Убранные в тонкий муслин и золотое шитье, в парчу и тафту, укутанные в шелка с серебристым отливом, в бархат и белый мех, на котором бриллианты сверкали, как крупинки сахара, с накрашенными лицами, выщипанными бровями, с накладными волосами из шелка-сырца, благородные дворяне Франции расположились среди восковых свечей и цветов, как полсотни конфеток в уютной корзиночке. У самого нижнего края самого последнего стола, словно черный сухарь рядом с редкостными плодами, торчал Тади Бой Баллах.Войдя в залу вместе со свитой королевы-матери, Эрскин сразу же увидел его и по тому, как напряглось лицо. Марии де Гиз, понял, что она тоже обескуражена. Том уселся, стараясь не замечать ни взгляда жены, ни с великим трудом приведенного в порядок лица Дженни Флеминг. Он прекрасно знал эти церемонии, надоевшие ему до тошноты, до величайшего омерзения. Он предпочитал простую пищу, а простая одежда казалась ему несбыточной мечтой — рядом с его лицом, здоровым, свежим, розовым, как креветочное масло, самый белоснежный бархат казался пропыленным. Итак, он уселся; снова поднялся, когда вошел король: отметил сказочный поклон д'Обиньи; подумал, что, трубач, наверное, выпил лишку. Прозвучала вторая, более звонкая фанфара, и ужин начался. Взгляд Эрскина снова и снова неудержимо скользил к нижнему краю стола.Сорняк на самой прекрасной в целой Франции грядке, Тади Бой был посажен, не без злого умысла, рядом с завитой и накрашенной, звенящей серьгами и надушенной персоной юного Луи, первого принца Конде. Брату герцога Вандомского Конде было чуть больше двадцати лет; это был настоящий принц из дома Бурбонов: худощавый, бледный и необычайно ловкий, несмотря на искривленное плечо, на которое он просто не обращал внимания, поскольку не нуждался ни в поощрении окружающих, ни в их снисхождении. У принца Конде, младшего брата, были все задатки повелителя. Под слоем косметики таились приметы будущего величия — уже и сейчас его отмечали, с ним считались. Даже праздный, он представлял собой силу, которой нельзя было пренебрегать: относительно него и еще троих дворян из ближайшего окружения короля взахлеб передавали самые невероятные, самые скандальные слухи.Вторым из этого маленького кружка был его старший брат, Жан де Бурбон, сьер Энгиенский, смуглый и красивый — он недавно вернулся из Лондона вместе с младшим из Гизов и теперь сидел здесь же, за этим столом; один из его локонов был выкрашен в розовый цвет. Д'Энгиен был не богаче, чем Конде, но так же привык потакать своим желаниям и вел такую же веселую жизнь, чуть более беспутную и, уж разумеется, более эксцентрическую по самой своей сути. Не любить его было трудно, и немногие на это отваживались.В Лондоне д'Энгиен оставил третьего галантного кавалера, Франсуа де Вандома, видама 26) Шартрского. Любимец шотландской королевы-матери, видам сочетал блеск и обаяние с тонким дипломатическим умом: если на повестке дня стояло заключение договора с какой-нибудь пожилой королевой, посылать следовало именно его. В настоящий момент в Лондоне он очаровывал английских дам своими праздниками, каждый из которых обходился ему в четыре тысячи крон, и на этих веселых собраниях даже самые чопорные вельможи двора забывали о приличиях — д'Энгиен привез во Францию крайне остроумный рассказ о том, как герцог Саффолк на одном из вечеров видама переоделся монахиней. Живого нрава, суеверный, вечно замышляющий что-то, видам был самым приятным сотоварищем из всей четверки.И, наконец, рядом с королем стоял Жак д'Алъбон, сеньор де Сент-Андре, маршал Франции — солдат, вельможа, сын правителя Лиона, богатый, безрассудно смелый и находящийся в зените власти, он был лет на двадцать старше своих троих друзей.Четырнадцать лет тому назад, когда Генрих стал наследным принцем, он приблизил к себе Сент-Андре, чтобы тот его научил, как сделаться королем для придворных и полководцем для армии, — Диана же постаралась преподать ему навыки более нежных искусств. И так же, как и в случае с Дианой, растущая привязанность дофина к его наставнику стоила Сент-Андре немилости короля Франциска. Сразу после смерти Франциска свежеиспеченный король сделал Сент-Андре членом Тайного совета, маршалом Франции, кавалером ордена Святого Михаила, первым камергером, а позже отдал своему любимцу должность правителя Лиона, которая принадлежала его отцу. Проницательный, отважный, состоящий в близкой дружбе с королем, Сент-Андре разделял с тремя своими товарищами, с младшими из Гизов и с прочими остроумными, образованными и в меру безнравственными светочами двора вкус к роскоши и счастливый дар расточительства, которые и сделали из Франции притчу во языцех для всей Европы.Из этих четверых придворных трое пострадали от немилости старого короля и какое-то время жили, по меркам таких людей, как Конде или видам, почти в нищете — последний, как простой постельничий Франциска, получал годовое жалованье в жалких двенадцать тысяч крон. Всем им пришлось пораскинуть мозгами, чтобы выйти из этого положения: видам отказался жениться на младшей дочери Дианы, за что его приблизила к себе королева; а принц с большим умом пользовался благосклонностью замужних придворных дам. Так и в этот вечер Конде всячески избегал смотреть на супругу маршала Сент-Андре, даря все свое внимание прекрасной и чопорной принцессе Ла Рош-сюр-Йон, которая сидела справа от него. Шестым чувством придворного угадав дилемму между обязанностями короля и его склонностями, принц Конде всеми силами старался потакать вторым, а следовательно, не пытаясь даже притвориться любезным, беспрестанно демонстрировал Тади Бою Баллаху свою круглую, расшитую драгоценными камнями спину.Тади Бою было все равно. Он сидел на своем конце стола нахохлившись, как черный дрозд в холода, и уписывал за обе щеки.В этот вечер подавали девять перемен блюд, украшенных перьями и лентами. Под нескончаемые звуки фанфар красивые пажи в серебристых одеждах разносили еду. Зажав нож в руке и уткнувшись в тарелку, Тади Бой бормотал время от времени:— Вот уж чудеса так чудеса. Один раз прогудели — явилась ветчина, два раза — каплуны, а как прогудят три раза — что, на пажей кидаться?Луи Конде, оживленно болтавший с соседкой, лишь на мгновение запнулся. Он сидел достаточно далеко от королевского стола и мог позволить себе немножко посплетничать: философические диалоги с Маргаритой Французской хороши в свое время и в своем месте, но здесь, с принцессой, можно и расслабиться. Они уже обсудили, как на последней ярмарке в Сен-Жермене бойко шли пояса невинности, удвоившие доходы скобяных дел мастера, которому, впрочем, вскорости пришлось бежать, спасаясь от гнева придворных кавалеров; и теперь перешли к треугольнику между Эстутвилем, его любовницей и молодой вдовой президента Руанского парламента — несколько лет тому назад история эта наделала много шуму и теперь еще вспоминалась.Всплыло и средство для окраски волос в каштановый цвет, вызвав буйные взрывы смеха, — иные смеялись визгливо: гостей не фаз уже обносили крепким венгерским вином. Сопровождая мелодию лютниста, на галерее звучали слаженные аккорды различных духовых и ударных. В короткую минуту затишья послышался нежный голосок принцессы Ла Рош-сюр-Йон:— А что слышно о нашем дорогом коннетабле и о леди Флеминг?— Полагаю, ничего такого, что можно было бы повторить за столом, — ответил принц Конде, подавая ей печатный пряник. — Вспомните, кто сидит слева от меня.Принцесса заглянула через плечо Конде — ее серебристый парик был тщательно уложен, покрыт вуалью и перевит драгоценностями; длинный тугой корсаж шуршал шелками и сиял самоцветами.— Ирландец? Да жив ли он еще?Принц не удосужился обернуться и не озаботился понизить голос:— Vivit, et est vitae nescius ipse suae Живет, но сам о том не ведает (лат.).

.Принцесса знала латынь ровно настолько, чтобы понять презрительный смысл фразы. Она расхохоталась. Среди завывания музыки и громких разговоров, не переставая грызть засахаренный миндаль, оллав миролюбиво прогудел себе под нос:— De una mula que haze hm, у de un hijo que habla latin, liberanos, Domine! От мула, что брыкается, да от сынка, что по-латыни изъясняется, избави нас, Господи! (исп.)

Принц Конде резко развернулся. Тади Бой поспешно проглотил орешки и спросил:— Скажите-ка: вон тот, в черно-белом костюме у верхнего края стола — королевский шут?Наступило короткое молчание. Ленивый взгляд принца упал на пухленького оллава, скользнул с покрытых грязью рук на нечищенные сапоги.— Да, это господин Бруске. Давайте я приглашу его сюда, — сказал он мягко и заговорил с пажом. Глаза его, как и глаза принцессы, были огромными, пустыми, без всякого выражения. Чуть поодаль, ближе к верхнему краю стола, кавалер с улыбкой коснулся веером руки дамы.Подали последнюю перемену. Еще немного — и начнут убирать со столов. Тем временем музыканты уступили место акробатам. Те высыпали на ковер, подпрыгивая и ходя колесом, и заняли исходную позицию: прыгуны перед помостом, где сидел король, а жонглеры на другом конце залы. Королевский шут Бруске, не даром евший свой хлеб, покинул место во главе стола и жестом человека, которому дозволяется многое, обнял за плечи Конде и ирландца.— Добро пожаловать, мастер оллав, привыкший к королевским замкам Ирландии. Может ли этот нищий французский двор соперничать с ними в великолепии?Ирландец задумался, не переставая жевать.— Ну что ж: у нас дома не только дураки поддерживают беседу за столом.Не успел Бруске ответить, как Конде повернул к оллаву свое смуглое накрашенное лицо:— Вы будете нас учить тому, что должны делать придворные?Тади Бой смиренно склонил голову:— Нет, я бы предоставил это госпоже принцессе.Бруске уже приготовил фразу и бросился в бой, а принцесса и Конде обменялись изумленными взглядами.— Придворный, сударь, — это как чеснок: он наделяет своего повелителя собственным вкусом и остротой.Тади Бой облизал пальцы и брезгливо вытер их о рукава своей мантии.— Да что вы говорите. А я бы скорей сравнил его с хирургом, господин Бруске: он соединяет расчлененное, разрезает то, что неправильно срослось, и удаляет излишнее.— И что же, сударь, — вкрадчиво осведомился шут, — считается излишним в Ирландии?— А я разве говорил, что в Ирландии вообще нужны придворные? — удивился Тади.Глаза Конде вспыхнули, но королевский шут, весь побагровев, вновь опередил его:— Мы ведь забыли. Если вы смогли управиться с одним слоном, значит, можете управиться с ними всеми. — Внезапно он понизил голос — с верхнего конца стола явился паж и попросил тишины для акробатов. Во всех концах залы голоса и смех стихли до сочного, мягкого гула.Громкая икота разнесла тишину в клочки, как стрела — золоченую мишень.Тади Бой извинился и продолжал:— Странные вещи вы говорите. Принцы в Ирландии на слонов не похожи — им не приходится носить свои замки на спине. — Тут он бросил быстрый, оценивающий взгляд на сверкающие шелка принца Конде. — А еще у нас говорят: хоть дурак и живет рядом с умными, ничего ему в их премудрости не понять — ведь ложка-то не ощущает вкуса, когда ее окунают в суп. — Тут он закашлялся, но не смог подавить очередного приступа неудержимой, раздирающей икоты.Конде сказал мягко, опережая на этот раз шута Бруске:— У ложки есть свои радости. Например, она моется трижды в день.В их разговор уже вслушивались человек шесть — а приступы икоты не унимались, наоборот, становились чаще.— Нет, в Ирландии не так, — сказал Тади Бой, подняв невинные синие глаза, чувствуя себя вполне непринужденно — от шапки спутанных черных волос до тонких, красивых, покрытых грязью рук. — У нас замачивают в воде не дворян, а фасоль, чтобы она набухла и стала мягче… Но что ж мне все-таки делать с этой икотой? Может, у вас найдется чашка, чтобы покончить с нею?— Что? — Принц Конде, помимо воли вовлеченный в этот необычный диспут, на мгновение растерялся.Ирландец еще раз громко икнул, будто выстрелил из пистолета: на него уже стали оборачиваться. Вдали, у королевского кресла, беспокойно зашевелился лорд д'Обиньи. Акробаты прыгали, казалось, смирившись со своей судьбой.Весь сверкая алмазами, Конде поднял свой серебряный кубок и подал его страдальцу, чье лицо опять исказилось. Тади Бой покачал головою, взорвался икотой и объяснился наконец. Средство оказалось совершенно немыслимым.— Принесите ему воду! — попросила принцесса. Ее это забавляло, а в жизни, до краев наполненной скукой, такие мгновения стоило продлить. По столу прошелестел смешок, и Конде вскинул голову.Паж, не поняв, что именно нужно, принес чашу для омовения рук, в которой еще плавали лепестки роз, и Тади Бой, между двумя приступами, уже опустил туда подбородок, но принц Конде не дал ему пить. Взамен принесли серебряную кружку.— О Боже мой, нет, не то! — сказал Тади Бой и снова икнул. — Нужно, чтоб у посудины было две ручки… Тогда уж подействует наверняка. О, погодите-ка, погодите: вот же она!И, вскочив на ноги, оллав принца Барроу вышвырнул королевские цветы из высокой амфоры, поднял ее, погрузил туда подбородок и сделал попытку дотянуться губами до дальнего ободка. Гнилостная жижа хлынула ему за воротник. Кожаная безрукавка, надетая под мантией, тут же промокла, вода заструилась по скатерти, и раскисшие листья, подхваченные потоком, оказались на белых шелках Конде. Вокруг раздавались приглушенные аплодисменты и возгласы одобрения, — открыв подернутые влагой глаза, Тади Бой заметил это, — и тут новый приступ икоты вырвался из его груди, как дробь барабана.— Подействует наверняка, — пробормотал он еле слышно и снова схватился обеими руками за ручки амфоры.Три человека накинулись на него и оттащили от вазы, а прочие принялись подавать советы, трезвые и не очень:— Надо приложить что-нибудь холодное.— Ключ.— Монету.— Мадам де Валантинуа, — добавил кто-то.Принц Конде, который давно уже хохотал, выложил на стол свой кошелек и раскрыл его, но спохватился. Однако было уже поздно. Длинные пальцы Тади Боя скользнули в отверстие.— То, что надо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38