— прибавил он, страстно схватив ее руку.— Но так скоро, так страстно, принц…— Простите нетерпение, с которым я спешу высказать вам мою любовь! Увидев ваш портрет, Маргарита, услышав о вашей доброте, наконец, увидев вас сегодня, — я забыл всякий этикет! Я у ваших ног и прошу вашей руки и сердца! Вы одна можете осчастливить меня, вы рождены для того, чтобы разделить со мной трон Испании. Теперь вы знаете все — осчастливьте же ответом, хотите ли принадлежать мне?— Да, — прошептала принцесса. — Но встаньте, принц, вас могут увидеть.— О, теперь, когда вы дали согласие, все должны знать о моем счастье! Пойдемте, дорогая Маргарита, и позвольте мне представить вас нашим приверженцам как мою избранницу, как возлюбленную невесту. Я все равно ведь не в состоянии был быскрыть от них своего счастья!И дон Карлос вышел с Маргаритой Пармской в зал, где уже все с нетерпением ожидали их.Через несколько минут бокалы были наполнены шампанским и провозглашен тост за здоровье жениха и невесты! Со всех сторон выражались пожелания счастья принцу и принцессе. V. Неожиданное свидание На платформе северной железной дороги в Мадриде стояли совершенно готовые к походу против карлистов солдаты республики, во главе которых встал Кастелар. Длинный состав готов был отправиться.Солдат провожали родные и близкие. Мать совала сыну последние скопленные гроши, сестра спешила пожать руку брату, молодая жена, рыдая, бросалась впоследний раз в объятия мужа, невеста долго прощалась с женихом, который уходил от нее на войну, чтобы, может быть, никогда больше не вернуться!Это были душераздирающие сцены! Но вот солдаты вырвались из объятий, крикнули на прощанье еще несколько утешительных слов, кое-где слышались даже шутки, но они были только на словах, в душе многих из них говорило другое. Они сели в вагоны. Это происходило вечером, накануне той ночи, когда Тристани со своими карлистами разобрал рельсы у моста.В вагонах где-то раздавалась веселая солдатская песня, где-то шла по кругу бутылка, там какой-нибудь разудалый солдат целовал хорошенькую буфетчицу, да так быстро и крепко, что пока она собиралась обороняться, его уже и близко не было…Никто не подозревал о несчастье, ожидавшем всех в эту ночь, никто не думал, что у моста через Риво они должны погибнуть все разом по расчету карлистов.В поезде шло веселье! Ранцы еще не опустели, жалованье и материнские гроши еще звенели в карманах, походная бутылка была полна, солдаты еще не уехали из Мадрида, еще не раздавался гром пушек…И все эти сильные, мужественные люди должны были погибнуть из-за мошеннической проделки, не имея даже возможности защищаться! Карлисты ждали, притаившись, как гиены, — нет, и с гиенами их нельзя было сравнивать, потому что животные повинуются только инстинкту, а карлисты были людьми и обладали разумом!Но вот раздался сигнал, солдаты поспешили в вагоны, офицеры заняли отдельные купе. Генерал Мануэль Павиа де Албукерке и Жиль-и-Германос сели в передний вагон, за ними адъютанты и остальное начальство команды.Дверцы с шумом захлопнулись.Военные музыканты грянули песню, и поезд тронулся.На платформе еще стояла тесная толпа, кланяясь, махая платками, крича последнее «прости»…Последнее! Вглядитесь в эти уносящиеся от вас милые лица, издали кивающие вам на прощанье, вглядитесь в эти черты, чтобы они не стерлись в вашей памяти, — вы видите их в последний раз! Вы навеки прощаетесь с ними!Раздался резкий свисток… локомотив зашипел, выпуская клубы дыма, колеса завертелись быстрей и быстрей… Поезд исчезал из глаз; солнце начало клониться к горизонту.Родные и близкие расходились. Матери утешали плачущих невест, говоря им о радости свидания, о том, что война ведь долго продолжаться не может, и толпа постепенно рассеялась.Только одна бледная, поникшая женщина стояла неподвижно, глядя вслед удалявшемуся поезду. Он уносил ее мужа, отца ее детей, их кормильца. Она отдала ему с собой последнее, что у нее было, чтобы он не нуждался в дороге, и теперь осталась одна, беспомощная, покинутая… Предчувствие говорило ей, что больше им уже не свидеться, вот почему она все стояла тут, пристально глядя на поезд, как будто хотела удержать его.У нее больше не было слез; покрасневшие веки говорили, что в эти последние ночи она выплакала их все.В ту минуту, как поезд двинулся, она готова была броситься на рельсы, если бы не мысль о детях, о несчастных покинутых детях! Нет, она не смела даже подумать о том, чтобы найти забвение в смерти, доступной каждому в часы отчаяния.Бледная жена солдата все глядела вдаль, где в тумане исчез поезд, хотя уже наступил вечер и тьма окутала окрестности.Вдруг она с испугом опомнилась, ей надо было спешить к детям, к своим бедным детям! Она должна жить ради них!Еще один, последний взгляд в ту сторону, куда ушел поезд, — и бедняжка, шатаясь, побрела домой…Что почувствовал бы Изидор Тристани, увидев эту бедную женщину, неужели не бросил бы он своего проклятого дела?Каменное сердце и то было бы тронуто ее видом, но у Тристани и его соратников не было сердца, они не знали сожаления, как мы увидим дальше.Мануэль сидел в одном купе с Жилем. Он откинулся на подушки сиденья, а Жиль смотрел в окно.— Странно, — начал последний после нескольких минут молчанья, — что все наши старания отыскать молодую графиню остались безуспешны. Куда она могла уйти?— Она просто не хочет, чтобы мы ее отыскали, — серьезно и тихо сказал Мануэль. — Это ясно!— Я по-прежнему уверен, что она в Мадриде, — продолжал Жиль, — оттого мы и не смогли напасть на ее след. С каждым днем, чем больше я обдумываю это дело, тем сильнее становится мое убеждение.Жилю очень хотелось вывести друга из его мрачной задумчивости, и это сделало его разговорчивее, чем когда-нибудь.— Ты говорил еще о чем-нибудь с графом Кортециллой? — спросил он.— Только о том, что тебе уже известно.— А в последнем разговоре?— Когда я ему объявил, что ничего не знал о намерении графини и о том, куда она пошла, что не хочу и не должен драться с ним на дуэли, потому что люблю, уважаю, боготворю его дочь, он повторил все-таки свой вызов. Я отвечал, что та же любовь не позволяет мне принять на себя кровь отца девушки, которой принадлежит все мое сердце, так как, разумеется, не я, а он будет убит.— И он успокоился?— Ушел, и с тех пор я его больше не видел.— Странный, таинственный человек этот граф Кортецилла; никто не знает, кто он и откуда его богатства… Ты хорошо сделал, отказавшись от дуэли, — сказал Жиль, — тем более, что вы ведь ничем друг друга не оскорбили!— Разве что он меня, — отвечал Мануэль, снова сделавшийся лаконичным и задумчивым.— Знаешь, Мануэль, а я очень рассчитываю на Антонио, может, ему удастся найти графиню? Наш неизменно серьезный патер, увидев тебя сегодня, от ужаса забыл бы свою серьезность.— Отчего же?— Оттого, что ты сделался мрачнее и серьезнее его! Это мне очень не нравится, Мануэль, — отвечал Жиль со своей обычной откровенностью, — нам надо поговорить прямо, и ты должен объяснить причину такой перемены. Одно бегство графини Инес не могло произвести ее в тебе. Тут кроется еще что-то. Куда девался наш прежний веселый, беззаботный Мануэль, любимец дам, первый гость во всех салонах? Господи, помилуй! Что с тобой сделалось! Ты будто на смерть идешь!— У меня именно такое чувство, Жиль!— Черт возьми, откуда и с каких пор у тебя эти черные мысли? Это все из-за твоей любви к молодой, прекрасной графине!— Меня мучает странное тяжелое предчувствие, Жиль!— Ну вот, еще новости! Предчувствие! Уж не скажешь ли, что видел какой-нибудь страшный сон!— Не шути! У меня такое чувство, будто мы идем на смерть!— На смерть? — вскричал Жиль. — Каким это образом? Или ты думаешь, что с поездом может случиться несчастье? Каждый день ходит множество поездов, и ни с одним ничего не происходит, почему же именно с нашим должна быть беда? Нет, Мануэль, будем уповать на Бога! У нас святой долг впереди — защита родины, и Бог не даст нам умереть, когда мы его еще не исполнили.— А между тем мне тяжело, у меня на груди словно камень. Ведь предчувствия, ты знаешь, не в моем обыкновении, — отвечал Мануэль. — Мне кажется, что мы должны со всем проститься и что мне не суждено больше видеть графиню Инес!— Пустяки! Нам, наверное, предстоит еще долгая, веселая жизнь! Вот скоро мы поколотим проклятых карлистов, а затем выпьем на твоей свадьбе с графиней за многочисленное потомство! Так-то я думаю, Мануэль!Становилось темно. На следующей станции в вагонах зажгли лампы.— Странная вещь — человеческое чувство, — сказал Мануэль после продолжительного молчания. — Сколько раз я думал, ухаживая за той или другой красавицей в гостиных, что это и есть настоящая избранница моего сердца, и твердо был в этом убежден; мне казалось, что ей принадлежит вся моя жизнь, потом начинал думать то же самое о другой, третьей… Но ни одна из них не была настоящей избранницей, Жиль!— Ну, так почему же ты думаешь, что графиня Инес — настоящая? Как поручиться, что и о ней через какое-то время ты не скажешь того же?— С другими я не испытывал того, что с Инес. То, что прежде я принимал за любовь, было только минутной вспышкой. Теперь — другое, теперь я люблю, Жиль! Я чувствую, что могу быть истинно счастлив только с Инес! Но она потеряна для меня!— А по-моему, нет еще, мой друг! По-моему, Инес своим опасным и решительным шагом только дала тебе прочное и сильное доказательство своей любви!— Ты так думаешь? Мне эта мысль тоже не раз приходила в голову.— Это ясно, как Божий день, — отвечал Жиль. — Ей предстояло замужество с доном Карлосом, а она любила тебя и решилась на самую крайнюю меру, на какую может решиться девушка: ушла из отцовского дома, одна, без защиты, не зная куда.— Я должен признаться тебе, что недавно узнал кое-что, успокоившее меня, но одновременно вызвавшее некоторую тревогу!— Наконец-то разговорился!— Но это ведь только предположение, Жиль, у меня нет доказательств.— А любящее сердце, я слышал, всегда много значит в подобных случаях, — заметил Жиль.— У графини Инес на севере, кажется в городке Пуисерде, есть тетка, сестра ее покойной матери. Может быть, она там.— Ну конечно, тут и сомнений не может быть!— Эта мысль кажется мне тем более правдоподобной, что между графом Кортециллой и его свояченицей очень натянутые отношения.— Так нечего и думать! Конечно же, она у тетки в Пуисерде. Чего ж тогда бояться!— Но ты забываешь, мой друг, что именно там-то и расположились или по крайней мере скоро расположатся карлисты. В таком случае Инес придется уйти от тетки, а тогда ее ждут еще худшие опасности!— Не предавайся бесполезным тревогам, отгони предчувствия и опасения! Не лучше ли надеяться, чем бояться? Так выберем же первое.— Согласен, Жиль, — отвечал Мануэль, крепко пожав ему руку, — но ведь человек не может прожить без горьких мыслей. Так и со мной случилось сегодня. Ну, теперь кончено! Прочь всякий страх! Жизнь наша в руке Божией, и Бог будет над нами.— Вот и хорошо! — вскричал Жиль. — Согласен с этим! Что же касается меня, не будь я Германос, если не сделаю все, чтобы соединить вас с Инес!— Послушай, — сказал Мануэль, — еще около двух часов осталось до приезда в Риво, расскажи мне о происхождении герцогини Медины и о ее прошлой жизни, ты ведь родился на португальской границе. Мне давно хотелось спросить тебя об этом.— Охотно. Ты помнишь португальского узурпатора дона Мигеля?— Этого принца, выросшего в Бразилии, сына короля Иоанна VI Португальского и испанской инфанты Иоахимы?— Того самого. Когда дон Мигель приехал в Португалию, мать восстановила его против отца, который по слабости не принимал решительных мер. Маркиз Лулэ, посоветовавший королю быть осторожнее, был убит по приказанию Мигеля 1 марта 1824 года, после этого Мигель стал действовать смелее и уже открыто стремился взойти на престол, как теперь у нас дон Карлос.— Но ведь старый король был еще жив?— Несмотря на это, Мигель велел арестовать министров, принял на себя звание генералиссимуса; короля по его приказанию стерегли в его собственном дворце. Тут, однако же, французский посол серьезно предостерег короля, и дон Мигель был вынужден наконец сознаться в своей вине и просить помилования. Его изгнали, и он жил в Париже и в Вене, где вел сильно разгульную жизнь.— Так этот дон Мигель…— Позднее принял частное имя де ла Ниевес.— И Бланка Мария Медина?..— Его дочь, следовательно, кровная принцесса! Но слушай дальше; теперь ведь все это уже давно забыто, и полного рассказа больше нигде не услышишь.— Говори, говори, Жиль, меня это очень интересует. Так этот самый дон Мигель — отец Бланки Марии?..— После смерти старого короля, кажется, в 1826 году, возник спор о престолонаследии между Мигелем и его братом, императором Педро Бразильским, заявившим свои притязания на престол в качестве старшего сына и первенца. Он отказался, однако же, от этой короны в пользу своей старшей дочери, доньи Марии Глории, и, чтобы положить конец спору, предложил дону Мигелю жениться на ней. Последний согласился, обручился с племянницей, и в 1827 году дон Педро провозгласил его регентом. Такой оборот дела не понравился, однако же, старой королеве, и по ее наущению дон Мигель объявил себя законным королем Португалии. Вследствие этого дон Педро расстроил предполагаемый брак и выслал войско против Мигеля, но Мигель разбил его и стал действовать, как самый гнусный узурпатор, убивая и губя все, что сопротивлялось ему. Он был истинным тираном по отношению ко всем, даже к своим сестрам. Наконец, в 1834 году он был с позором изгнан из Лиссабона. Отправившись в Геную, а затем в Рим, он некоторое время еще продолжал именовать себя королем, большей же частью назывался доном Мигелем де ла Ниевес Де ла Ниевес означает «снежный»

.— Ну, — заметил с улыбкой Мануэль, — уж чистой-то как снег его жизнь никогда не была!— Через несколько лет он женился и жил то в Германии, то в Испании. От этого-то брака и родилась прекрасная донья Бланка Мария, вышедшая замуж за герцога Медину, а теперь овдовевшая. Следовательно, как ты видишь, она кровная принцесса по отцу, который, однако же, в Испании никогда не назывался королем Мигелем;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60