С ее языка не срывалось ни одного глупого слова, которое могло быть использовано против отца или Джека. А за последние несколько часов все ее самообладание, воспитанное годами, куда-то улетучилось. Она пренебрегла осторожностью, причем с человеком, которого раньше никогда не встречала. Более того, их отцы были непримиримыми врагами, и муж отзывался о нем весьма неуважительно.
Джек часто публично заявлял, что человек из богатой семьи связан обязательствами перед людьми. И вот он, пояснял Джек с обезоруживающей улыбкой, намерен выполнить эти обязательства, посвятив свою жизнь служению обществу. При этом он, конечно, думал о предстоящем выдвижении кандидата от демократов на президентских выборах в 1936 году. Джек не уделял почти никакого внимания Рамону Санфорду. Но однажды, слушая, как ее муж осуждал последний роман Рамона с русской княгиней Марьинской, она подумала, что он завидует ему. Муж княгини нанес Рамону оскорбление в «Савое», и Рамон уложил его на пол одним ударом. Затем изысканно поправил манжеты и продолжил обед с шампанским и перепелами, пока прислуга волокла распростертое тело в ближайшую больницу. Вспыхнули блицы, репортеры помчались с новостями в редакции своих газет. Вся пресса муссировала это событие целых три дня.
Последний роман Джека с женой нью-йоркского судьи длился вот уже полгода. Разница между этими двумя связями, по мнению Нэнси, состояла только в том, что одна оставалась в тайне, а другая вышла наружу. Она подозревала, что истинной причиной злости Джека была зависть к Рамону, который выбирал любовниц по своей прихоти. У Джека же возможности были ограниченны, поскольку он должен был быть чрезвычайно осторожным. Жена судьи была на восемь лет моложе Нэнси. Эта связь больно задевала ее.
Она почувствовала острое желание спросить у Рамона, по-прежнему ли русская княгиня играет важную роль в его жизни, но подавила его. Она вела себя как ребенок. Она нуждалась в утешении, и он помог ей. За это она благодарна ему, но не более.
— Вы хотите что-то сказать мне? — Темные, почти черные глаза вопрошающе смотрели на нее.
Она покачала головой, вытирая щеки ладонями и снова принимая вид, достойный Нэнси Ли Камерон.
— Нет, ничего, — тихо ответила она. — Просто я получила дурные известия, а так у меня все в порядке, правда.
В глазах Рамона трудно было что-то прочесть, когда он смотрел, как она поправляет прическу, разглаживает платье и вновь начинает играть роль вежливой хозяйки.
— Мне неловко, что я устроила вам такую сцену. Не пойму, что на меня нашло. Надеюсь, что не заставила вас опоздать на намеченные на вечер встречи.
Было около восьми часов. Глория ждала его уже почти час.
— Сегодня у меня свободный вечер, — сказал он.
Нэнси слегка смутилась. На полу грудой валялась ее соболья шуба, напоминая о том, как грубо он сбросил ее с плеч. Порванные чулки были разбросаны по гостиной, создавая впечатление интимности спальни. Она вспомнила, как он настаивал, чтобы она сняла их, и почувствовала, что ее щеки начинают краснеть. Ей хотелось знать, наблюдал ли он за тем, как она раздевается. Потом интуитивно решила, что вряд ли. Рамон Санфорд давно свыкся с тем, как раздеваются его опытные любовницы, чтобы испытывать удовольствие от ее неуклюжих движений.
Молчание слишком затянулось и становилось неловким, но Рамон не предпринимал попыток нарушить его. Он неотрывно смотрел на Нэнси и видел, как она снова теряет самообладание, поскольку с его стороны не последовало ожидаемых вежливых заверений в почтении, традиционного пожелания спокойной ночи и быстрого ухода.
Он щелкнул портсигаром и предложил ей закурить. Нэнси редко курила, и ее рука слегка дрожала, когда она брала сигарету. Сунув золотой портсигар с монограммой в карман, Рамон понял, что она только внешне кажется спокойной.
Вспыхнула зажигалка, и Нэнси склонилась к пламени. Его руки прикоснулись к ее рукам и задержали их.
— Вы ужасная лгунья, — сказал он тихо. — Что же все-таки случилось с вами сегодня?
Нэнси не знала, что делать. Невозможно было укрыться от его глаз, от его близости.
— Ничего… — Она запнулась в нерешительности. — Впрочем… случилось.
— Расскажите мне. — Его голос заставлял повиноваться.
Нэнси отрицательно покачала головой, хотя чувствовала, как просто было бы рассказать ему обо всем, и тогда он наверняка прекратит свои бессмысленные домогательства.
— Нет, — сказала она наконец. — Если уж я не могу рассказать мужу, то тем более не стану рассказывать кому-то другому.
Рамон вспомнил короткий, отрывистый телефонный разговор, яростно брошенный бокал и сердитые слова, прерываемые всхлипываниями. Его неприязнь к сенатору Джеку Камерону усилилась. В голосе Нэнси прозвучала такая категоричность, что он решил не настаивать. Ему вовсе не хотелось разрушать ее хрупкую оборону и снова доводить женщину до слез, которые, как он догадывался, были очень близки.
— Ох уж эта бостонская чувствительность, — усмехнулся он.
Она пристально посмотрела на него секунду-другую, затем тоже слегка улыбнулась лишь уголками губ:
— Да, я самая настоящая бостонская леди.
— Это я уже слышал. А сейчас идите и примите горячую ванну, а потом мы спокойно пообедаем где-нибудь вдвоем, и вы расскажете мне о себе.
Рамон Санфорд, «Пантера-плейбой»! Если какой-нибудь писака увидит их, обедающих вдвоем, завтра на первых полосах газет наверняка появятся сплетни по этому поводу. Джек будет взбешен. Она представила, как он со злостью швырнет газету на стол за завтраком в Вашингтоне. Затем тут же кинется к телефону и потребует объяснений, а она скажет, что слишком занята, чтобы выслушать его.
— Я с удовольствием пообедаю с вами, — сказала она, и Рамон внезапно заметил, что она необычайно красива, когда улыбается. Густые ресницы, высоко загнутые кверху, делали ее похожей на озорного котенка. До сих пор он видел ее в самом ужасном состоянии — замерзшую, плачущую, растрепанную, — ив нем пробудилось чувство глубокой нежности, которого он не испытывал с самого детства. Он представил себе, как она будет выглядеть, когда примет ванну, переоденется и синие круги под глазами исчезнут.
Двери за ней закрылись. Рамон налил себе еще немного бренди и подошел к большим окнам, из которых открывался вид на ночной Нью-Йорк. Ясно одно: она не такая, как он ожидал. Разумеется, Нэнси совсем не похожа на ту женщину, какую Глория со злостью описала ему.
Глория ждала его уже больше часа. Он нацарапал короткую записку на обратной стороне своей визитной карточки, подошел к секретеру, извлек один из конвертов с подписью «Камерон» и положил свою карточку внутрь. Сделав это, он улыбнулся. Ярость Глории от того, что он не явился, будет ничтожной по сравнению с той, когда она увидит имя на конверте. Он запечатал его и вызвал Морриса. В бешенстве Глория становится еще более страстной. Его ожидает приятный уик-энд.
— Доставьте это немедленно в «Алгонкин», — сказал Рамон, когда вошел Моррис.
Дворецкий взглянул на подпись и, слегка приподняв брови, удалился. По его мнению, мистер Санфорд довольно быстро превратил особняк Камеронов в какой-то балаган на Парк-авеню.
* * *
Все было совсем не так, как ожидала Нэнси. Они не поехали ни в «Эль-Марокко», ни в «Персиан Рум», ни в «Санта-Реджис», ни в «Уолдорф», а отправились в небольшой ресторанчик в двадцати пяти милях от города. Нэнси впервые ехала с Рамоном. Он искусно и уверенно вел машину по обледеневшим улицам. Оба молчали, под ними стремительно убегала назад дорога. По сторонам виднелись покрытые снегом поля и деревья, похожие на белые привидения. Нэнси бросила взгляд на уверенные и сильные руки Рамона за рулем «даймлера». Затем быстро оглянулась, вглядываясь в темноту и стараясь отделаться от непрошеных мыслей. Их молчание не было напряженным. Оно казалось вполне естественным, как бывает у близких людей.
Рамон не заказывал столик, но метрдотель с почтением предоставил им лучший отдельный кабинет и чрезмерно лебезил перед джентльменом в каракулевой шубе, который, по его мнению, вряд ли появится здесь еще раз. Официант был вежлив, но более спокоен. Приезд Рамона Санфорда расценивался здесь гораздо выше, чем присутствие тучного и пожилого железнодорожного магната.
— Что будете пить?
На белой скатерти сверкало серебро. Они расположились на красном бархатном диване вдоль стены среди свежих цветов, доставленных из Флориды. Она чувствовала легкое касание его тела.
— Пожалуйста, мартини. — Рамон слегка приподнял голову. — Один мартини и один бурбон с содовой. Принесите, пожалуйста, меню, и мы сделаем заказ.
— Да, сэр. Сию минуту, сэр.
— Ну вот, конец сухому закону, — сказал он, когда появилось спиртное, и поднял свой бокал.
Нэнси улыбнулась. Кошмар, преследовавший ее весь день, отступил. Завтра она поедет на Кейп и поразмыслит о своей дальнейшей жизни. Слава Богу, сегодня ее молитвы были услышаны, и она не осталась в одиночестве в темном особняке.
Рамон недолго изучал меню, как это бывало с Джеком. Он заказал устриц, бутылку охлажденного «Сотерна», оленину и «Шато-лафит» 1870 года.
— Вы здорово изменились со дня нашей последней встречи, — сказал он, извлекая устриц из раковин.
Нэнси озадаченно посмотрела на него.
— Мы никогда прежде не встречались, — сказала она.
«Сотерн» произвел должный эффект. Он заметил, что напряжение, которое сковывало все ее тело, исчезло. Кожа под открытым вечерним платьем заблестела. У нее была высокая грудь и великолепная изящная фигура, которая так поразила его. Он предполагал ранее, что она высокая и вызывающе элегантная. Однако даже в вечерних туфлях Нэнси едва доходила ему до плеч. Чудесное платье подчеркивало ее естественную грацию.
Она ни разу не взглянула на себя в большие ресторанные зеркала. Все ее внимание было приковано к нему. Она не припудривалась, не поправляла свои дорогие украшения или прическу, не было у нее неестественных женских ужимок, чего он терпеть не мог. Руки ее были молочно-белыми. Пальцы украшали всего два кольца. Одно — обручальное, другое — с неограненным изумрудом в окружении бриллиантов. На ногтях не было красного лака, который так ему не нравился. Они были превосходной формы, коротко подстрижены и отполированы до жемчужного блеска. Ему хотелось прикоснуться к ней, как ни к одной женщине в жизни. Он поставил бокал с вином и взял ее ладони в свои.
От его прикосновения в ней взыграла чувственность. Нэнси попыталась убрать руки, но его пальцы нежно гладили ее запястья.
— Это было в Каусе, — сказал он. — В 1909 году. Мне было тогда всего восемь лет. Вы были в голубом платьице и с бантами в волосах.
— Это был день моего рождения, — ответила Нэнси, не отнимая рук и мысленно возвращаясь к тому времени. — Я думала, что именно поэтому нас пригласили, и решила, что хозяева страшно невоспитанны — ведь они не приготовили праздничного торта.
Рамон засмеялся:
— Моя мама говорила, что мне надлежит быть любезным с вами, а я подумал, что вы ужасная зануда.
— На вас был матросский костюмчик, и вы все время дулись, потому что вам не разрешали играть в серсо.
В глазах его застыло незнакомое ей выражение.
— Рад, что вы помните это.
— Я помню все, что было тогда. — Она снова вернулась в прошлое, и кошмар, мучивший ее, отступил куда-то далеко в глубины сознания. Тогда был жаркий солнечный день, но ее заставили надеть белые перчатки, которые ужасно раздражали кожу.
* * *
— Ты должна обращаться к королю со словами «ваше величество», если он заговорит с тобой, — наставляла ее мать, придерживая роскошную шляпу, в то время как их катер приближался к яхте «Виктория и Альберт».
— Ну конечно, король непременно заговорит с ней, — сказал отец, бросая окурок сигары в море. — Не сомневаюсь в этом, милая. Не волнуйся. — И его рука крепко обняла плечи Нэнси.
Мать Нэнси пожала плечами:
— Ты встречаешься с королем Англии, Чипс, а не со сталелитейным магнатом.
Чипс О'Шогнесси усмехнулся. Он достаточно хорошо знал, черт побери, с кем он должен встретиться. Разве не ради этой встречи он только что выложил сотню баксов, чтобы запечатлеть на фото предстоящее событие? Вблизи королевской яхты, насколько позволял протокол, на волнах покачивалась лодка, в которой фотограф устанавливал камеру на треножник. Это будут чертовски полезные фотографии, и его акции в Бостоне наверняка поползут вверх. Город будет гордиться мэром, который общается с британским королем.
— Вот и прибыли, моя девочка, — сказал отец Нэнси, когда их катер причалил к яхте. Взойдя на борт, Нэнси заметила, что он побледнел.
Нэнси захихикала, найдя забавным то, что ее энергичный, шумный отец так смутился при встрече с пожилым, тучным человеком с бородой и веселыми глазами. Но Чипс О'Шогнесси смотрел вовсе не на короля, а на одну из приглашенных женщин на борту яхты. Прошло десять лет, но она совершенно не изменилась.
У нее были темные волосы, отливавшие бронзой и вздымавшиеся густыми волнами под широкополой шляпой, украшенной розой. Легкий морской ветерок развевал ее шелковые юбки, облегавшие тело. Золотисто-зеленые обольстительные глаза встретились с его полным муки взглядом. Ему хотелось броситься на палубу и крепко обнять ее.
Они расстались десять лет назад точно в такой же жаркий летний день. Только тогда ее волосы и юбки развевал довольно сильный ветер бостонской гавани. Она все время плакала, а он проклинал небеса, понимая, что им необходимо расстаться ради ее же блага. Прошло десять лет, но боль снова прожгла ему грудь словно удар ножа. Мужчина рядом с ней сделал шаг вперед. Он был, несомненно, европейцем — высокий, смуглолицый, с аккуратно подстриженной бородкой и усами. Одной рукой он с чувством собственника обнимал за плечи свою жену. На солнце сверкал кроваво-красный рубин. Чипс не мог видеть, но почувствовал, как Зия задрожала. Гримаса боли на ее мягких, изогнутых, как лук, губах была такой явственной, что он готов был закричать.
Чипс ощутил, как пальцы жены крепко сжали его руку. Он понял, что становится объектом пристального внимания, и с невероятным усилием овладел собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57