их шубы и меховые шапки пригодились льежским женщинам и детям.
Все дома на Сен-Тронской улице открыли свои двери льежским беженцам; во всех печах запылал огонь. В хлебе и пиве недостатка не было: Дантон расплатился бонами генерального казначейства.
В два часа беглецы смогли продолжить путь. От Ландена до Лёвена всего шесть льё. Кони уланов, шубы и шапки солдат сослужили страдающим от холода льежцам хорошую службу.
Исход стычки с уланами был тем более удачен, что среди наших бойцов не оказалось ни убитых, ни раненых.
До Лёвена беглецы добрались к девяти вечера. Весь город был ярко освещен, чтобы облегчить устройство биваков; женщин и детей поселили в домах, мужчины остались на улице.
Дантон отверг предлагаемые ему кров и постель, бросился на кучу соломы и заснул.
Проснулся он после полуночи в настроении мрачном и отчаянном. Он увидел во сне жену и был уверен, что в эту ночь с 6 на 7 марта ее не стало и что она явилась ему, дабы проститься.
Назавтра он собрался покинуть льежских беженцев: теперь они могли уже не бояться неприятеля. Французы восстановили линию обороны позади Сен-Трона; корпус Миранды в полном составе разбил биваки между Ланденом и Лёвеном.
Однако несчастные льежцы уверовали в Дантона — этого кровавого трибуна, которого прежде так сильно боялись, — как в свой палладий. Женщины пали перед ним на колени и молитвенно сложили руки своим детям: пусть и они просят Дантона не покидать их.
Дантон подумал о своих детях, о своей жене, тяжело вздохнул… и остался с льежцами.
XLV. АГОНИЯ
Тем временем Жак Мере, верный обещанию, которое он дал другу, боролся со смертью, призывая на помощь все свои познания.
Расставшись с Дантоном в кабинете одного из секретарей Конвента, он выждал часа два, прежде чем отправиться в Торговый проезд. За это время грозный олимпиец простился с женой; о таком ли, однако, прощании она мечтала?
Когда Жак вошел к г-же Дантон, она улыбалась, но было заметно, что силы ее на исходе.
В ту пору врачи не имели истинного представления о крови, ибо химики стали исследовать ее состав лишь в XIX веке, поэтому болезнь, поразившая г-жу Дантон, была известна не столько под своим подлинным названием «анемия», сколько под именем «аневризмы», с которой ее нередко путали.
Постоянное перенапряжение нервной системы может привести к анемии — иначе говоря, к малокровию; особенно же роковое действие оказывают, как правило, огорчения и длительный упадок духа: кровяные шарики начинают с устрашающей быстротой таять, кровь разжижается, и внезапное кровотечение губит больного.
Понятно, что на г-жу Дантон, женщину спокойную, мягкую и набожную, события, в которых принимал участие — причем в качестве главного действующего лица — ее супруг, произвели самое угнетающее впечатление.
Жак Мере уже не раз осматривал больную самым внимательным образом, однако, хотя доктор и был в курсе всех последних научных открытий, а благодаря своему трудолюбию и таланту в чем-то даже опережал современную ему науку, он все же не мог увидеть в состоянии г-жи Дантон больше, чем увидел бы любой многоопытный и умелый врач.
Больная покоилась на кушетке; лицо ее было бледно, губы бескровны, щеки впалы. Жак Мере бросил взгляд на руки и грудь г-жи Дантон — они были так же бледны, как и лицо. Той же бледностью отличались язык и слизистая оболочка.
Доктор взял ее за руку: пульс бился так слабо и прерывисто, что прощупывался с трудом; кожа местами была совсем холодная.
Госпожа Дантон печально взглянула на Жака Мере, з
— Что вы ощущаете? — спросил ее Жак.
— Мне тяжело жить, — отвечала она, — от малейшего усилия у меня начинается одышка.
— И сердцебиение?
— Да, голова кружится, я задыхаюсь, в глазах темнеет, в ушах звенит.
— Когда было последнее кровотечение?
— Сегодня утром; я потеряла почти целый стакан крови.
— Кровь шла горлом или носом?
— Носом.
— Ее сохранили?
— Да, свекровь, кажется, ее спрятала.
Жак Мере позвал г-жу Дантон-старшую; она принесла глубокую тарелку, полную крови.
Почти вовсе лишенная фибрина, кровь эта едва ли не целиком состояла из серозной жидкости.
Жак взял перо и бумагу.
Он прописал больной хинный отвар и железистый опиат на меду.
Госпоже Дантон следовало выпивать три раза в день по бокалу бордоского вина с хинным отваром и каждый час съедать чайную ложку медовой кашицы, а всякий раз, как ей захочется пить, — глотать тот же горький отвар.
Затем Жак простился с г-жой Дантон.
Она провожала его глазами, и, когда, уже с порога, он обернулся, взгляды их встретились.
— Вы хотите меня о чем-то попросить? — сказал Жак, вспомнив признания Дантона по поводу религиозных убеждений его жены.
— Да, — ответила больная. Жак снова подошел к ее постели.
Госпожа Дантон взяла его за руку и взглянула ему в глаза.
— Я женщина, — сказала она, — и не могу изменить верованиям наших отцов; я бы не хотела умереть, не причастившись и не соборовавшись. Дайте мне обещание, что, когда настанет пора, вы предупредите меня, чтобы я успела послать за священником.
— Пока торопиться некуда, сударыня, — отвечал Жак.
— Не бойтесь меня испугать; если я не успею исполнить свой долг перед Господом, я не смогу умереть спокойно. К тому же найти священника нынче не так-то легко.
— Вы имеете в виду священника неприсягнувшего?
— Да, — отвечала г-жа Дантон, потупившись.
— Берегитесь, все они фанатики: они не постигают Господней мудрости и не ведают жалости.
— Но разве я не была всю свою жизнь хорошей матерью и верной женой?
— Дело не в вас, а в вашем супруге.
Госпожа Дантон на мгновение задумалась, а потом сказала:
— Я попробую позвать неприсягнувшего священника; если он окажется чересчур строг, вы приведете ко мне того, кого сочтете нужным.
Жак кивнул.
— Вас сильно тревожит мысль об этой исповеди? — спросил Жак.
— По правде говоря, да.
— Обещаю вам, что, когда час настанет, я предупрежу вашу свекровь, и она приведет к вам священника.
Госпожа Дантон улыбнулась и со вздохом облегчения уронила голову на подушку.
День-два прописанные Жаком лекарства приносили некоторое облегчение. Однако на третий день болезнь снова взяла свое. У г-жи Дантон вновь стало темнеть в глазах, нервы ее были напряжены до предела.
Осмотрев больную, Жак прописал ей еще более сильные укрепляющие средства, а уходя, сказал г-же Дантон-старшей:
— Завтра ступайте за священником.
На следующий день Жак решил дать больной возможность исполнить религиозный долг и навестить ее не с утра, а после заседания Конвента; однако около двух часов пополудни Камилл Демулен прибежал к нему с дурной вестью.
Он заклинал Жака бросить все дела и поспешить к г-же Дантон, ибо ей совсем худо.
Доктора это удивило; зная, как обычно протекает болезнь, которой страдала г-жа Дантон, он ожидал печального исхода не раньше, чем дней через пять-шесть.
Он принялся расспрашивать Камилла, но тот и сам не знал никаких подробностей; г-жа Дантон-старшая прибежала к нему и сообщила, что невестка при смерти.
Жак нанял экипаж и отправился в Торговый проезд; дети и мать Дантона плакали, умирающая молилась, и из ее закрытых глаз струились слезы.
Доктор спросил у г-жи Дантон-старшей, что здесь стряслось.
Бедная женщина, горестно качая головой, прошептала:
— Священник! Это все священник.
— Он не отпустил ей грехов?
— Он ее проклял!
— Зачем же вы сказали ему, как ее зовут? В имени нет греха, и священнику незачем его знать.
— О, я ничего ему не говорила, я помнила ваши советы; но, войдя в дом, он тотчас заметил портрет моего сына, писанный Давидом. Он его узнал, глаза у него налились кровью, он весь раздулся от ярости, указал рукой на портрет и спросил: «Зачем вы держите в доме портрет этого злодея?» Мы ничего не ответили. Тогда он погрозил портрету кулаком и воскликнул: «До тех пор пока это богомерзкое изображение останется в вашем доме, Господу здесь места не будет!» Тогда Жорж, мой старший внук, подошел к священнику и спросил: «Зачем вы грозите кулаком моему папе?» — «Ах, так это твой отец?» — закричал священник. «Да, это мой отец», — подтвердил мальчик. «Отойди от меня, гаденыш!» — завопил священник. «Сударь!» — вскричала моя невестка, протягивая руку к сыну. «А! Вы мать этого мальчишки, вы жена этого негодяя! Вы прожили жизнь бок о бок с этим дьяволом, с этим антихристом и надеетесь, что Господь вам простит? Никогда! Никогда! Никогда! Вы умрете нераскаянной грешницей. Я проклинаю вас, и да падет мое проклятие на него, на вас и на детей ваших вплоть до третьего и четвертого колена!» Выкрикнув все это, он ушел. Дети рыдали, невестка моя лишилась чувств. Я бросилась к Камиллу и послала его за вами. Теперь вы знаете все.
— Какая подлость! — воскликнул Жак. — Впрочем, я это предвидел. Надеясь хоть немного успокоить г-жу Дантон-младшую, не проронившую ни слова и остававшуюся недвижимой, он сказал ей:
— Я приведу к вам священника, который не станет вас проклинать.
Он вышел на улицу, сел в ожидавший его фиакр, помчался в Конвент и привез оттуда к умирающей епископа из Блуа, досточтимого Грегуара.
Тот вошел в комнату г-жи Дантон с улыбкой на устах и благословением в сердце.
— Я задам вам, сударыня, один-единственный вопрос, — сказал он.
Бедная женщина открыла глаза, полные слез, и увидев на своем госте облачение епископа, прошептала:
— Какой вопрос, ваше высокопреосвященство?
— Любите ли вы своего мужа?
— Я его обожаю.
— Стало быть, — сказал священник, — испытанные вами страдания искупили все ваши прегрешения. Я отпускаю вас с миром.
Затем он сел рядом с больной и заговорил с нею о Господе, о его бесконечной доброте; он сумел затронуть самые чувствительные струны женского сердца и, убедившись, что несчастная тревожится не за себя, а за мужа, объяснил ей, что Господь в своей неизреченной мудрости сотворяет людей, призванных приближать грядущее, и, возложив на этих революционных титанов ужасную миссию, судит их с беспредельным милосердием.
До прихода епископа Грегуара больная плакала и противилась мысли о смерти. После его ухода она преисполнилась надежды на ту силу, что утешает нас во всех бедствиях.
Теперь Жаку оставалось лишь облегчать физические страдания умирающей, которой предстоял страшный переход в вечность.
Назавтра ей сделалось еще хуже. От водянки у нее распухли не только ноги, но и все тело. Временами она полностью теряла зрение; речь ее делалась все более замедленной и невнятной. В сознание умирающая приходила совсем ненадолго.
Так протекло 4 марта.
Пятого марта началась агония. Порой несчастная открывала глаза и устремляла их на портрет мужа, который различала смутно, как в тумане. Она силилась произнести имя мужа — Жорж, но с губ ее срывались лишь еле слышные стоны.
Наконец, 6 марта, около шести часов вечера, она впала в беспамятство; к полуночи ее начали сотрясать конвульсии, она отчетливо проговорила: «Прощайте!» — и испустила дух.
Жак Мере подошел к стенным часам и остановил их: они показывали двенадцать часов тридцать семь минут.
Именно в этот час г-жа Дантон явилась во сне своему супругу.
Жак Мере в точности исполнил все указания Дантона; он омыл умершую концентрированным раствором сулемы, положил ее в дубовый гроб, снабженный замком, и запер его. После отпевания и мессы, которую отслужил епископ Грегуар, тело благородной г-жи Дантон было помещено во временный склеп Монпарнасского кладбища.
Тот, кто проводил г-жу Дантон в последний путь, не мог предвидеть, что в стране, которую он стремился освободить от власти короля и суеверий, в царствование сына Филиппа Эгалите архиепископ г-н де Келен откажет его телу в отпевании и оно ляжет в могилу без молитв и священника, при мстительном одобрении двадцати тысяч сограждан.
XLVI. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДАНТОНА
В отсутствие Дантона страшная опасность нависла над Жирондой.
Мы уже объяснили — по возможности кратко, — в чем крылись причины непопулярности этой партии.
Жирондисты, в противоположность тому, что о них говорили, не стали роялистами, но роялисты — во всяком случае, на словах — сделались жирондистами.
Известно, что вначале жирондисты были любимцами народа, благодарного им за перемены в судьбе Франции, свершившиеся 20 июня и 10 августа.
Со своей стороны якобинцы решились на крайности, которые — быть может, справедливо, а быть может, и ошибочно — почитали необходимыми для Революции.
Они устроили сентябрьскую резню.
Жирондисты не сомневались в том, что события 2 и 3 сентября — страшные преступления; они потребовали наказать виновных.
Как мы уже упоминали, они публично бросили обвинение Робеспьеру. Чьими же устами? Устами Ролана, воплощавшего честность? Устами Кондорсе, воплощавшего ученость? Устами Бриссо, воплощавшего порядочность? Устами Верньо, воплощавшего красноречие? — Нет, устами Луве, сочинившего «Фобласа» и, следовательно, воплощавшего, по всеобщему убеждению, одно лишь легкомыслие.
Робеспьер, отвечая Луве, дважды солгал, сказав, во-первых, что никогда не имел отношения к наблюдательному комитету, созданному Коммуной, а во-вторых, что перестал посещать заседания Коммуны еще до начала сентябрьской резни.
Исход заседания оказался для Робеспьера выгодным, популярность же Жиронды омрачило первое облачко.
Тем временем настала пора избрать нового мэра Парижа. Между Люилье, бывшим сапожником с улицы Моконсей, и жирондистским кандидатом Шамбоном развернулась жестокая трехдневная борьба; с большим трудом Шамбону удалось взять верх.
То был мрачный и тревожный сигнал: жирондисты теряли авторитет, власть ускользала от них и переходила к якобинцам.
Якобинцы и монтаньяры считали казнь короля неизбежной и все как один высказались за немедленное и безусловное предание его смерти.
Жирондисты, напротив, имели неосторожность писать к королю уже после того, как он лишился трона, когда же настал день голосования, высказывались все вразброд: одни за немедленную казнь, другие — за отсрочку приговора, третьи — за предоставление королю права его обжаловать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55