— Люсин протянул ему отпечатанный на машинке листок.Михайлов бегло просмотрел экспертизу, словно хотел ее моментально сфотографировать, а не прочесть. Но вдруг, схватив бумажку обеими руками, поднес ее почти к самым глазам, отвернувшись вполоборота от света, чтобы не мешать ему, Люсин сделал вид, что заинтересовался каким-то документом в одном из отделений своего портфеля. На самом же деле он напряженно ждал, что скажет Михайлов, подстерегал первую, самую непроизвольную реакцию.— Да. Очень может быть… — тихо произнес Михайлов и отер лоб. И вдруг, словно высвободилась в нем какая-то до отказа натянутая пружина, он сцепил руки в единый кулак и, болезненно сморщившись, уперся в него зубами. — У меня было подозрение… — раскачиваясь, сказал, будто простонал, он. — Я же видел и это вохрение жидкой плавью, золотистой охрой с подрумянкой по светло-оливковому санкирю! А белильные оживки, мелкие такие, реденькие, нанесенные короткими штришками? Я же сам говорил, что она какая-то первозданная. Эта голубизна на хитоне исконная какая-то… И серо-синие пробелы на мантии левого ангела… Но поймите же: она ведь так хорошо сохранилась! Есть бесчисленные подражания, многочисленные копии… Да и не верю я, что можно случайно, у какой-то старухи, купить за двадцатку пятнадцатый век!.. Не верил… — Голос его упал.Люсин удивился, что Михайлов сказал почти то же, что и профессор-эксперт. Оба они сказали «не верю». И Женевьева — он тут же вспомнил — тоже, кажется, сказала так.«Может, в этом все дело? Это “не верю” продиктовал им профессиональный опыт, притаившиеся где-то на дне души разочарования, развеявшиеся надежды. Безусловно, искренне… Но профессор сказал, не видя доски. У этого же она была черт знает сколько. Впрочем, профессорское звание тоже не даром дают…»— Значит, если я правильно вас понял, — Люсин опять взял ручку, — вы обманулись в этой иконе?— Да.— Хорошо. Так как вы отвечаете на вопрос о древности?— Отрицательно. Я не знал.— Это было во вторник?— Что?— Продажа иконы.— Да, во вторник. Часов около четырех.— Ваш сосед был в то время дома?— Не знаю… Не помню…— А что вы делали после того, как иностранец ушел?— Поехал к одному старичку-коллекционеру, к Дормидонтычу. Это можно проверить…— Когда вы ушли от него?— Часов в семь.— Как вы провели среду?— Среду?— Да, что вы делали назавтра, после продажи?— В среду?.. Постойте! Кажется, я был весь день дома. Отделывал интерьер.— Кто-нибудь может это подтвердить? Лев Минеевич?— Не знаю, право… Возможно. Мы уже так привыкли к совместному существованию, что перестали замечать друг друга. Я по крайней мере… И он, наверное, тоже… Хотя именно в тот день — да, совершенно точно, в среду, часов около пяти, — ко мне приходил Кирилл Анатольевич Воздвиженский!— Кто он, этот Воздвиженский?— Проректор духовной академии.— Он согласится подтвердить, что приходил к вам?— Я так думаю! Он же действительно приходил. Лев Минеевич, вспоминаю теперь, даже открыл ему дверь.«В таком случае у тебя железное алиби. И на вторник и даже на среду… Как я и ожидал, налицо алиби…»— Как, где и когда вы познакомились с иностранцем?— В комиссионном на Арбате, в понедельник, совершенно случайно разговорились.— Вы продолжаете настаивать на прежней версии?— Не понимаю…— О случайном знакомстве в магазине я уже слышал от вас в первую нашу встречу.— Ну и что? Как было, так и говорю.Люсин чуть приподнял брови и повел плечом, всем своим видом показывая, что лично ему совершенно безразлично, врет Михайлов или же говорит правду.— Я же вам правду говорю! — наклонился к нему Михайлов.— Сколько раз вы встречались с ним после знакомства? — Люсин словно не обратил внимания на эти слова Михайлова.— Один-единственный раз, у меня на квартире.— Что вы можете сказать по поводу его исчезновения? Что знаете об этом?— Абсолютно ничего. Я к этому не причастен.— Он не делился с вами планами на будущее? Не говорил, к примеру, как собирается провести завтрашний день?— Нет. Мы говорили только об искусстве.— Где вы приобрели эту икону?— У одной старухи. Купил.— За сколько?— Не помню… точно. Задешево.— Только что вы упомянули, что не верите в древние иконы, которые можно случайно купить у старухи за двадцатку.— Разве?— Представьте себе.— Ну, двадцатку я употребил в фигуральном смысле, в том смысле, что дешево.— А продали за пятьсот… Вы часто так продавали иконы?— Нет. Это был первый и последний раз.— А покупали?— Я, знаете ли, чаще меняюсь.— Это как понять?— Старухи любят яркие, новые иконы, без дефектов и охотно отдают за них старые образа. Порой ведь берешь совершеннейшего кота в мешке — абсолютно черную доску! Никогда заранее не знаешь, что из нее получится. Отмоешь, потратишь время и труд, там, — он развел руками, — только пятна облупленной краски и дырки от оклада.— Вот вы то и дело говорите: «Старуха, старухи…» Это основная ваша клиентура?— Нет, конечно… Но с ними, естественно, чаще всего приходится вести дело. Да и кто в основном вокруг церквей трется? Старухи опять же…— А у вас какие дела с церковью?— Я же реставратор!— Кто назначил цену за «Троицу»?— Я.— И он сразу согласился?— Сразу. Сам даже взял стремянку и полез снимать.— Видимо, не в пример вам он правильно распознал ценность вещи.— Вряд ли…— Почему вы так думаете?— Они там, за рубежом, наслышаны о русском Эльдорадо, думают, что у нас Византия чуть ли не на улицах валяется. Купит какой-нибудь дурак попорченную доску восемнадцатого века, а дома у себя кричит, что это Рублев или Дионисий.— А вы-то откуда знаете?— Люди говорят.— Они-то, конечно, все там простофили, — усмехнулся Люсин. — Этот, который у вас «Троицу» купил за пятьсот целковых, тоже, видимо, очень наивный мужик… С кем из иностранцев вы имели дело раньше? Кому и когда продавали иконы?— Иконы я не продавал и с иностранцами, кроме этого, никаких дел не вел.— Раньше вы утверждали, что и этого приняли за русского, поскольку он говорил без акцента, но потом одумались и сознались. Откуда на самом деле вы узнали, что он иностранец? Он вам представился?— Женевьева сказала…— Стоп! Значит, Овчинникова имела касательство к этому делу? Вы подтверждаете?Михайлов кивнул и опустил голову.— Вы подтверждаете? — чуть повысил голос Люсин.— Да, подтверждаю.— Какое?— Она познакомила нас.— Но вы утверждали, что познакомились случайно, в магазине на Арбате.— Оно и было случайно в том самом магазине. Женевьева зашла с ним туда. Мы и встретились. Случайно. Мы ведь не договаривались встретиться.— А что было потом?— Потом она извинилась, сказала, что торопится, и ушла, мы же остались в магазине. Разговорились. Он спросил моего совета по поводу финифти… Одним словом, на улицу вышли вместе, он заговорил об иконах, и я пригласил его к себе. Тогда я и не собирался ему ничего продавать.— Как она вас представила друг другу? Какими словами?— Как обычно. Это мой друг, художник, а это месье такой-то, историк.— А Овчинникова не сказала, куда торопится?— Нет.— И потом вы ее об этом не спросили?— Как-то не пришлось… Я думаю, ей просто надоело возиться с ним. Она часто жаловалась, что приходится таскаться по всему городу.— Она знала, что вы пригласили его к себе?— Нет. Мы в тот день больше не виделись. И на другой день тоже.— А о вашей сделке знала?— Нет. Вообще, она тут абсолютно ни при чем.— Ну а теперь-то она, надеюсь, знает, что вы продали икону?— Конечно.— Почему?— Она же была там… в номере, когда вы распечатали коробку.— Ну и…— Она долго ругала меня, что я это сделал.— Вы, конечно, рассказали ей о нашей встрече в гостинице?— Конечно. Она настаивала, чтобы я все рассказал вам, но я ведь и так все рассказал!.. Почти все…— Когда она сообщила вам, что видела икону?— В тот день, когда вы меня… домой отвезли. Вечером.— Что она имела в виду, когда только что порекомендовала вам говорить правду? Какую правду?— О том, как все случилось… О знакомстве в магазине…— Тем не менее вы не сразу и не очень охотно последовали ее совету.— Не хотел ее впутывать. Разве непонятно? Она-то ведь ни в чем не виновата.— Так. Хорошо. Теперь попрошу вас внимательно прочитать протокол и подписать его. Проследите, правильно ли я записал ваши ответы.Михайлов пробежал глазами по строчкам — ему явно не читалось, он все думал о чем-то своем, потаенном, — и взял ручку, которую предупредительно пододвинул ему следователь.— Все правильно.— Благодарю. — Люсин промокнул подпись и спрятал протокол в портфель. — Вынужден предупредить, что нам еще придется, и, видимо, не раз, побеседовать с вами. Поэтому вам нужно будет возвратиться в Москву и на некоторое время воздержаться от поездок.— Я арестован? — спросил Михайлов.— Нет. В настоящее время я не нахожу эту меру необходимой. Но подписку о невыезде с вас возьмут.— Хорошо. — с готовностью согласился он.— Лучше всего нам будет вылететь в Москву сегодня же. — Люсин акцентировал слово «нам».— Хорошо, — тут же согласился Михайлов и, чуть помедлив, спросил: — Женевьеве тоже надо будет возвратиться?— Не-ет! — протянул Люсин. — Пусть Женевьева Александровна спокойно занимается своим делом… Хорошо, что напомнили! Она, поди, совсем уж заждалась.Люсин позвонил к себе в номер и пригласил Женевьеву прийти.— Заходите, пожалуйста! — крикнул он, когда она постучалась. — А вас попрошу побыть пока в моем номере, — шепнул он Михайлову и, легонько придержав его в кресле, метнулся навстречу Женевьеве, словно собирался открыть ей дверь.Но она уже входила. Люсин посторонился, пропустил ее и резко повернулся. Он хотел видеть лицо выходящего Михайлова.Тот, видимо, смотрел Женевьеве в глаза. Когда они поравнялись, он едва заметно кивнул. Это могло означать все, что угодно: от простого одобрения до «Я сделал так, как ты сказала». Люсин подумал, что, скорее всего, именно это и имел в виду Михайлов.«Если, конечно, говорил в основном правду. Коли соврал, то кивок этот надо понимать так: “Все идет по плану, отвечай, как договорились”. Но успели ли они сговориться полностью, все отработать, предусмотреть… К моему приезду они, во всяком случае, подготовлены не были».— Вы каким рейсом прилетели, Виктор Михайлович? — быстро обернувшись, спросил Люсин.Михайлов был уже одной ногой в коридоре. Едва не споткнувшись, он замер и, медленно поворачивая голову, переспросил:— Каким рейсом?— Да. Во сколько вылетели из Шереметьева?— В восемь пятьдесят пять…— Ваше место было четырнадцать «Б»?— Да… кажется, — озадаченно протянул Михайлов. — А что?— Ничего! Ничего… Благодарю вас.«Значит, билет он брал на свое имя, не таясь или не сообразив просто, что нужно таиться… Страху-то я на парня нагнал. Она же, — краем глаза глянул он на Женевьеву, — просто уверена, что за ним следили… Ну что же, это, пожалуй, не повредит…»— Что, некрасиво с иконкой-то вышло, Женевьева Александровна? — спросил он, усаживая ее в кресло.— Да, некрасиво! — Лицо ее покрылось красными пятнами.— Вы должны были мне сказать…— Я и хотела, но там были посторонние. — Она явно старалась побороть волнение. — Потом, мне нужно было поговорить с Виктором, выяснить… Иначе это походило бы на предательство. — Последнее слово она произнесла уже твердо и холодно.— Понимаю ваши чувства. Вполне понимаю… Но прошел день. Вы встретились, возможно, и не раз, с Виктором Михайловичем, могли все спокойно обсудить, и тем не менее… Вы помните наш последний разговор, Женевьева Александровна?Она опустила голову. На влажном виске ее в розоватой тени идеально причесанных платиновых волос мелко-мелко билась голубая жилка.— Мы целый час беседовали с вами. Помните? И все об этой злополучной иконке. Ведь вы тогда уже не просто умалчивали, а сознательно старались увести меня с курса. Запиши я тогда ваши показания — вам бы пришлось подписаться под заведомой ложью. Разве не так?— Так. — Она подняла голову и, чуть нахмурясь, посмотрела ему прямо в глаза. В сером свете пасмурного ленинградского дня ее удивительно голубые радужки казались почти такими же черными, как и зрачки. Или она сильно волновалась. — Я не думала, что это может быть так… важно.— Это очень важно! Очень. Правда всегда важна, Женевьева Александровна, и для всех важна. Поверьте, мне неприятно говорить вам это. Но положение достаточно серьезно… Я хочу официально привлечь вас в качестве свидетеля и задать в этой связи несколько вопросов. — Он вынул чистый бланк. — Овчинникова Женевьева Александровна, год рождения?— Тысяча девятьсот тридцать девятый.— Адрес?— Москва, Ленинский проспект, сорок семь, квартира шестнадцать.— Место работы?— Агентство «Интурист».— Подпишите, пожалуйста, здесь, что осведомлены об ответственности согласно УК РСФСР за дачу ложных показаний.Она подписала.— Вы давно знакомы с Михайловым Виктором Михайловичем?— Давно… Скоро два года. — И, словно предупреждая новый вопрос, добавила: — Он близкий мне человек.— Вы осведомлены о характере его доходов?— Что вы имеете в виду?— Торговлю иконами.— Он коллекционер, товарищ Люсин, а коллекционеры постоянно что-то выменивают, продают, покупают, но это не является для них заработком, поверьте! Я хорошо знаю Виктора и думаю, что этот случай единственный. Я сама уговорила его рассказать вам всю правду. Да мне и не пришлось его особенно уговаривать. Если бы не этот ваш приезд… он бы сам пришел к вам…— Охотно верю. После нашего с ним знакомства в гостинице «Россия», безусловно, следовало прийти к такому решению. Но до этого! Вы помните, что было до?.. Вы как раз сидели у меня, когда мне позвонили, что какой-то человек спрашивает иностранца. Вспоминаете? Я сам вам могу сказать, к каким выводам пришли вы с Михайловым, так сказать, по первому варианту. Вы решили умолчать, а если удастся, даже запутать следствие, потому что были уверены в собственной безопасности. Надеялись, что мы не узнаем, откуда эта икона.— Это не так, — все еще глядя прямо ему в глаза, покачала она головой. — Допускаю, хотя на самом деле все обстояло не так просто, но допускаю, что в отношении меня ваши обвинения справедливы. Но он здесь совершенно не виноват!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63