфа. Адский жар заставил его поспешно выбраться из пылавшей надстройки, а мысль об единственном пути спасения холодом обдала его мужественное сердце.
Со смешанным чувством отвращения и жалости взглянул он на свои искалеченные, окровавленные ладони. Да, те явно не годились для новых подвигов на жестком, слишком тонком канате… Но как иначе мог бы он убраться отсюда?
Ему пришло в голову, что можно бы снять петлю с балки, опоясаться ею и рискнуть прыгнуть вниз. Но если даже не переломать при этом кости, ударившись о борт «Зефира» над самой поверхностью воды, то все равно собственными силами ему ни за что не взобраться потом на палубу, а призывы на помощь сейчас никто не услышит. Подумал он и о шлюпке, но тут же убедился, что ту отнесло течением на несколько десятков ярдов и она все дальше дрейфовала по ветру. Вплавь её уже не догнать; к тому же в ледяной воде долго не продержишься.
Нет, иного выхода не было. Он мог лишь обмотать ладони обрывками разорванной простыни, которая уже послужила для буксировки жестянки со скипидаром, и как раз этим занялся, когда тройной могучий грохот потряс воздух.
— Полукартауны «Зефира»! — промелькнуло у него в голове.
Высунувшись, он взглянул поверх задранной кормы, заметив вдалеке верхние реи, паруса и верхушки мачт с развевающимися по ветру голубыми флагами. На каждом из них были изображены три золотые короны и лев, держащий топор святого Олафа.
« — Шведы! — подумал он. — Если Томаш не собьет им мачты, или не продырявит борта ниже ватерлинии, они нас раздавят, как пустой орех.»
Он поспешно добинтовал несчастные ладони и, уцепившись за свой «обезьяний мост», как прежде, полез обратно.
Дело шло легче, хотя силы давно были на исходе. Но теперь ему предстояло одолеть большую дорогу, до самого фальшборта «Зефира», где в нескольких ярдах над окном каюты был закреплен линь.
Он раз за разом оглядывался, откидывая назад голову и выкручивая шею. Оказавшись на половине пути, услышал ещё два орудийных выстрела и ощутил сотрясение, которое едва не сбросило его в море. Корма корабля подалась от отдачи орудий, канат провис ниже и дернулся, когда «Зефир» ткнулся в корпус «Вестероса».
Тессари выругался по-итальянски, перехватил руки и снова огляделся. На это раз он на миг узрел за низким фальшбортом чью-то фигуру с занесенными над головой топором.
— Перси! — завопил он что было сил.
Перси Барнс услышал окрик, но так и не понял, откуда, да и не мог уже сдержать размаха — острие топора с глухим стуком обрушилось на край борта, перерубая канат.
Цирюльник, все ещё судорожно хватавшийся за него, понял, что летит вниз, как камень. Перед его глазами ещё мелькнула выкрашенная белым лаком корма, изгиб руля «Зефира», после чего он врезался головой в борт каравеллы, отлетел и рухнул в воду, которая с плеском расступилась, чтобы принять его содрогавшееся в агонии тело.
Заверив Мартена, что поступит, как он, Стефан Грабинский именно так в тот момент и чувствовал. Он желал сохранить верность и капитану, и кораблю. Но даже представляя серьезность угрожавшей им ситуации, он не отдавал отчета в ответственности данного обещания.
Он был отважен; смело сражался и никому не позволял опередить себя в атаке. Готов был даже погибнуть, идя на штурм, хотя мысль о смерти и не посещала его в запале битвы.
Но теперь ему предстояло не принимать участия в бою, а только ждать его исхода, чтобы в случае неудачи корабль взлетел на воздух.
Он воображал себе этот миг, как осужденный — свою казнь. Ему самому предстояло привести приговор в исполнение. Себе, Мартену, всей команде и «Зефиру»… И вдобавок всего за несколько секунд решить, настал ли этот последний миг!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37