https://wodolei.ru/catalog/vodonagrevateli/nakopitelnye-15/
Все еще не спишь? — Тади Бой Баллах прошел в комнату, запер дверь на ключ, бросил на стул запачканную мантию и показал себе в зеркало язык. — Боже мой, я весь полон кислым вином и коровьими ножками, а из белья можно делать ячменные лепешки. — Никакого акцента не оставалось и в помине: голос был приятный, звонкий, чистый, как колокольчик.О'Лайам-Роу, который и сам философски относился к превратностям судьбы, имел все же совесть и сильно волновался с тех самых пор, как Лаймонда вызвали к вдовствующей королеве. Поэтому, когда принц обратился к своему блудному оллаву, в голосе его звучало раздражение:— Это королева-мать Шотландии так развлекает своих гостей?— О Боже, конечно нет. Вечер я провел совсем в другом месте. Играл в бумажные игры с твоим поклонником Робином Стюартом.— В Ирландии, — заявил О'Лайам-Роу, — на этого парня надели бы юбки и послали доить коз. Он позорит свой пол… Значит, аудиенция у королевы была краткой? Оскудели ее поля, обезрыбели реки, скот не дает молока, а сады — плодов? Один только желудь вырос на дубе, да и тот ей не достался?Лаймонд раздевался, проворно и методично. Под мокрой рубашкой топорщился накладной живот в кожаном чехле. Оллав отстегнул его с безмятежным видом, повертел в руках и положил возле очага.— У нее свои заботы. Тебя они не касаются.— Что она сказала? — спросил О'Лайам-Роу, вынужденный объясниться начистоту.Лаймонд помолчал. В его черных волосах, влажных и вьющихся, у самых корней сверкала золотая полоса, и, если бы не краска, втертая в кожу, щетина на подбородке тоже была бы светлая. В глазах под нависшими веками таились искорки веселья и жизненной силы. У О'Лайам-Роу что-то смутно шевельнулось внутри. Если б только было можно, он бы взял свой вопрос назад.— Что она сказала? «Я привела тебя в круг — прыгай, если можешь». Цитата, — сказал Лаймонд.О'Лайам-Роу встал:— Тогда, жизнь моя, тебе нужен другой хозяин. Нет ли где под рукой подходящего ирландца — сурового и воинственного, настоящего бунтовщика? Скажем, молодой Джералд из Килдара, но он в Риме, и, пожалуй, у него деньжонок не хватит нанять оллава. Или вот Кормак О'Коннор. Его отец заточен в лондонском Тауэре, и Кормаку ох как не терпится выгнать англичан из Ирландии, так что король Генрих непременно пригласит его ко двору и приблизит к себе — тут и для оллава местечко найдется. Тебе нужно только взять другое имя да волосы перекрасить — ну хоть в розовый цвет.Лаймонд посмотрел на него и взял полотенце.— Хочешь, побьемся об заклад, что я войду в королевское окружение как Тади Бой Баллах?— До среды? — непринужденно осведомился О'Лайам-Роу. В голосе его звучал сарказм.— Или четверга. — Ниже ключицы тело у Лаймонда было неожиданно смуглое, фигура мускулистая, ладная, несмотря на полосы шрамов. Он добавил, глядя поверх полотенца: — Если я закреплюсь при дворе, ты останешься?Веснушчатое лицо О'Лайам-Роу просияло при одной этой мысли.— Как твой оллав? Не искушай меня.Лаймонд завернулся в простыню и обхватил руками колени, устремив взгляд на тлеющие угли очага. На этот раз он крепко призадумался.— Нет, как О'Лайам-Роу. Эта нелепица рано или поздно разъяснится. И после того, как ты имел удовольствие разнести его королевское величество в пух и прах, разве не было бы приятно провести зиму за его счет?— Вот оно что! Твоя старушка королева приложила к этому руку, — сказал О'Лайам-Роу. — Нелепица должна разъясниться, а? И Фрэнсису Кроуфорду из Лаймонда нужен поручитель — так пусть же этот неуклюжий ирландский болван спрячет подальше свою нелепую гордость! Так, что ли?Лаймонд не был пьян. Но хотя весь вечер он не столько пил, сколько притворялся, справиться с О'Лайам-Роу в таком его настроении можно было лишь совершенно на свежую голову. Фрэнсис Кроуфорд это понимал, поэтому сказал только:— Играл бы ты лучше в мяч на Тирнан-ог, дорогой мой, если хочешь дожить до тридцати пяти. Королева-мать ради нас с тобой и пальцем не пошевелит, да и я не уверен, что стану ради нее расшибаться в лепешку. Я просто тебе предложил побиться об заклад, но если тебе надоела Франция или я надоел, то в четверг ты спокойно отправишься домой.Ирландец склонил набок свою персиковую голову. Он чувствовал, что заупрямился некстати. Конечно, Кроуфорд у него в долгу. Он привез парня во Францию, выдав за секретаря, чтобы ублажить свою двоюродную сестру Мариотту, которая замужем за братом Лаймонда. Он знал, что Лаймонд — шотландец, а не ирландец, и знал также, что ему предстоит выполнить какое-то тайное поручение. Но на самом-то деле О'Лайам-Роу поддержал весь этот спектакль просто из мальчишеского озорства. Он ухмыльнулся, почесал в голове, протяжно зевнул и наконец сказал:— Останусь ли я, если кто-то любезно предоставит мне такую возможность? Как знать? Вот переговоришь обо мне с королем, тогда и спрашивай… Кстати, чуть не забыл: у Пайдара Доули новость. Помнишь ли нашего друга с половиной стопы — того, что смотрел за китом?На этот раз Лаймонд был весь внимание.— Того, кто испортил тебе единственную ночную сорочку? А как же.— Ну так вот. Его, кажется, зовут Пьер Дестэ, и гипсовые киты для него — побочное занятие. А служит он смотрителем королевского зверинца в Сен-Жермене. Приставлен к слонам.Лаймонд сощурил глаза. Взгляд его, внезапно утративший всякое выражение, задумчиво скользил по ленивому, мягкому лицу О'Лайам-Роу. Потом он уткнулся лицом в простыню и беззвучно расхохотался. Его голос, полузадушенный, едва доносился до Филима.— И он явился в Руан вместе с collier a toutes betes Хоровод всех зверей (фр.).
. Ну, продолжай.— Его послали сюда из королевского зверинца, потому что он родом из Руана…— …А слоны примут участие в торжественной процессии. И враги Франции будут нарисованы на их подошвах. А еще парадом пройдут единорог, скарабей, катающий пилюлю, и кавалерия трех пашей. И пчелки над цветочками гудят… — Лаймонд хохотал все громче и громче. — О моя простушка жеманница, гнилая и плодоносная, увечная и возлюбленная дурочка Франция. Завтра, — сказал он, с усилием выпрямляясь, — завтра мы с тобой, два неотесанных деревенских увальня, отправимся поглазеть на слонов.— Завтра, — мирно проговорил О'Лайам-Роу, — мы останемся в этой комнате. И в понедельник. И во вторник тоже. По специальному распоряжению властей. Помазаннику Божьему надоело всюду встречать дикарей, которые сморкаются двумя пальцами и пачкают стены, так что мы с тобой с сегодняшнего дня не имеем права выходить за пределы гостиницы. Как это ты сказал: «Закрепиться при дворе?» — добавил принц Барроу с подкупающей сердечностью и поднял на оллава чистые голубые глаза. — Ну, ну, неугомонный мой. Пожалуй, стоит все-таки побиться с тобой об заклад.До торжественного въезда, объявленного на среду, им пришлось провести взаперти три дня. Эти дни они скоротали за выпивкой, спорами и приемом многочисленных посетителей.На следующий же день, в воскресенье, с самого утра, правда, не слишком рано, первым явился Робин Стюарт. Официально назначенным стражником был, конечно, лорд д'Обиньи, но поручение это доставляло ему мало удовольствия, а кроме того, он был полностью поглощен чрезвычайными событиями дня. Стюарту было приказано не спускать глаз с расположившейся в «Золотом кресте» компании вплоть до самой среды, а там уже он и его милость отведут ирландцев под конвоем на торжественную церемонию, после чего немедленно погрузят на корабль и отправят в Ирландию.Стюарт охотно взялся за это дело. С опухшими глазами, с больной головой, поудобнее расположив у камина все сочленения своих несоразмерных конечностей, он принялся разбирать по косточкам спектакль, разыгранный накануне Тади Боем. Но даже когда оллав ответил на все вопросы, трудно было понять, почему к господину Баллаху так легко приходит вдохновение, а к Робину Стюарту не приходит совсем.Потом явился Мишель Эриссон: на его широкие плечи был накинут плащ, измазанный в глине, а седые, слипшиеся волосы еще хранили следы отрезвляющего утреннего омовения. Он подскочил к Тади, протянул руку, похожую на кусок растрескавшейся пемзы, и с силой похлопал оллава по спине:— Ох, парень, парень, ни за что на свете не пропустил бы я такого представления, пусть даже и пропали бы те станки, которые мы, кстати, уберегли…О'Лайам-Роу со скульптором прекрасно поладили. Если ирландец и был удивлен подвигами своего секретаря, то не подал виду. Он принялся рассказывать о своих собственных похождениях, которые изрядно насмешили старика, а Стюарт тем временем вновь сосредоточил свое внимание на Тади Бое.В этот день заходили в основном те, кто присутствовал при ночном погроме. Они тоже являлись не с пустыми руками — принесли, в частности, забавный рассказ о том, как графа Хантли посвящали в рыцари ордена Святого Михаила, и процессия из тридцати с лишком членов капитула смешалась на улицах Руана с тем шествием, которое Тади Бой непочтительно именовал collier a toutes betes, то есть хороводом всех зверей.К понедельнику их маленький двор увеличился, и центром его сделались ирландцы вольнодумного, неортодоксального толка, готовые рискнуть королевской немилостью, — риск, впрочем, был невелик, поскольку Стюарт умел держать язык за зубами. О'Лайам-Роу, оказавшись в своей стихии, язвил напропалую и вышучивал все подряд, а Тади Бой, которого в присутствии хозяина не посещали приступы дикого вдохновения, ограничивался тем, что время от времени вставлял колкие замечания, каковые по достоинству бывали оценены новыми гостями. К вечеру во вторник их набралось с полдюжины, включая Стюарта, который сидел, скрестив костлявые ноги, и чистил ногти, как вдруг открылась дверь, и на пороге показались еще посетители, среди них — госпожа Бойл и Уна, ее изумительная темноволосая племянница.О'Лайам-Роу поприветствовал их; его веснушчатое лицо светилось от удовольствия, к которому примешивалась лишь малая толика душевного волнения. С прической, сбившейся на сторону, в плаще, заколотом тремя разными брошками, в несоразмерных серьгах, которые неистово болтались, беспрестанно запутываясь в волосах, мадам Бойл вихрем влетела в комнату.— Вы только посмотрите на него! Не успел сойти с корабля, как задал священной королевской особе такой нагоняй, какой и подпаска бы пробрал за живое!Она громко расхохоталась, запрокинув голову, но уже в следующее мгновение ни малейшего следа веселости не оставалось на ее лице.— О'Лайам-Роу, меня ужасно огорчил этот случай. Не пошли я тебе весточку, ты бы вел себя смирно, как овечка, и сидел бы сейчас при дворе, милуясь с фрейлинами, в уважении и в почете, и сладко ел бы, и жарко грелся всю зиму…— Все может быть, но мне милей мой фризовый плащ, подбитый ватой, — вежливо возразил О'Лайам-Роу перед тем, как представить собравшихся. — Вот и Тади Бой у меня тоже проштрафился — так что мы с ним неплохо развлеклись, понаставив дыр в их паскудных законных книгах.— Твоими бы устами да мед пить, сокровище мое, — сказала госпожа Бойл, усаживаясь. — Но душа моя не успокоится, пока я не услышу всего: и что король сказал, и как наш красавчик де Женстан перелагал твои слова — уж верно, волосы у него дыбом стояли от страха…О'Лайам-Роу в своей бесшабашной манере пересказал все с самого начала. Пока ее тетка покатывалась, фыркала и вытирала глаза, Уна удалилась туда, где сидел, ухмыляясь, Робин Стюарт, а рядом с ним — Тади Бой. Хмурый, с опухшими глазами, он играл сам с собой в карты. Уна осведомилась едко, вполголоса:— Этот рассказ недостоин внимания оллава высшей ступени?Тади выбрал карту и нерешительно положил ее на стол.— Я бы сказал, ничто не устаревает так быстро, как новость. Но когда я в первый раз услышал об этом, у меня от ужаса глаза полезли на лоб.Уна оставалась невозмутимой.— Но почему? Тебе ведь нечего терять.— Воина с пробитым шлемом минует расплата, — спокойно сказал Тади Бой и принялся тасовать карты.— Но шалопая, который помогает прятать нелегальную типографию, расплата не минует, — возразила Уна. — Ты себя тешишь, мой славный мальчик.С минуту он сидел неподвижно, потом поднял голову. Уна О'Дуайер, холодная, напряженная, полная затаенного гнева и снедаемая гордостью, взглянула ему прямо в глаза. Тади ответил ей пристальным взглядом, нарочито теплым и безмятежным, и не отводил его столько, сколько было нужно. Вдруг озорная насмешка промелькнула в его смуглых чертах. Тади Бой рассмеялся.— Нет. Я тешу тебя, дорогая моя, разве ты не видишь? — сказал он и спокойно вернулся к своей игре.Сердце бешено заколотилось у нее в груди. Она вскочила, крепко сцепив руки, и посмотрела вниз, на его склоненную голову.— Тади Бой Баллах, — произнесла она по-ирландски, — разве именем «Бой» не называют обычно светловолосых?О'Лайам-Роу услышал это и бросил быстрый взгляд на своего оллава. Но Лаймонд, в этом принц был уверен, прекрасно понимал по-гэльски, а волосы выкрасил не далее, как этим утром. Тади отвечал по-английски.— Сказывали мне, что родился-то я желтым, как крокус, вот меня и назвали в честь батюшки. От его гэльского имени только и сохранилось, что «Бой», зато в английских метриках все было расписано как надо, и не доверяться им не было причин. Ах ты, черт побери! — Он поднял глаза, собирая со стола карты. — Сочувствие в прекрасном взоре… Я ничего не имею против, конечно, но меня это отвлекает от игры.Голос Уны звучал спокойно:— Женщины во Франции растут, как репа на грядках. Тебя интересуют женщины?Тади Бой улыбнулся, быстро тасуя карты длинными пальцами.— Мы ведь почти все время на гауптвахте — где тут разгуляешься.Теперь она глядела на его руки.— Вдовушка в Дьепе все глаза выплакала. А ты не будешь скучать по ней на берегах Луары?Карты мелькали без остановки. Позади, среди всеобщего смеха и болтовни, О'Лайам-Роу примолк. Но Тади Бой не спешил с ответом. Он сдал себе карты, раскрыл одну, еще одну вытащил из колоды и только потом сказал:— Душенька, милая, свежая, как ягодка лесная, но не таровата, ох не таровата: скорей прижимиста.И оллав углубился в игру — Уна же резко развернулась и отправилась прочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
. Ну, продолжай.— Его послали сюда из королевского зверинца, потому что он родом из Руана…— …А слоны примут участие в торжественной процессии. И враги Франции будут нарисованы на их подошвах. А еще парадом пройдут единорог, скарабей, катающий пилюлю, и кавалерия трех пашей. И пчелки над цветочками гудят… — Лаймонд хохотал все громче и громче. — О моя простушка жеманница, гнилая и плодоносная, увечная и возлюбленная дурочка Франция. Завтра, — сказал он, с усилием выпрямляясь, — завтра мы с тобой, два неотесанных деревенских увальня, отправимся поглазеть на слонов.— Завтра, — мирно проговорил О'Лайам-Роу, — мы останемся в этой комнате. И в понедельник. И во вторник тоже. По специальному распоряжению властей. Помазаннику Божьему надоело всюду встречать дикарей, которые сморкаются двумя пальцами и пачкают стены, так что мы с тобой с сегодняшнего дня не имеем права выходить за пределы гостиницы. Как это ты сказал: «Закрепиться при дворе?» — добавил принц Барроу с подкупающей сердечностью и поднял на оллава чистые голубые глаза. — Ну, ну, неугомонный мой. Пожалуй, стоит все-таки побиться с тобой об заклад.До торжественного въезда, объявленного на среду, им пришлось провести взаперти три дня. Эти дни они скоротали за выпивкой, спорами и приемом многочисленных посетителей.На следующий же день, в воскресенье, с самого утра, правда, не слишком рано, первым явился Робин Стюарт. Официально назначенным стражником был, конечно, лорд д'Обиньи, но поручение это доставляло ему мало удовольствия, а кроме того, он был полностью поглощен чрезвычайными событиями дня. Стюарту было приказано не спускать глаз с расположившейся в «Золотом кресте» компании вплоть до самой среды, а там уже он и его милость отведут ирландцев под конвоем на торжественную церемонию, после чего немедленно погрузят на корабль и отправят в Ирландию.Стюарт охотно взялся за это дело. С опухшими глазами, с больной головой, поудобнее расположив у камина все сочленения своих несоразмерных конечностей, он принялся разбирать по косточкам спектакль, разыгранный накануне Тади Боем. Но даже когда оллав ответил на все вопросы, трудно было понять, почему к господину Баллаху так легко приходит вдохновение, а к Робину Стюарту не приходит совсем.Потом явился Мишель Эриссон: на его широкие плечи был накинут плащ, измазанный в глине, а седые, слипшиеся волосы еще хранили следы отрезвляющего утреннего омовения. Он подскочил к Тади, протянул руку, похожую на кусок растрескавшейся пемзы, и с силой похлопал оллава по спине:— Ох, парень, парень, ни за что на свете не пропустил бы я такого представления, пусть даже и пропали бы те станки, которые мы, кстати, уберегли…О'Лайам-Роу со скульптором прекрасно поладили. Если ирландец и был удивлен подвигами своего секретаря, то не подал виду. Он принялся рассказывать о своих собственных похождениях, которые изрядно насмешили старика, а Стюарт тем временем вновь сосредоточил свое внимание на Тади Бое.В этот день заходили в основном те, кто присутствовал при ночном погроме. Они тоже являлись не с пустыми руками — принесли, в частности, забавный рассказ о том, как графа Хантли посвящали в рыцари ордена Святого Михаила, и процессия из тридцати с лишком членов капитула смешалась на улицах Руана с тем шествием, которое Тади Бой непочтительно именовал collier a toutes betes, то есть хороводом всех зверей.К понедельнику их маленький двор увеличился, и центром его сделались ирландцы вольнодумного, неортодоксального толка, готовые рискнуть королевской немилостью, — риск, впрочем, был невелик, поскольку Стюарт умел держать язык за зубами. О'Лайам-Роу, оказавшись в своей стихии, язвил напропалую и вышучивал все подряд, а Тади Бой, которого в присутствии хозяина не посещали приступы дикого вдохновения, ограничивался тем, что время от времени вставлял колкие замечания, каковые по достоинству бывали оценены новыми гостями. К вечеру во вторник их набралось с полдюжины, включая Стюарта, который сидел, скрестив костлявые ноги, и чистил ногти, как вдруг открылась дверь, и на пороге показались еще посетители, среди них — госпожа Бойл и Уна, ее изумительная темноволосая племянница.О'Лайам-Роу поприветствовал их; его веснушчатое лицо светилось от удовольствия, к которому примешивалась лишь малая толика душевного волнения. С прической, сбившейся на сторону, в плаще, заколотом тремя разными брошками, в несоразмерных серьгах, которые неистово болтались, беспрестанно запутываясь в волосах, мадам Бойл вихрем влетела в комнату.— Вы только посмотрите на него! Не успел сойти с корабля, как задал священной королевской особе такой нагоняй, какой и подпаска бы пробрал за живое!Она громко расхохоталась, запрокинув голову, но уже в следующее мгновение ни малейшего следа веселости не оставалось на ее лице.— О'Лайам-Роу, меня ужасно огорчил этот случай. Не пошли я тебе весточку, ты бы вел себя смирно, как овечка, и сидел бы сейчас при дворе, милуясь с фрейлинами, в уважении и в почете, и сладко ел бы, и жарко грелся всю зиму…— Все может быть, но мне милей мой фризовый плащ, подбитый ватой, — вежливо возразил О'Лайам-Роу перед тем, как представить собравшихся. — Вот и Тади Бой у меня тоже проштрафился — так что мы с ним неплохо развлеклись, понаставив дыр в их паскудных законных книгах.— Твоими бы устами да мед пить, сокровище мое, — сказала госпожа Бойл, усаживаясь. — Но душа моя не успокоится, пока я не услышу всего: и что король сказал, и как наш красавчик де Женстан перелагал твои слова — уж верно, волосы у него дыбом стояли от страха…О'Лайам-Роу в своей бесшабашной манере пересказал все с самого начала. Пока ее тетка покатывалась, фыркала и вытирала глаза, Уна удалилась туда, где сидел, ухмыляясь, Робин Стюарт, а рядом с ним — Тади Бой. Хмурый, с опухшими глазами, он играл сам с собой в карты. Уна осведомилась едко, вполголоса:— Этот рассказ недостоин внимания оллава высшей ступени?Тади выбрал карту и нерешительно положил ее на стол.— Я бы сказал, ничто не устаревает так быстро, как новость. Но когда я в первый раз услышал об этом, у меня от ужаса глаза полезли на лоб.Уна оставалась невозмутимой.— Но почему? Тебе ведь нечего терять.— Воина с пробитым шлемом минует расплата, — спокойно сказал Тади Бой и принялся тасовать карты.— Но шалопая, который помогает прятать нелегальную типографию, расплата не минует, — возразила Уна. — Ты себя тешишь, мой славный мальчик.С минуту он сидел неподвижно, потом поднял голову. Уна О'Дуайер, холодная, напряженная, полная затаенного гнева и снедаемая гордостью, взглянула ему прямо в глаза. Тади ответил ей пристальным взглядом, нарочито теплым и безмятежным, и не отводил его столько, сколько было нужно. Вдруг озорная насмешка промелькнула в его смуглых чертах. Тади Бой рассмеялся.— Нет. Я тешу тебя, дорогая моя, разве ты не видишь? — сказал он и спокойно вернулся к своей игре.Сердце бешено заколотилось у нее в груди. Она вскочила, крепко сцепив руки, и посмотрела вниз, на его склоненную голову.— Тади Бой Баллах, — произнесла она по-ирландски, — разве именем «Бой» не называют обычно светловолосых?О'Лайам-Роу услышал это и бросил быстрый взгляд на своего оллава. Но Лаймонд, в этом принц был уверен, прекрасно понимал по-гэльски, а волосы выкрасил не далее, как этим утром. Тади отвечал по-английски.— Сказывали мне, что родился-то я желтым, как крокус, вот меня и назвали в честь батюшки. От его гэльского имени только и сохранилось, что «Бой», зато в английских метриках все было расписано как надо, и не доверяться им не было причин. Ах ты, черт побери! — Он поднял глаза, собирая со стола карты. — Сочувствие в прекрасном взоре… Я ничего не имею против, конечно, но меня это отвлекает от игры.Голос Уны звучал спокойно:— Женщины во Франции растут, как репа на грядках. Тебя интересуют женщины?Тади Бой улыбнулся, быстро тасуя карты длинными пальцами.— Мы ведь почти все время на гауптвахте — где тут разгуляешься.Теперь она глядела на его руки.— Вдовушка в Дьепе все глаза выплакала. А ты не будешь скучать по ней на берегах Луары?Карты мелькали без остановки. Позади, среди всеобщего смеха и болтовни, О'Лайам-Роу примолк. Но Тади Бой не спешил с ответом. Он сдал себе карты, раскрыл одну, еще одну вытащил из колоды и только потом сказал:— Душенька, милая, свежая, как ягодка лесная, но не таровата, ох не таровата: скорей прижимиста.И оллав углубился в игру — Уна же резко развернулась и отправилась прочь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38