— Ладно! Убедил, — помолчав, согласился Люсин. — Значит, тот самый, как ты говорил, дух эпохи в том и заключается, что, допустим, Павел кем-то там был, а Александр не был… И это все?— Ой, кореш! — Березовский погрозил ему пальцем. — Ты вульгаризируешь. Нельзя быть таким злым… Я ошибся, каюсь, но ведь ошибка исправлена! Чего же ты придираешься?— Не придираюсь, Юра. Понять хочу.— Правда? — Березовский подозрительно посмотрел на него. Но, видимо, простодушный взгляд, которым встретил его Люсин, рассеял подозрения. — Тогда прости, тогда все в порядке…Официантка подала вырезку. Великолепный кусок мяса, блестяще-каштановый снаружи и сочно-розовый внутри, был проложен жирными грибками, от которых подымался духовитый парок; румяная картофельная соломка еще лениво пузырилась кипящим маслом.«Это настоящее искусство — так приготовить, — подумал Люсин, вспомнив вдруг объяснения Березовского по поводу гурмэ и гурманов, а потом, по ассоциации, и рассказ мадам Локар о картошке времен войны. — Это пустяк. Конечно, пустяк. Но через него я вижу, как отдаленное замыкается в близком, как история пронизывает сегодняшний день и… Но есть ли слова, чтобы передать это ощущение? И есть ли четкие грани между случаем и обусловленностью. В чем же здесь дело?»Но что есть туманные философские рассуждения перед реалиями жизни, особенно если последние предстают во всей своей пленительной, так сказать, красоте? А блюдо было действительно красивым. И когда Люсин, отрезав кусочек, увидел, как брызнул розовый сок и смешался с коричневой подливкой, он уже не только потерял логическую нить, но даже не пытался ее найти. Березовский же, как истый литератор, в тех же реалиях видел прежде всего толчок для метафор. Подсознательная работа сочинителя никогда не прекращалась в его голове. Даже во сне она потаенно раскручивала деревянные колеса своих удивительных прялок. Поэтому он иногда просыпался с готовым решением какой-то мучившей его проблемы. Здесь нет преувеличения или тем более шаржа. Березовский настолько свыкся с этой постоянной раздвоенностью, что перестал ее замечать. Но когда его спрашивали, много ли он работает, он отвечал, что много, по сути всегда. И говорил при этом чистую правду. Поэтому, когда он вслед за Люсиным взялся за вилку и нож, речь его не прервалась, а привычная отточенность мысли приобрела даже некоторый блеск.— Дух эпохи трудно передать словами. Его надо чувствовать. — Отрезав кусочек, он мимолетно подумал вдруг о феодальных баронах, разрывающих зажаренного целиком быка под закопченными сводами каменного замка. Но, повторяем, столь мимолетной была эта мысль, что он не задержался на ней, напротив, она как бы помогла подыскать новые, более убедительные слова: — Каждый раз, старик, приходится перевоплощаться! Как актер становится на время Гамлетом или, допустим, Тузенбахом, так и настоящий историк, словно при помощи машины времени, переносится в другие эпохи. Он ходит на работу, ездит в метро и троллейбусах, заправляется в столовке, но все это только видимость. Он не с нами, старик, нет! В нем незримо бушует прошлое. Иные языки, иные страсти, шум и веселье неведомых нам пиров! Это… — Он потряс ножом и вилкой.— Это все философия… — Люсин прервал его. — Ты говорил о духе эпохи. Так?— Но разве сейчас я говорю не о том же?! — искренне удивился Березовский.— Нет! — жестко отрезал Люсин. — Это философия и, если угодно, лирика. Все это я и без тебя знаю. Скажи-ка мне, конечно применительно к нашему делу, в чем ты видишь конкретное — понимаешь? — конкретное отличие эпохи Павла от эпохи Александра?— Ну, старик… — словно стыдя его, протянул Березовский и даже сделал отстраняющий жест. — Неужели надо объяснять? Во-первых, война 1812 года, она как бы…— Стоп-стоп! — опять остановил его Люсин. — Это все ясно! Ты давай о духе, притом применительно к нашему делу.— Значит, сугубо утилитарный подход? — Березовский был ленив и благодушен, и ему хотелось легко и изящно порассуждать.— Сугубо. — Люсин, который, напротив, обрел после еды полную ясность мысли и был преисполнен энергии, упорно загонял его в угол.— Хорошо. — Березовский легонько припечатал ладонь к столу. — Я постараюсь объяснить тебе. Но давай уговоримся, что ты не будешь пока вытягивать из меня больше, чем я хочу сегодня сказать. У меня, понимаешь, есть уже какие-то наметки, определенные даже подозрения. Но — ты должен понять это, ибо творчество есть творчество, — мне нельзя выбалтывать раньше срока. Понимаешь? Иначе моя версия увянет, она самому мне может разонравиться, и тогда я не смогу идти дальше. Я неясно сказал?— Ясно, — кивнул Люсин, хотя не понял, почему версия может ни с того ни с сего увянуть.«Правильная версия не увянет. Напротив, совместное критическое обсуждение только отточит ее! Но Юрка знает, что говорит… Очевидно, он и мыслит иначе… Ну да я же прекрасно знаю, что он интуитивист. Даже среди следователей есть такие. Вся черновая мучительная работа проделывается у них внутри, подсознательно, они выдают уже готовые результаты. Причем зачастую великолепные, которых не достигнешь кропотливым копанием. Зато если они ошибутся, то словно крушение терпят… Идут на дно, даже не пытаясь схватиться за круг или случайно уцелевшую мачту. Как правило, повторно сотворить они уже не могут… И кому-то другому приходится браться за гиблое дело, когда и время упущено, и следы успели остыть… Тут либо пан, либо пропал. Ох, чует мое сердце, устроит мне он сабантуй…»Березовский молчал, сосредоточенно катая хлебные шарики.— Хорошо пообедали, старик? — неожиданно спросил он.— Отменно… Интересно, как нас сюда пустили, — ты же вроде еще не член?— Просто физиономия моя примелькалась… Но я вроде мальтийскую историю не досказал?— Разве? А приорство?— Тогда, значит, осталось только закончить. Да… Год спустя Наполеон, чтобы вбить клин между Россией и Англией, подарил Павлу недавно отнятую у англичан Мальту. Так великий магистр Мальтийского ордена стал еще полноправным сюзереном средиземноморского острова… А в 1817 году мальтийское приорство в Санкт-Петербурге было закрыто. Вот тебе и дух новой эпохи! Крохотная брызга грозных мировых бурь. Но в капле отражается, как известно, мир… Это, старик, раз… Ты, кажется, меня сам и нацеливал на масонство?— Нацеливал? Нет, я тебя не нацеливал. Просто изложил все обстоятельства дела и предоставил тебе самому делать выводы. Ведь эксперт-то ты…— Ну ладно, неважно… Суть в том, что при Павле русские масоны процветали: он сам был первым масоном и великим мастером главной ложи, оставаясь при этом магистром католического ордена.— Царю все дозволено?— Нет. Масоны терпимо относились к различным религиям. Свобода совести, так сказать. Но, конечно, ты тоже прав. Царям все дозволено, особенно таким самодержцам и самодурам, как Павел… Но я, собственно, о другом. В 1823 году масонские ложи в России были надолго закрыты. Другая эпоха, приятель. Совсем другая… При Павле русская аристократия просто играла в страшные тайны и гробовые клятвы, как играют дети; при Александре же секретный ритуал масонства стал прикрытием для собраний декабристов. Улавливаешь дух эпохи?— Да, — кивнул Люсин. —Улавливаю. «Ни эшафотом, ни острогом…»— «…нельзя прервать игру судеб», — подхватил Березовский. — Вот именно, в самую точку! Это уже начиналась новая эпоха — эпоха Николая Палкина… Ну пойдем, что ли? — Он положил деньги на оставленный официанткой счет, и они поднялись. — Между прочим, здесь помещалась ложа московских масонов, — сообщил Березовский, когда они проходили через внутренний зал, и обвел рукой массивные деревянные балки готического потолочного свода, стрельчатые витражные окна, уютный камин и узорную, ведущую на хоры лестницу.— Да ну! — удивился Люсин. Колесо кармы Карма — в данном случае судьба.

продолжало безостановочно раскручивать нить причин и следствий, а он не уставал поражаться их неожиданным соответствиям.— Вот тебе и «ну»! — передразнил Березовский. — А это последние масоны, уцелевшие, так сказать, розенкрейцеры или тамплиеры, — давясь от смеха, шепнул он другу на ухо и украдкой кивнул на двух молодых поэтов, приютившихся у столика под окном.Они находились, что называется, подшофе, а разноцветный рассеянный свет сообщал их лицам какую-то диковатую жуть. Глава 17Люцифер Светозарный На улице Воровского Люсина подкарауливала неожиданность. Проходя мимо серого посольского особняка, он увидел за оградой знакомое, улыбающееся лицо. Очевидно, консульский чиновник первым заметил Люсина, и встреча была неминуемой.«Что он делает в чужом посольстве? — не слишком удивился Люсин. — Поистине мир тесен и полон неожиданностей».— Какая встреча! — Дипломат приветственно помахал рукой и отворил калитку.Кивнув козырнувшему милиционеру, он подошел к Люсину.«Наверное, это он и играл», — догадался Люсин, увидев спортивную сумку и торчащие из нее ручки ракеток.— Вот уж приятная неожиданность! — Рукопожатие дипломата было крепким и дружеским. — Я, знаете ли, только что закончил партию в лаун-теннис. Вы играете?— Нет, — вздохнул Люсин. — Не умею.— Если хотите, могу дать вам несколько уроков.— Очень признателен, но, боюсь, мне сейчас не до тенниса… — Он рассмеялся. — Да и погода больше располагает к бассейну.— Понимаю, — сочувственно кивнул дипломат. — У вас, конечно, сейчас самые жаркие дни. Туго идут розыски?— Нет. Я бы этого не сказал… Надеюсь в самое ближайшее время сообщить вам более конкретные сведения.— Лично меня после всего, что стало известно, совершенно не трогает судьба этого негодяя, но…— Я понимаю, — кивнул Люсин. — Дела есть дела. Не мы их выбираем.— Вот именно! Скорее, напротив, они выбирают нас, и, должен признаться, что в отношении меня этот выбор часто бывает неудачным… Вам в какую сторону? Может быть, нам по пути? — Он кивнул на притулившийся у бортика красный «Ситроен».— Благодарю, но мне хотелось бы немного пройтись… Подышать воздухом.— Очень жаль, — вздохнул дипломат. — А я-то надеялся воспользоваться случайной встречей… Да, месье Люсин! — Он как будто только что вспомнил. — Ведь вы обещали рассказать о фотографиях! Помните?— Конечно, помню, и в свое время…— Оно еще не настало?— Надеюсь, вам не придется долго ожидать. Впрочем, вы наверняка разочаруетесь. Эти фотографии малоинтересны… неспециалисту. Ведь для криминалиста любой пустяк — это по меньшей мере потенциальный след. В девяноста случаях из ста он так и остается потенциальным.— Вы даже не представляете себе, как меня волнуют подобные вещи! Не помню, говорил ли вам, но я обожаю детективы! Особенно если в них есть элемент странности. А тут и перстень епископа римско-католической церкви, и масонское кольцо с Адамовой головой, и эти таинственные фотографии…— Таинственные? Вы преувеличиваете…— Но ведь связь между ними и аметистом есть?! — Дипломат словно одновременно и спрашивал и утверждал.— Возможно, — равнодушно усмехнулся Люсин. — Очень даже возможно. Но это пока секрет. — И, доверительно наклонившись к собеседнику, многозначительно акцентировал: — Сек-рет! — и замолчал.Он по-прежнему не знал, какой особый интерес преследует очаровательный сотрудник консульского отдела. Поэтому и решил дать ему хоть видимость ниточки. Авось ухватится, начнет действовать и проявит тем самым тайные намерения. Особенно озадачивала настырность. Дипломат с бесхитростностью мальчишки пытался выспрашивать, что называется, в лоб. Мягко говоря, это было наивно.Люсин хорошо помнил наблюдательность и цепкость памяти, которые проявил этот не очень понятный человек при осмотре гостиничного номера.«Может, вправду на ловца и зверь бежит? Стоит ли тогда закрывать глаза? Не лучше ли метнуть приманку? Но такой вряд ли даст себя подсечь! Перекусит поводок и уйдет… И пусть! Одно то, какую именно приманку он возьмет, уже многое объяснит. Да и как иначе его раскроешь? Надо заставить его действовать, а мы пока устранимся и подождем…»— Следы, видите ли, ведут в глубь истории… — после продолжительной паузы счел нужным добавить Люсин.— Чьей? — мгновенно отреагировал дипломат. — Вашей или нашей?— И вашей и нашей. — Люсин улыбнулся уже доверчиво и простодушно, и мало-мальски проницательному человеку должно было стать ясно, что больше ничего из этого парня не вытянешь.— Ничего не поделаешь, — сокрушенно вздохнул дипломат. — Придется ждать!— Да, придется ждать, — подтвердил Люсин.«Взял или не взял? — подумал он, внимательно вглядываясь в лицо собеседника и маскируя это сочувственной и как бы полуобещающей улыбкой. — Действительно, придется обождать».Они простились, договорившись созвониться при случае — это был лишь минимум, к которому обязывало приличие, — и разошлись.Консульский чиновник направился к своей машине, а Люсин, войдя в пятнистую тень лип, зашагал, позвякивая подкованными каблуками по железным узорам решеток, защищающих древесные корни.Он решил пешком дойти до самой Арбатской площади, а уж там сесть на троллейбус. Но на Тверском бульваре дорогу ему неторопливо перешла очень похожая на покойного Саскию кошка. Поэтому Люсин не очень удивился, когда узнал, что анализы еще не готовы и вряд ли будут сегодня вообще.Повинуясь свойственному некоторым морякам несколько скептическому фатализму, он решил использовать оставшееся время для беседы с Верой Фабиановной. Впрочем, слово «фатализм» здесь как-то не совсем уместен. Скорее, можно говорить об известной ассоциации. Действительно, кошка на бульваре напомнила Люсину Саскию, и он решил навестить осиротевшую хозяйку. Конечно, это больше соответствует истинному положению вещей, чем какой-то там фатализм. Но… Недаром говорят, что мысль изреченная есть ложь. В том-то и закавыка. Не так прост Люсин, и вообще человек не так прост, чтобы его поведение можно было объяснить простейшей ассоциацией. В самом деле, разве нельзя здесь применить совсем иную схему? Хотя бы такую, например.Люсин шел на работу, подсознательно или даже пусть сознательно размышляя о всяких анализах, и о Саскии в частности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63