— Откуда вы знаете, что из банки?— Так вы же ее на месте оставили. А на ней отпечатки твоих пальцев. Опять прошу — давай поговорим!— Там не только мои...— Конечно, вы все там расписались... И второй ваш амбал, слинял куда-то... Куда он может слинять с его ростом? Найдется. Ладно, сожгли, сгорел мужик... Хотя со своим так поступать... Подловато, Серега, подловато.— Он заложил всех... Что с ним было делать? Вовчик и предложил... Мы, говорит, не только его накажем, но и всех остальных к порядку призовем.— Кого это — остальных?— Судью того же, который поспешил спички сунуть Вовчику. Безухого банкира, Анцышку-ресторанщика... Вовчик сказал им... Неприятно, говорит, вот так умирать... Надеюсь, говорит, что вас такая судьба не постигнет...— Его самого и постигла, — заметил Пафнутьев.— Вовчик хорошо умер, — покачал головой Серега. — Он и не понял, что умирает, не успел ничего понять. Лучше смерти не бывает... Всегда везучим был.— Ладно, — прервал Пафнутьев. — Завидовать чужому счастью нехорошо, не будем... Сгорел Ерхов, затих, костер потух, водку выпили... Что дальше?— Почетных гостей он отправил «жигуленком»... Велел всех по домам развезти... Они там уделались все, вонь стояла, как в вокзальном туалете... А я с Вовчиком поехал.— Ерхова оставили догорать?— А чего там оставлять? Там уже ничего и не осталось. Никто бы и не догадался, что это Ерхов... Мало ли по лесам, по полям валяется недогоревших, недогнивших, всплывших... Одним больше, одним меньше...— Ладно, оставим пока это. Вы с Вовчиком отъехали последними?— Он проследил, чтобы все гости отбыли, потом приказал мне с Костей собрать остатки ужина в один мешок...— Какие остатки?— Все, что недоели, недопили, что могло навести на него...— Куда все дели?— В мусорный ящик сунули.— Какой ящик? Где? На какой улице?Круглов посмотрел на Пафнутьева с нескрываемым сочувствием, даже с жалостью.— Вы в самом деле думаете, что там что-то осталось? Нищие, все эти бывшие учителя, ветераны, герои, защитники отечества... С пяти утра, с ночи еще обшаривают все мусорки... Кому-то из них крепко повезло с этим мешком... Неделю будет питаться и месяц водку пить.— Да, тут ты, наверно, прав, — согласился Пафнутьев. — Продолжим. Итак, вы поехали... Дальше.— А что дальше... Ехали без приключений.Когда въехали в город, когда до его дома оставалось два квартала... Оно и бабахнуло.— Вы ехали без единой остановки? Никуда не заезжали? Нигде Вовчик не похмелялся, не выходил позвонить?— А зачем выходить? У него в машине телефон. Хоть в Японию, хоть в Германию... Не выходя из машины.— Что, в самом деле приходилось в Японию звонить? — простодушно удивился Пафнутьев.— В Японию не знаю, не слышал, к слову сказал... А в Германию он частенько... Ой, — Круглов прижал ко рту большую ладонь в ссадинах, вымазанную зеленкой. — Проболтался, дурак набитый.— Да ладно, — Пафнутьев махнул рукой. — Вовчик на тебя не обидится, наказывать не станет. Продолжаем вспоминать... Вас кто-нибудь останавливал?— Вы знаете человека, который может Вовчика остановить?— Нет, я такого человека не знаю... Хотя нет, вру, знаю. Я его останавливал. Правда, не один, с помощником, но останавливал.— Это когда вы нас с оконной решеткой облапошили? Неплохо сработано. Вовчик неделю бесновался...— Вспоминаем дорогу... Что-то у вас было в дороге. Была помеха, не может не быть...— О! — вдруг воскликнул Круглов и даже приподнялся на подушке. — Точно! Гаишник нас останавливал. Уже в самом городе. Улицы были пустые, Вовчик любит быструю езду, мы, конечно, нарушали — и на красный шли, и на желтый... Это было. И он нас остановил.— Так, — удовлетворенно проговорил Пафнутьев. — Дальше? Остановил, потребовал документы? Что-то сказал напутственное? Узнал Вовчика?— Какой-то он был... Привередливый, — Круглов сморщил лоб так, что толстые молодые морщины протянулись над его светлыми бровками. — Что-то он все время хотел... Вовчик не возникал, сидел на заднем сиденье, и я понял, что он там начинает злиться... Но ему нельзя было в этот вечер возникать... Я протянул гаишнику пятьдесят тысяч, он не взял... Документы посмотрел, сказал, чтоб я открыл багажник... А у нас в багажнике уже ничего не было, совершенно, потому что мы за квартал до этого весь лесной мусор ссыпали в ящик...— Ты показал ему багажник?— Показал, отчего же не показать...— Как это произошло? Ты вышел из машины, вынул ключ...— Из машины я не выходил, — твердо сказал Круглов. — Вовчик не любит, когда я из машины выхожу...— Как же ты показал багажник?— Я сказал, что, дескать, если хочешь — сам смотри... Там не заперто.— И из машины не вышел?— Нет.— А он?— Он не поленился, откинул крышку, осмотрел багажник, помню, даже фонариком присветил... Потом захлопнул, вернул документы и махнул своей палкой... Валяйте, вопросов больше нет.— Дальше, — тихо сказал Пафнутьев с таким выражением, будто боялся вспугнуть удачу, вспугнуть птицу, к которой подкрался совсем близко.— Мы и поехали. Миновали перекресток, выехали на нашу улицу, свернули... И...— И? — повторил Пафнутьев.— Тогда оно и бабахнуло.Пафнутьев некоторое время внимательно рассматривал незамутненное раздумьями лицо амбала, бывшего борца, каратиста, боксера, кем-то он еще был, вроде даже десантником — перед разговором Пафнутьев навел справки о Сереге Круглове. Он посмотрел в окно, потом начал рассматривать собственные ладони, будто пытался что-то прочесть по пересеченным линиям, и, казалось, совсем забыл о Сереге Круглове. Но вскоре просветленным взглядом посмотрел на него, словно что-то открылось ему за это время.— Да, — сказал он беззаботно. — А как выглядел этот гаишник? Старый, в очках?— Молодой парень, никаких очков, подтянутый... Еще когда он обходил машину, к багажнику шел, я подумал — крепкий парнишка...— Бородатый?— Да нет же! Пацан! Хотя... — Круглов задумался, помял большое свое лицо мясистой ладонью, взглянул на Пафнутьева. — Хотя.., знаете... Усы! О! У него большие такие, пушистые усы! Он, видно, любит их, причесывает, на ночь косыночкой перетягивает... Есть такие чокнутые.— Он был один?— Да, рядом я никого не видел.— Мотоцикл при нем?— Вроде был... Да, в стороне стоял мотоцикл с коляской. Сейчас вот вы спросили, я и вспомнил.— Он был в форме?— Конечно! Я бы не остановился, если бы он так, кое в чем... И Вовчик сказал, останови, не возникай...— Звание его не помнишь?— Нет, начальник, слишком много хочешь... Какие-то погоны были, точно были, но знаете, место сумрачное, только фонарь в стороне, да и то какой-то худосочный, хилый такой фонарь, мигал все время... Так что о погонах ничего сказать не могу... А это... — Круглов замер и вдруг посмотрел на Пафнутьева почти с ужасом, — это... Вы думаете, он устроил этот прибабах?— Как знать, — ответил Пафнутьев, поднимаясь и сдвигая белую табуретку к окну. — Как знать...— Я его найду, падлюку! — проговорил Круг-лов, и только теперь Пафнутьев увидел, что парень далеко не столь добродушен, каким выглядел минуту назад. Теперь перед ним был настоящий боец, не зря Неклясов постоянно держал его при себе. Была в нем какая-то звериная готовность к прыжку. А замедленность, вялость — это маска, это ненастоящее. * * * — Ну что? — спросил Андрей, едва Пафнутьев сел в машину. — Поговорили?— Перебросились парой словечек.— Что-то долго вы перебрасывались...— Как получилось, — Пафнутьев беззаботно махнул рукой.— Но все-таки получилось?Пафнутьев просто не мог не заметить какую-то непривычную настойчивость Андрея. Обычно он в разговорах вел себя сдержаннее, понимая, что знания, которыми обладает начальник, имеют все-таки закрытый характер, не для всех они. А сейчас вот что-то заставило нарушить эти правила.— Да, — кивнул Пафнутьев, думая о чем-то своем. — Как выражаются в таких случаях... Оперативным путем получены важные сведения... Оказывается, бомбу им подсунули уже по дороге.— На ходу, что ли? — усмехнулся Андрей, трогая машину с места.А Пафнутьев, о, этот пройдоха, хитрец и простак почему-то сразу подумал, что вопрос Андрея довольно глупый, в полном смысле слова глупый. Самого же Андрея глупым никак не назовешь. А если человек задает глупые вопросы, значит, у него есть свои причины. Он может, например, прикинуться дураком, может произнести что-то вынужденно, невольно, не понимая вещей, о которых судит... Но все это для Андрея не подходило. У него скорее всего была другая причина — ему хотелось знать результат встречи с Серегой Кругловым. Спросить напрямую он не мог, не имел права, и вот в меру своего разумения пытался как-то вывести Пафнутьева на разговор об этой встрече. Так, во всяком случае, понял его сам Пафнутьев. И подумал:«Ну что ж, это хорошо, что Андрей начал наконец проявлять интерес к следовательской работе, хватит ему быть водителем, пора выводить парня на настоящее дело, задания давать, пусть натаскивается».— Нет, Андрей, — сказал Пафнутьев, — бомбу Неклясову под зад подсунули не на ходу, Сделать это чрезвычайно сложно. Мне даже кажется, если уж откровенно, что вот так на ходу, в закрытый «мерседес», который идет со скоростью сто километров в час, а то и больше, сунуть под тощую задницу Неклясова бомбу, причем так, чтобы он этого не заметил... Невозможно. Я могу, конечно, ошибаться, я часто ошибаюсь, если уж на то пошло, но здесь... Нет, Андрей, боюсь, это слишком сложная задача для самого ловкого человека, для человека, который владеет приемами фокусников, картежников, иллюзионистов... Тут даже карманный вор ничего не сможет сделать, — Пафнутьев нес такую откровенную чушь, что сам готов был расхохотаться, но слова выскакивали за словами, он продолжал развивать свою идиотскую мысль, а Андрей, как ни странно, его не перебивал, вслушивался с видом самым серьезным, проникновенным, будто Пафнутьев и в самом деле делился важной следственной версией. А тот всего лишь оттолкнулся от допущения, которое сделал Андрей. Шутливое допущение, провокационное, если уж назвать его точнее. Пафнутьев охотно его подхватил — то ли от хорошего настроения, то ли из шалости, которую еще не вытравили из него годы следственной работы.— Да, — кивнул, наконец, Андрей. — Действительно, на ходу это сложно.— Бомбу им подсунули, когда машина стояла. Уже в городе.— Это как?— Андрей, я тебя не узнаю, — Пафнутьев передернул плечами уже в легкой досаде. — Гаишник останавливает машину, проверяет документы, просит открыть багажник... Водитель, сознавая, что человек он непростой, что Вовчик, который сидит на заднем сиденье, тоже чреватая личность... Выходить из-за руля не желает. Иди, говорит он гаишнику, и смотри сам, если тебе так уж хочется. И гаишник идет, смотрит — что там такое в багажнике находится... А там ничего не находится. Следы кровавого злодеяния уже уничтожены. Их нет, они в мусорном ящике. И герои войны вместе с инвалидами и ветеранами успели расхватать недопитые бутылки, недожеванное мясо и прочую снедь.— Это ваше допущение?— Установленные факты, Андрюша.— А гаишник...— Круглов хорошо его запомнил. Он описал этого гаишника во всех подробностях. Так вот, когда машина отъехала, через пять минут прогремел взрыв. Неклясова разорвало на мелкие злобные кусочки, а водитель отделался испугом. Все.— А гаишник?— Говорит, что это был молодой парень, спортивного покроя, и примету назвал — усы. Громадные, говорит, у него, пушистые, ухоженные усы. Как у Карла Маркса борода.— Сейчас многие с усами... Наверное, из десяти мужиков семеро...— С усатым гаишником я уже сталкивался — такое у меня ощущение, — медленно проговорил Пафнутьев.— Вы его знаете?— Может быть, и знаю... Он был в банке Фердолевского... За два часа до взрыва. Там, в банке, тоже запомнили усы... Смотри, что получается... Ты говоришь, что больше половины мужиков нашего города усатые, правильно?— Ну?— Следовательно, к усам все привыкли, и человека, у которого под носом завелись клочки шерсти, никто не должен замечать. Ведь все усатые. Усы перестали быть отличительным признаком. Это все равно, что сказать кому-то, что приходил человек с двумя ушами. Но ведь все люди с двумя ушами, или, скажем, почти все. И наличие пары ушей не является отличительной приметой. Правильно?— Ну?— Перестань нукать. Нехорошо. Некрасиво. Невежливо. Так нельзя.— Виноват, Павел Николаевич.— В приличном обществе не нукают. А мы с тобой все-таки приличное общество.— Виноват.— Так вот, продолжаю... Усы — дело привычное, естественно, обыденное. А мне все говорят — был мужик с усами, был гаишник с усами, был мотоциклист с усами...— Еще и мотоциклист?— Который из автомата по ресторану Анцышки полоснул...— Он тоже усатый? — спросил Андрей.— Конечно, — твердо ответил Пафнутьев, хотя ни единый свидетель того происшествия ничего не сказал ему об усах. Но что-то заставило его и автоматчика занести в ряды усатых.Движение на дороге было насыщенным, машины неслись так, будто их владельцам где-то пообещали большой кредит при малых процентах и они очень боялись опоздать. Андрей напряженно смотрел на дорогу, сцепив зубы, и, кажется, побледнел от напряжения.— Вот я и думаю, — продолжал Пафнутьев рассуждать на заданную Андреем тему. — Вот я и думаю... Что же это за усы такие, если все только о них и говорят?— И каков же вывод? — усмехнулся Андрей, не отводя взгляда от дороги.— А вывод простой — это и не усы вовсе.— Что же это? Брови такие?— Мочалка, — сказал Пафнутьев, не обращая внимание на подковырку. — Это не настоящие усы, они накладные. Мочалка, другими словами. Нам не надо искать усатого гаишника, усатого автоматчика, усатого минера, который посетил заведение господина Фердолевского. Этот человек гладко выбрит, подтянут, прекрасно владеет собой, не лишен артистических данных... Я уже сейчас многое о нем мог бы сказать, я, кажется, вижу его... — Пафнутьев тяжко вздохнул. — И я его найду.— Подключайте меня, — попросил Андрей.— Ты уже подключен. * * * Пафнутьев сошел с машины за квартал до своего дома и медленно побрел по мокрому асфальту. Солнце уже село, и в городе установились весенние сумерки. Уже начался март, и оттепель, которая неожиданно свалилась на горожан, грозила постепенно превратиться в весну. Что-то произошло в воздухе, в атмосфере, что-то случилось с запахами, с ветрами, что-то сместилось в душах людей — потянуло весной и захотелось чего-то такого-этакого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27