О Паула, все было бы иначе, стань я женой Франциско Серано! Но я оттолкнула свое счастье, отдав руку моему теперешнему супругу. Я отвернулась от этих гвардейцев, спасших мне жизнь в церкви святого Антиоха, спасших мне трон, когда все, все меня оставили. Они клялись в вечной верности и преданности, если я не оттолкну их, не отвернусь от них… Паула, я оттолкнула их от себя. Сначала из гордости, затем желая доказать, что не нуждаюсь в них более, а потом из страха перед ними… окружив себя другими людьми, желая доказать, что нашла им замену. Это была ложная гордость, Паула, я теперь понимаю, хотя до сих пор старалась подавить в себе эту мысль.
— Эти гвардейцы были храбрые и смелые защитники.
— Они достаточно доказали мне это. Но, чтобы они подняли на меня оружие, чтобы решились сражаться против меня, клянусь всеми святыми, я не считала такое возможным, и это потрясло меня глубже всех последних событий. На твоем лице я вижу, что ты хочешь сказать мне, но молчи, я все знаю сама!
— Часто я навлекала на себя ваш гнев, осмеливаясь обращать ваше внимание на лиц, занявших место тех гвардейцев. О, государыня, — сказала Паула и опустилась на колени, — теперь есть еще время, если не воротить, то хотя бы исправить прошедшее. Исполните требования этих людей, откажитесь в пользу инфанта.
— Какие же условия предлагают мне?
— Удаление Марфори и патера Кларета.
— И ты тоже, Паула? Но это требование неисполнимо. Если бы я и решилась отпустить почтенного Кларета, то Марфори — никогда!
— Ваше величество…
— Разве ты не понимаешь, что я обвиню этим сама себя и признаю справедливыми все упреки, удалив этого человека. Ни слова! Это невозможно. Я лучше перенесу изгнание, чем сделаю ложный шаг. Я еще не отказалась от надежды вернуть трон.
Маркиза поднялась, она с горечью чувствовала, что эта последняя попытка поправить дело оказалась напрасной.
Изабелла принадлежала к числу тех слабых характеров, которые всегда находят оправдание своим слабостям и причину не отказываться от них; она скорее решилась потерять трон и уважение целого света, чем разлучиться с этим недостойным любимцем; такие характеры не созданы для трона; они способны на все пороки, в их слабостях коренится все зло.
ВЪЕЗД В МАДРИД
Утро 7 октября 1868 года приветливо осветило солнечными лучами испанскую столицу, походившую на цветущий сад. На этот раз без всяких приглашений со стороны полицейской власти, как бывало во времена Изабеллы в торжественных случаях, жители города всю ночь украшали его. Окрестные леса были опустошены — везде красовались гирлянды из свежих листьев, лавровые ветви свозились целыми возами, из них знатные богатые дамыплели венки. Весь Мадрид готовился встретить спасителей страны: Прим и победитель при Альколее должны были въехать в него.
На станции железной дороги воздвигли триумфальную арку с двумя высокими подмостками по сторонам. Все улицы и самые маленькие переулки, были увиты цветами, на Плацце Майора, на Пуэрте дель Соль с балконов свешивались дорогие ковры и вышитые флаги, а бедные жители протягивали гирлянды от дома к дому и развешивали венки на окнах и дверях.
С наступлением дня улицы наполнились празднично одетыми мужчинами и женщинами. Все хотели видеть победителей при Альколее, все стремились занять хоть какое-нибудь место на пути следования процессии, будь это даже вершина каштанового дерева.
Веселая толпа увеличивалась с каждым часом. Повсюду встречались улыбающиеся, просветленные надеждой лица.
С нетерпением ожидали сигнала, возвещавшего о вступлении в город Прима и Серано с войсками.
Наконец, желанный час настал — раздались звуки труб и выстрелы. Победители возвращались в празднично украшенную столицу, радостно приветствовавшую их.
Открывали шествие Прим и Серано, величественно восседавшие на своих конях. За ними следовали солдаты, мужественно помогавшие великому делу. Их буквально завалили цветами с балконов; каждый старался доказать свой патриотизм. В эту торжественную минуту люди составляли как бы одно сердце и одну душу, со всех словно сняли вдруг мрачный покров.
Студенты, работники, купцы, разносчики газет вышли со знаменами, музыкой, пением гимна; со своими национальными знаменами выступали французы, англичане, итальянцы и немцы.
Колокольный звон сливался с радостными криками толпы.
Когда Серано и Прим достигли триумфальной арки на улице Алькальда, сотни голубей, украшенных лентами национальных цветов, взвились в воздух, лавровые венки, букеты цветов, приветственные стихотворения посыпались с балконов на освободителей.
На Пуэрте дель Соль обоих героев ожидали на балконе Энрика, Марианна, поспешившая сюда из Парижа, и члены хунты.
Под звуки музыки, песен и приветственных возгласов, доносившихся с улицы в течение всего дня, освободители и их друзья праздновали во дворце Серано радостную встречу. После горькой, долгой разлуки Прим и Серано снова соединились со своими женами и увидели себя среди друзей.
— Мы у цели, — сказал Серано, сидя за столом с Примом и друзьями, — дай Бог, чтобы наше общее дело завершилось удачно.
Бокалы поднялись для тостов, Прим и Серано, старые верные товарищи, увлеченные торжественностью минуты, обнялись. Вино заискрилось в бокалах, послышались оживленные речи, под звуки музыки, игравшей в течение всего обеда, пили не только за здоровье присутствующих героев, но и за тех, кого не было сегодня здесь, но кто помогал делу свободы с неменьшим рвением и самопожертвованием — Топете и Олоцагу.
Когда наступил вечер, весь город, от простой хижины бедняка до дворца, осветился огнями. Огненные фонтаны били на площадях. На Прадо народу раздавали вино. Вечернее освещение увеличило восторг: фейерверк с пушечными выстрелами и военной музыкой напомнил об Альколее, и народ с громкими криками повалил ко дворцу Серано, который, стоя на балконе рядом с Примем, поднял тост за благоденствие народа и поблагодарил его за прием.
— Да здравствует Прим! Да здравствует Серано! — раздавались неумолчные крики.
Дворцы знатных граждан соперничали между собой в роскоши украшений и освещения. Праздник продолжался три дня, все это время улица Алькальда, где стоял дом Прима, и Пуэрта дель Соль с дворцом Серано были заполнены народом.
На следующий день на Прадо маршалы Серано, Прим и генералы произвели смотр войск. Под звуки музыки полки прошли по украшенным улицам и заняли назначенные позиции.
Герцогиня де ла Торре и графиня Рейс присутствовали на этом военном параде, наблюдая из палатки. Число зрителей было так велико, что просторная площадь едва могла вместить желающих.
Серано и Прим верхом, в красивых Генеральских мундирах, окруженные блестящей свитой, осматривали проходившие мимо ряды войск: для каждого из них они нашли слова приветствия и похвалы. Гренадерский полк, в старинной форме, с треугольными шляпами, красными, во всю грудь отворотами, особенно привлекал внимание; он состоял из старых испытанных воинов, чьи суровые, изборожденные шрамами лица невольно напоминали о худших временах страны. С ними контрастировали егеря — легкие и ловкие, со старинными ружьями, с шомполами и курками. За егерями в образцовом порядке выступала артиллерия; в пушки были впряжены мулы.
Парад продолжался несколько часов и окончился под громкие крики одобрения. Высшие офицеры собрались обедать в специально устроенной большой палатке. Вечером Мадрид снова осветился огнями — казалось, празднику не будет конца. На третий день большой бой быков в Колизео заключил празднество. Настало время перейти к более серьезным делам.
Серано, Прим, Топете и Олоцага были признаны вождями нации, им же было поручено избрать людей, которые могут управлять страной, привести ее к процветанию.
Итак, четверо гвардейцев, судьбу которых мы проследили в нашем рассказе, стали во главе нации. Эти четверо, некогда спасшие трон ныне изгнанной королевы, одинаково любимые народом и армией и щедро одаренные талантами, не предполагали, что судьба Испании окажется в их руках, что из пылких молодых людей они сделаются признанными лидерами.
Олоцага все еще находился при дворе Наполеона в Биаррице, и мы увидим, как необходимо было там его присутствие. Топете же через несколько дней прибыл из Кадиса в Мадрид.
Контр-адмирал просил не устраивать ему никакого торжественного въезда, однако несмотря на это был встречен на станции Железной дороги не только всеми моряками, находившимися в Мадриде, но и несколькими ротами во главе с Эскаланте.
Серано и Прим обняли своего старого верного друга.
Когда контр-адмирал с супругой прибыли в свой дворец, Прим показался на балконе и возгласил, обращаясь к собравшейся толпе:
— Да здравствует флот! Да здравствует Топете! Да здравствует народ! Да здравствуют Серано, свобода и армия!
На Что Топете, обнимая Серано и Прима, отвечал:
— Да здравствует мадридский народ!
Серано был поставлен во главе всего правительства. Это назначение явилось выражением народной любви к нему.
Прим получил управление военными делами — мечта его юности осуществилась. В ведение Топете был отдан флот, а Олоцаги и Лоренсаны — иностранные дела. Министром просвещения и торговли предусмотрительный Серано назначил дона Руиса Сорилью, человека благородного, проницательного и умного.
Сагаста, друг Олоцаги, стал министром внутренних дел, Рамиро Ортес — министром юстиции, а Фигерола — министром финансов.
Первый порядок был восстановлен. С благородными помыслами, твердой рукой повел Серано государственный корабль, так долго гибельно направляемый, к безопасной гавани.
Правда, это не обошлось без препятствий, бесчисленные волны еще грозили вырвать руль у него и его друзей… Но эти люди так привыкли к трудным переездам и тяжелым битвам, что не отступили перед этой бурей.
НАПОЛЕОН И ОЛОЦАГА
Мы помним, что дипломат дон Салюстиан незадолго до вспышки восстания по настоянию Джирдженти был заменен Моном. Несмотря на это Олоцага остался в близких отношениях с двором в Биаррице, и старания Мона войти в милость к Наполеону остались безуспешными, хотя император и был внимателен к новому испанскому послу. Кроме того, Олоцага поддерживал связь не только с Мадридом, где находился его брат Целестино, но и с Примом и Серано, так что подозрения Изабеллы, узнавшей в тайной корреспонденции руку Олоцаги, были справедливы: дипломат находился в союзе с мятежниками.
В то время, как Мон прилагал все усилия, чтобы побудить императорскую чету отправиться в Сан-Себастьян, Олоцага, в свою очередь, старался помешать этой встрече, и мы видели, чье влияние превозмогло. Немногих слов оказалось достаточно, чтобы двор, уже находившийся в пути, возвратился назад, и эти слова не заключали в себе известия, что заговор приобретает большой размах или что в Сандандере произошла битва, — депеша гласила:
«Граф Теба взят в плен. Королевские чиновники в Мадриде угрожают ему смертью».
Когда Олоцага отослал эту депешу, только что полученную им от брата, в Биарриц, он был в сильном волнении, боясь, что королева не замедлит казнить герцогиню де ла Торре и графа. Но что мог и должен был сделать он, чтобы спасти сына? У него оставалась только одна надежда на императорскую чету.
Север Испании находился еще в руках королевы, и Олоцага не мог даже тайно отправиться в Мадрид, не подвергаясь опасности. Дон Салюстиан рассудил, что Франциско Серано, в руках которого находится весь юг, примет верное решение.
В тот самый день, когда Целестино прислал ему известие, что восставшие генералы идут вперед, графиня Рейс прибыла в Париж. Олоцага отправился к ней и узнал, что Прим уже высадился и овладел берегом, и дела повстанцев с каждым часом идут лучше. Марианна старалась утешить друга своего мужа, который уже отказался от надежды когда-нибудь увидеть Рамиро, потому что продвижение мятежников вперед грозило пленникам казнью.
Тем сильнее была его радость, когда он узнал через несколько дней о победе при Альколее и спасении герцогини и Рамиро. Обычно непроницаемое лицо Олоцаги выражало счастье. Он готов был сопровождать графиню Рейс за границу и потом вернуться в Биарриц. Скоро пришла весть о бегстве Браво, а потом и королевы. Олоцага радовался, предвидя скорое освобождение Испании.
Марианна поспешила к границе, а Изабелла выехала на то печальное свидание, которое напоминало похороны Бурбонов, а когда королева достигла Рея, графиня Рейс въехала в Мадрид, чтобы присутствовать при торжественном приеме победителей.
Сам генерал Конха предпочел оставить Испанию, где народ мог выразить ему свое недоверие и недовольство. Но он был слишком честен, чтобы, подобно Гонсалесу Браво, бежать, захватив свое и чужое золото. Этот друг освободителей Испании не увез с собой полных мешков и потому мог возвратиться со спокойной совестью, когда Серано позвал его обратно. Если его попытки к соглашению, казавшиеся ему высшей целью, и не удались, он все-таки оставался честным слугой государства, и народ оценил это.
Как только Наполеон и Евгения возвратились в Биарриц, Олоцага явился туда прежним улыбающимся придворным: его работа теперь только начиналась. Надо было нейтрализовать влияние других придворных, которые приняли сторону изгнанной королевы и старались принудить Наполеона к вооруженному вмешательству в дела Испании. Олоцага сознавал, что если это действительно случится, если император поддастся увещаниям этих господ и пошлет свою армию на испанскую границу, то разгорится ужасная война, гибельная для его отечества. Он знал, что войска победивших генералов скорее лягут до последнего человека, чем сдадутся, а это непременно случится в битве с превосходящими силами Наполеона.
Итак, Олоцаге предстояло разрешить очень трудное дело, чтобы спасти Испанию и своих друзей.
Обстоятельства не благоприятствовали ему: Наполеон был сильно расстроен не только из-за испанской катастрофы, но и по другим причинам. Конечно, его тревожило свержение с трона испанской королевы, но дела с Пруссией беспокоили гораздо больше и оставались на первом плане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56