А этот растоптал меня как червяка, даже не замечая, что что-то топчет. И хоть тот совершил зло, а этот хочет сделать добро, этот кажется еще ужаснее и отвратительнее, чем тот».
Однако на следующий день она подала Марыну завтрак, а когда он, накормив пса, поехал на почту, чтобы позвонить врачу, вошла в его комнату и старательно застелила кровать.
Глава девятая
Крик в лесу
Все отели в городе были заняты спортсменами, которые в это время участвовали в какой-то спартакиаде. Возле регистратуры и по коридорам сновали молодые люди в цветных тренировочных костюмах, в основном подвыпившие и шумные. Юзеф Марын с трудом раздобыл двухместный номер – ему помогла в этом купюра с тремя нулями, которую он незаметно вручил девушке, распоряжающейся местами. За это он получил очень скромно обставленный номер с двумя узкими кроватями, разделенными ночным столиком, но зато с умывальником. Вероника не возражала, что они поселятся в одной комнате. Она была слишком поглощена тем, что ее ожидало – попросту боялась операции. Когда они вошли в комнату, Марын спросил, какую кровать она выбирает; Вероника пожала плечами и села на ту, которая была ближе. Почти час сидела так, с руками на коленях, неподвижно глядя в окно.
– Может, ты раздумала? – в конце концов спросил ее Марын. – Скажи, и я тут же все отменю.
Марын пошел в больницу, где отделением заведовал тот неудачливый охотник. Перед этим он по телефону договорился с ним на определенный день и час, а теперь хотел подтвердить все лично. Вернувшись в отель, он снова застал Веронику неподвижно сидящей на кровати. Часом позже приехал врач на своей машине и забрал девушку в свой кабинет. «Я ее привезу и обратно», – пообещал он и не принял купюру, которую Марын хотел сунуть ему в карман.
Врач привез Веронику через три часа, помог ей раздеться и лечь в постель. Похоже, он дал ей какой-то наркотик, потому что она тут же заснула.
Тем временем Марын пообедал в гостиничном ресторане и в ближайшем магазине купил булок и сыру на случай, если Вероника захочет есть. Но так как она заснула, он удобно вытянулся на кровати и до поздней ночи читал газеты. Читать он себя попросту заставлял, политика никогда его не интересовала, а разные сенсационные информации и репортажи, с помощью которых редакции боролись за читателей, казались ему нудными. Даже собственную жизнь он считал обычной и неинтересной, хотя, если бы кто-то захотел описать неделю работы Кристофера Баллоу, это, может, была бы для читателей самая захватывающая история. Но сам он не хотел вспоминать Баллоу и его дела. В нем глубоко сидел навык, выработанный годами, а может быть, закодированный в генах, что быть собой означало быть тем, кем тебя создали в этот момент. Когда-то он был Баллоу и жил как Баллоу. Сейчас он стал инспектором охотнадзора и ведет себя как инспектор охотнадзора. Такому человеку, как он, в любой шкуре должно быть хорошо, как актеру в новых ролях и в новых костюмах. Эрика не понимала этого, раз приехала к нему, чтобы оставить новый «опель», потому что Кристофер Баллоу когда-то любил именно эту марку. Зачем такая машина инспектору охотнадзора? Он заснул в одежде, при зажженном ночнике. Его разбудил голос Вероники:
– Почему вы не разделись? Я чувствую себя хорошо.
– Я просил тебя, чтобы ты называла меня Юзва, – ответил он. Погасил свет, разделся и залез под одеяло. Но ей не хотелось спать, она чувствовала себя отдохнувшей.
– Твоя жена Эрика когда-нибудь была беременна?
– Нет.
– Почему?
– Мы не чувствовали потребности в ребенке. Это бывает в некоторых браках.
– У тебя нет детей ни от одной женщины?
– Нет. А впрочем, почему тебя это интересует? Я догадываюсь, что ты разговаривала с Эрикой, когда она приезжала в Морденги. Но я не хочу говорить ни о ней, ни о себе.
– Она назвала тебя оборотнем…
– В самом деле она меня так назвала? Это странно. – Марын задумался. – Она увидела лес вокруг и узнала, что я работаю охотинспектором, который ловит браконьеров.
– Она имела в виду не это. Скажу тебе прямо, Юзва: она мне не понравилась. Она красивая, но холодная.
– Ты ошибаешься. Это женщина с большим темпераментом. А вот ты холодная.
– Откуда ты знаешь?
– Это понятно. Кулеша хотел с тобой спать, а ты этого не любила. И об это разбился твой брак.
– Твоя жена говорила, что у тебя было много женщин. Ты, наверное, знал много таких, как я. Наверное, ты слышал и о том, что со мной когда-то сделали в лесу. До брака я и понятия не имела, что сближение с мужчиной будет причинять мне боль. Я просто замыкаюсь перед мужчиной. А кто хочет меня открыть, тот причиняет мне боль.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Так просто. Потому что мне не хочется спать. Я спрашивала у доктора, можно ли от этого вылечиться. Он сказал, что это трудное дело. Надо сначала избавиться от страха и отвращения, которые сидят в женщине, а это почти невозможно.
– Я не разбираюсь в этом, – зевнул Марын.
– А если бы мне в самом деле хотелось какого-нибудь мужчину, я тоже бы боялась?
– А ты кого-нибудь хотела очень сильно?
– Нет.
– Скорее всего ты никогда никого не захочешь. Это заколдованный круг. Не захочешь, потому что будешь бояться. А будешь бояться, потому что не захочешь.
Он хотел погасить свет, но она попросила, чтобы он с ней еще немного поговорил. Юзеф понял, что после операции она чувствовала себя освобожденной, к ней вернулась уверенность в себе и радость жизни. Может, еще немного действует наркотик и он развязал ей язык?
– Ты больше не любишь Эрику?
– Даже не желаю.
– Она сказала, что вы получили развод заочно, потому что ты находишься за границей. А ведь это не правда.
Марын резко сел на кровати. Потянулся к брюкам и вытащил из них ремень. Вероника подумала, что он ударит ее этим ремнем. Но он вынул из него тонкую железку, что-то вроде бритвенного лезвия. С этим он подошел к лежащей Веронике и уселся возле.
– Послушай, Вероника, – сказал он, глядя на нее без своей обычной улыбки. – Ты распечатала письмо Эрики, которое предназначалось только мне. Если я узнаю, что ты сказала кому-нибудь о том, что в нем было, я перережу тебе горло. И брошу в болото в лесу, где никто тебя не найдет. Я уже знаю несколько таких мест.
Минуту спустя он вернулся к себе. Спрятал острый предмет в пояс, погасил свет и, похоже, тут же заснул. А она, хотя так немного знала о жизни, почувствовала, что угрожал он ей всерьез и что способен был сделать то, о чем говорил. Давно, может, с первого мига, когда его увидела, что-то шептало ей, что он из другого мира. В представлении Хорста он был каким-то дьяволом или оборотнем, как его называла его бывшая жена. Ее пронизал страх, но тут же прошел, потому что она подумала: если она не выдаст его тайну, ей ничто не грозит. Впрочем, кому она могла бы ее выдать? В этот момент она поняла, что абсолютно одинока. Хорст Собота ей уже не доверял и своей сумасшедшей любовью одарил оборотня. Она ненавидела Кулешу. Если по правде, она ненавидела всех вокруг. А ведь ей так хотелось прижаться к кому-нибудь, кого-нибудь обнять – и это заманило ее в объятия Кулеши. Она могла бы прижимать к себе и ласкать ребенка, который зародился в ней, но ничто не смогло бы стереть из ее памяти мысли, что этому ребенку дал жизнь Кулеша, так же как ничто не смогло бы уничтожить воспоминания о том, что сделали с ней когда-то в лесу и что она потом пережила с мужем. Отвращение, даже ненависть к ребенку были бы наверняка сильнее, чем желание прижимать, ласкать, прикасаться к теплому человеческому телу. Почему этот чужой мужчина, который ее сюда привез и помог ей, не понял, что, когда она избавится от зародившейся в ней жизни, ее охватит чувство одиночества настолько сильное, что ей захочется полюбить его – даже вопреки себе. Отчего он не позволял полюбить себя? Она хотела полюбить его, потому что нельзя жить исключительно ненавистью к лесу. И раз уж она убедилась в том, что ей не будет дано никого полюбить с взаимностью, любовью чистой и настоящей, что такая любовь скорее всего невозможна, а прежде всего она не настоящая, потому что напоминает любовь к картине, скульптуре, к неживому, – то отчего она не могла немного кого-нибудь полюбить? Если она не может быть любимой, потому что никогда не сможет открыться для мужчины без боли, разве она не имеет права на замену этого великого чувства, не может по-приятельски любить кого-то со взаимностью? Да, она хотела полюбить Марына – вопреки себе, вопреки подозрениям, которые постоянно в ней оживали. Теперь она знала, что это невозможно, потому что он этого не хочет. Конечно, она будет ему прислуживать, но только до тех пор, пока в ней останется страх, что он выдаст ее Хорсту. Она подумала, что, может быть, ей никого в жизни не удастся полюбить, а к Марыну она наверняка будет относиться как к врагу. И, несмотря на послушание служанки, она даст ему это почувствовать. Тогда он пожалеет, что отнесся к ней так немилосердно.
Ее разбудил треск зажигалки. Был уже день. Марын, не вставая с постели, натощак закуривал сигарету. Вероника с ужасом вспомнила события вчерашнего дня, а потом поняла, что не чувствует последствий операции. К ней вернулось ощущение силы, а вместе с ним память о ночном разговоре. Она встала с кровати, подошла к умывальнику и через голову стянула длинную ночную рубашку. Вероника стояла возле умывальника спиной к Марыну – рослая, с широкой спиной и большой грудью, видной в зеркале.
– Ты могла бы подождать, пока я выйду из комнаты, – заметил он. Она тихо засмеялась и повернулась к Марыну, массируя груди, которые у нее немного болели.
– Я думала, что ты не видишь во мне женщину.
Он поднял лежащую на полу газету и, притворяясь, что читает, заслонил лицо. Что-то подсказывало ему, что эта женщина начала с ним какую-то странную игру, и, что бы он ни сказал, это будет плохой ответ. Потому что вид ее грудей напомнил ему минуту, когда она вырывалась от Кулеши и стыдливо прижимала их к себе локтями, глядя на всех глазами, полными ненависти. Он вспомнил отель, лежащую на кровати шлюху и то, что его возбуждало. Сейчас он снова ощутил желание. Он погасил сигарету, отшвырнул газету и, в мыслях обзывая Веронику наихудшими словами, повернулся к ней спиной и начал торопливо одеваться. Он вышел из комнаты до того, как она закончила мыться.
Марын выкурил еще одну сигарету и вернулся в комнату. Веронику он застал уже одетой. Она причесывалась.
Он побрился и вымылся до пояса.
– Позавтракаем, а потом снова полежишь. Вечером, если будешь чувствовать себя хорошо, я посажу тебя в автобус. Вернусь только завтра, чтобы Хорст не догадался, что мы были где-то вместе.
Они спустились в гостиничный ресторан, который в это время был еще почти пуст. Он занял столик возле двух высоких худощавых девушек в тренировочных костюмах, видимо, баскетболисток. Вероника догадалась, отчего он выбрал именно этот столик, хотя в зале было столько других, тоже пустых. Девушки уставились на Марына глазами, полными восторга, а когда он слегка им улыбнулся, застенчиво прикрыли их веками. Марын был красивым мужчиной – она знала об этом, но только теперь, здесь, благодаря этим девушкам, поняла, как сильно он может нравиться. Похоже, каждый должен был обратить внимание на его небольшую голову с гладко прилегающими короткими светлыми волосами, на лицо, неподвижное, как маска, хоть с улыбкой, которая показывала белые зубы, его голубые глаза с внимательным взглядом. У него была юношеская фигура, но в нем ощущалась мужская сила. И эти его руки – такие маленькие, узкие, с длинными пальцами. Когда-то одна из однокурсниц в техникуме призналась ей, что такие мужские руки способны ласками довести женщину до потери сознания. Она не поверила, а сейчас подумала, что эти две девушки, видимо, тоже об этом знали. «Я выгляжу как монашка», – ей стало неприятно, что она одета в черное платье со стойкой.
Они заняли места, и Марын снова обменялся взглядами с девушками. Обе тихонечко захихикали, а Веронике, неизвестно отчего, вдруг стало неприятно. «Он останется тут на ночь и затащит одну из этих в постель. Они могут открываться без боли, наверное, они делали это уже много раз», – подумала она.
Когда им подали завтрак – яичницу, чай и булки, – она сказала:
– Я не могу возвращаться одна. От остановки больше двух километров. Я бы хотела, чтобы ты был со мной.
– Я должен остаться здесь, – ответил он немного раздраженно.
Она понимала причину этого раздражения. Время от времени он поглядывал на девушек, и его голубые глаза словно бы немного темнели, а губы легонько подрагивали. Так же проявлялось желание на лице Кулеши. Она ненавидела это в своем муже.
– Я объясню Хорсту, что мы встретились в автобусе. Он доверчивый и поверит, – добавила она.
Марын неожиданно прикрыл ее руку своей. А она вся напряглась от страха или, может, от брезгливости, потому что не любила, когда кто-нибудь к ней прикасался.
– Послушай, – понизил он голос до шепота, чтобы его не услышали те девушки. – Я должен отправить тебя отсюда, потому что хочу женщину.
Она ответила шепотом:
– Мы можем уехать послеобеденным автобусом. Я уже чувствую себя хорошо, но боюсь идти от остановки мимо дома Кулеши. Я не хочу ходить там одна, чтобы он меня не подстерег. Я ведь еще слабая.
– Ничего. Дойдешь.
– Хорст обещал тебе женщину. Не лишай его удовольствия что-то тебе дать. Ты получишь ту, которую хочешь, официантку из Гауд. Вернемся вместе, и я тебе обещаю, что если не в эту, то в следующую ночь она будет в твоей постели.
Вероника вынула руку из-под его руки, и сразу у нее исчезло чувство напряжения во всем теле.
– Я не хочу от вас никакой женщины, – покачал он головой. – Я сам устраиваю такие дела.
– Я знаю. Мне говорила об этом твоя жена. Но ведь ты не можешь обидеть Хорста, который хочет купить тебе женщину. Просто он таким образом хочет тебя поблагодарить. Марын рассмеялся:
– У меня никогда не было купленных женщин…
Девушки удобнее расселись на стульях, вытягивая перед собой очень длинные ноги. Просторные тренировочные костюмы скрывали их тела, но нетрудно догадаться, что обе были плоскими, с мужскими фигурами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40