И вот тут-то и начинается наш настоящий рассказ о ней.
Это был совсем маленький домик из двух комнат, кухни и большой террасы. Терраса тремя ступеньками выходила в тенистый сад. В нём росли два громадных грецких ореха и целое море роз, над которыми в тёплые летние вечера летали золотисто-зелёные жуки.В домике жила самая маленькая семья — всего двое: муж и жена. Меньшей семьи ведь не бывает; если живёт один человек, то это ещё не семья. Днём они оба уходили на работу, а вечером жена садилась за рояль, а муж брал скрипку, и они играли.Однажды вечером во время игры муж наклонился и тихонько сказал жене:— Пожалуйста, не пугайся и не переставай играть. Посмотри, какой у нас нашёлся слушатель. Но жена, взглянув, вскрикнула и всё-таки перестала играть: на пороге широко открытой двери сидела огромная серая жаба, покрытая бородавками. Когда музыка смолкла, она повернулась и медленно вышла на террасу, а оттуда спустилась по ступенькам и исчезла в саду.Молодая женщина еле пришла в себя от изумления.
— Что это за ужасное существо? — воскликнула она.— Неожиданный любитель музыки, — засмеялся муж. — Жабы любят музыку, особенно тихую и мелодичную. Я об этом читал где-то, но сам вижу в первый раз.На следующий вечер, как только началась музыка, гостья не замедлила явиться. Жаба по-вчерашнему сидела на пороге и, не отрываясь, смотрела на музыкантов.Когда музыка кончилась, она тотчас же повернулась и исчезла в саду.На третий вечер жена принесла дощечку и положила её на ступеньки лестницы.— Это для нашей гостьи, — улыбаясь, сказала она, — ведь ей нелегко с её толстым животом прыгать по ступенькам.И им удалось подсмотреть, как жаба, сразу же оценив всё удобство новой лестницы, спокойно поднялась по ней.Её удивительные глаза сияли, как звёзды. Она доверчиво позволяла подходить к ней, и часто, уже после того, как музыка смолкала, сидела, словно погружённая в раздумье, и «драгоценный камень», спрятанный в её безобразной голове, переливался золотыми искрами.— Том, Том, — ласково звала её молодая женщина, и какова же была её радость, когда однажды жаба подошла к ней на зов.Скоро она уже начала брать из рук живых мух и жуков и часто днём важно сидела под розовым кустом, точно ожидала вечерней музыки.— Катя, — тихо позвал раз муж, — посмотри!Жаба вошла в комнату днём и ползала вокруг рояля, останавливаясь и как будто прислушиваясь.
С первыми осенними дождями Том исчез. Его искали по саду, клали самых вкусных червяков под его любимый розовый куст, но всё было напрасно.— Его съел кто-нибудь, — чуть не плакала Катя.— Успокойся, — уговаривал её муж. — Том спит где-нибудь в норке. Вот увидишь, в первый тёплый весенний вечер он явится попросить, чтобы ему поиграли.
И вот кончилась короткая ташкентская зима. В саду ожили насекомые, лягушки.Катя волновалась:— Сегодня вечером придёт Том. Ты видишь, я уже накопала червяков для него.И, как только стемнело, она положила дощечку на ступеньки лестницы и заиграла тихую нежную мелодию. Через несколько минут шорох заставил её обернуться: Том сидел на обычном месте, на пороге, и глаза его, казалось, светились радостью свидания.Прошло шесть лет. По маленьким комнатам давно уже топали весёлые детские ножки, и дети знали, что старой жабе под розовым кустом можно приносить червяков, но ни дразнить, ни пугать её нельзя.Она до того привыкла к дому, что иногда днём заходила в комнату и важно сидела под роялем.— Томик очень хороший, — с нежностью говорила маленькая девочка. — Он очень старый, даже старше меня, говорит мама. Я хочу сшить ему платьице с ленточками, ведь ему холодно голенькому, а мама не позволяет, говорит: «Жабы не девочки, и у них не бывает насморка».— Нам нужно ещё собачку, — просил мальчик. — Папа, купи нам маленькую собачку. У других детей есть собаки, а у нас нет.Однажды отец вернулся домой раньше обыкновенного.— Серёжа, — позвал он, — посмотри, кого я привёз! — И он опустил на землю маленького весёлого фокстерьера.— Его зовут Снежок, — сказал отец. — Дайте ему чего-нибудь вкусного и бегите в сад, он будет вас ловить.Через минуту в саду поднялся дым коромыслом: лаял Снежок, в восторге визжали дети.— Чудесный пёсик, — сказала жена. — Хорошо, что ты его достал. — И тут же, прислушиваясь, тревожно воскликнула: — Что-то случилось, ты слышишь, дети плачут, идём скорее!— Томик, Томик милый! — плакала девочка.Возле куста, весь горя от радостного возбуждения, стоял Снежок и недоумевающе смотрел на девочку.Кажется, он хорошо поохотился: поймал такую удивительно громадную жабу. А дети плачут, и никто не сказал, что он молодец.Его большие карие глаза были полны удивления. Дети плакали навзрыд.Старый Том лежал под своим кустом белым брюшком кверху, и лапки его слабо вздрагивали. Вот они ещё раз дрогнули и застыли, а золотые глаза потускнели — драгоценный луч жизни улетел из них.Мальчик в гневе ударил палкой всё ещё ничего не понимавшего щенка.Снежок завизжал, а девочка подняла жабу на руки и прижала к груди.— Томик, Томик милый! — плакала она.Отец осторожно взял у неё жабу и положил на землю.— Мы похороним Тома, — печально сказал он. — Снежок не виноват, ведь он не знал, что Том наш друг и что он старше тебя.— Не хочу видеть Снежка, увези его! — требовал мальчик, вытирая красные глаза.И отцу с трудом удалось убедить его, что щенок не виноват в причинённом им горе.Вечером в доме не было музыки. Дети ходили как в воду опущенные, а мать сказала отцу дрогнувшим голосом:— Ведь он жил здесь с того дня, как мы поселились в нашем доме, он в самом деле был почти членом нашей семьи.Утром дети похоронили Тома. Девочка отдала ему свой лучший кукольный матрасик, а мальчик — ящик от игрушек.Снежок шёл за детьми унылый, с опущенной головой, смутно чувствуя, что он в чем-то сильно провинился.Тома закопали под розовым кустом, мальчик выстрелил над могилой из пугача и сказал:— Он погиб, как герой, сражаясь с собаками.— И он был самая толстая и красивая жаба на свете, — прибавила девочка.И сам Том не мог бы пожелать слов, сказанных с более искренней и горячей любовью. ПЛАТОЧЕК
Рыжий большеголовый мальчишка держал в руках ворону. Одной рукой он прижимал её к груди, а другой щёлкал по носу. Ворона изо всех сил мотала головой, пытаясь освободиться. Перья на загривке стали у неё дыбом, а глаза были злые и испуганные. Она тяжело дышала, широко раскрыв клюв, и пыталась каркнуть. Но каждый раз при этом мальчишка щёлкал её по носу и взвизгивал от удовольствия:— А, ты так? А, ты так? А я — вот так!Мальчишка, как нам показалось, был сильный и сердитый. Его рыжие волосы блестели, хитрые серые глаза тоже, а редкие зубы так и оскаливались при каждом щелчке.Мы с сестрёнкой стояли, взявшись за руки, держа в свободной руке по корзиночке, полной земляники. На глазах у нас были слёзы жалости к бедному воронёнку и страха перед его мучителем. Нам обеим хотелось убежать домой или хоть спрятаться за кустом. Но вместо этого мы, дрожа и не сводя глаз с загорелой веснушчатой руки мальчишки, подходили к нему всё ближе и ближе, точно кролики к удаву. А он, не замечая нас, сидел на пне, широко расставив босые ноги, и всё щёлкал и щёлкал воронёнка по раскрытому беспомощному клюву.— А я — вот так! — повторил он и вдруг, подняв голову, увидел нас, перепуганных, жавшихся друг к другу. На минуту он остановился и даже опустил руку. Его глаза обшаривали кусты вокруг нас, убеждаясь, что мы единственные свидетели его развлечений. Успокоившись, он сдвинул брови.— Вы чего тут потеряли? — спросил он нас, по-прежнему крепко держа воронёнка левой рукой. Воронёнок хрипло пискнул.Мы вздрогнули, посмотрели друг на друга и обе почувствовали, что страх куда-то пропал, жалость к воронёнку сделала нас храбрыми.— Отдай воронёнка! — проговорили мы разом и сделали шаг вперёд, тяжело дыша от волнения и держась за руки.Мальчишка удивился. Серые глаза его снова забегали по кустам — не близка ли нам неожиданная помощь. Затем, прищурившись, он высунул длинный язык и вдруг засмеялся.— А что дашь? — спросил он меня и снова щёлкнул воронёнка по носу.Мы переглянулись и одновременно протянули ему корзиночки с ягодами.Мальчишка покачал головой.— Ягод я и сам наберу, вишь — удивили. Нет, вы платки свои давайте, обе, тогда отдам. — И он показал на наши яркие платочки. Их нам сегодня надели в первый раз с приказанием не запачкать и не потерять.Мы опять посмотрели друг на друга.— Живо давайте! — прибавил мальчишка, заметив наше колебание. — Сейчас давайте, а то задушу. Вот! — И он стиснул воронёнка так, что тот замотал головой и жалобно пискнул.Это решило дело. Мы быстро развязали новые платочки и протянули ему.— Давай ворону! — решительно сказала я, стараясь смотреть мимо веснушчатой руки.Одной рукой мальчишка по-прежнему крепко держал воронёнка, другой быстро схватил добычу и принялся засовывать её за пазуху в расстёгнутый ворот рубашки.Мы следили за ним, затаив дыхание.Вот один только кончик торчит, голубенький, словно цветочек, но вот и он исчез.— Спрятал, — прошептала сестра, и голос её дрогнул.— Держите вы, сами вороны!Мальчишка бросил воронёнка мне прямо в лицо, рассмеялся и, выхватив у меня из рук корзиночку с ягодами, быстро побегал под горку, перепрыгивая через пни.Я еле успела поймать воронёнка, чтобы он не оцарапал меня судорожно растопыренными лапками, и осторожно прижала к груди.И воронёнок понял ласку. Он рванулся было у меня из рук, но вдруг притих и задышал ровнее. Пёрышки на голове у него опустились, и клюв закрылся. Озлобленное выражение пропало, из злого драчуна он вдруг превратился в измученного и усталого детёныша.Мы уже забыли о платочках.Мы стояли и гладили его кончиками пальцев, заглядывала ему в глаза и радостно смеялись.— Понесём скорее домой, — сказала Катя. — Покормим его, он и приручится. Ведь приручится, а?— Он уже приручился, — уверенно заявила я. — Смотри, он не боится, понимает, что мы не позволим его мучить.До дома было недалеко. Он стоял на краю вырубки, где мы собирали землянику, и издали было видно, как мама развешивала мокрое бельё на кольях забора.— А платочки-то унёс, — тоскливо прошептала Катя уже перед домом. — В чём мы теперь ходить будем?— Старые наденем, — храбро отвечала я, стараясь не показать, что и у меня губы задрожали. — Мама не рассердится, она добрая, мы всё расскажем.Мама и правда не рассердилась, даже улыбнулась, хоть и покачала головой.— Эх вы, защитницы, — сказала она. — Теперь будете ходить в старых платках. Ну, хорошо, несите свою птичку в сарай, отдохнёт она там. Только смотрите, чтобы цыплят не таскала.И воронёнок поселился в сарае. Приручать его не пришлось. Осмотревшись на новом месте, он подскакал к нам и, раскрыв рот, с криком стал махать крыльями.— Это он просит есть, — сказала мама. — Намочите хлеба в молоке и дайте ему немного, чтобы не обкормить, а потом воды с ложечки.Но обкормить его было нельзя. Он ел целый день всё, что угодно: хлеб, мясо, картофель. Сам есть он ещё не умел. Мы запихивали ему пищу прямо в горло, так что иногда он кашлял и задыхался. Но, проглотив, он опять скакал за нами по сараю и кричал ещё громче.Мы были в восторге. Кормить его нам нравилось так же, как ему — есть. Мы сидели на полу с чашками в руках и громко смеялись, когда он хватал нас за пальцы.На третий день мы решились выпустить его из сарая.— Вот увидишь, что он приручился, — уверяла я сестру, хоть сама и боялась немного: а вдруг улетит?Воронёнок на минуту остановился на пороге, оглянулся и… поскакал за нами по дорожке, будто собачонка. А мы смеялись и прыгали от радости.— Иди, иди! — звали мы воронёнка. — Иди, мы тебя ещё покормим. Иди, Платочек!Платочком мы назвали его в память о том, что мы отдали за него.Воронёнок остался во дворе, а мы побежали домой — принести ему чего-нибудь вкусненького.Вдруг на дворе поднялся скандал. Куры кричали так, словно увидели ястреба.— Катя, скорей! — закричала я. — Наверно, ястреб цыплёнка схватил. — И мы бросились назад.Никакого ястреба не было, за него отдувался наш бедный Платочек. Он тоже кричал, но от боли, голос его тонул в общем гаме, а куры клевали и щипали его, только перья летели по воздуху.Мы со слезами ринулись в бой и выхватили воронёнка чуть живого. Он весь дрожал.— Противные, гадкие! — кричала Катя и плакала. — Бедный Платочек, за что это они тебя?— За цыплят, — сказал отец, который тоже пришёл на шум. — Вороны часто таскают цыплят, и куры это знают. Смотрите, чтобы ваш Платочек за это не принялся!Весь день воронёнок не ел, сидел в углу сарая и так жалобно смотрел на нас, что казалось, будто он умирает, и ночью мы горько плакали в подушку.Но на следующий день он встретил нас как ни в чём не бывало: махал крыльями и ел за два дня сразу.Пришлось продержать его в сарае до тех пор, пока он не научился летать.К этому времени он стал удивительно красив. Питался Платочек у нас, вероятно, лучше, чем на воле, поэтому был крупнее других ворон, и пятно на голове было тоже чуточку больше.— Правда, наш Платочек в платочке? — говорили мы.И забавно же было смотреть, как он дразнил кур в отместку за первую встречу.
Сядет на забор, невысоко, но так, чтобы его достать было нельзя, и смотрит. Куры соберутся, кричат, сердятся, а он нагнётся и отвечает им:— Карр! Карр!За сестрой и за мной Платочек бегал, как собачонка, прыгал на колени и заглядывал в глаза.Мама наша целый день хлопотала по хозяйству, а папа уходил на работу очень рано, так как жили мы на окраине и идти было далеко. Но мы только радовались этому: раздолье, свобода.За огородами нашего пригородного посёлка текла речка и начинался лес, тот самый, в котором мы собирали ягоды в где нашли воронёнка.Ходили мы туда всё лето и близкую его часть знали хорошо.Но дальше, за весёлой, болтливой речкой Незванкой, начинался старый еловый лес, тёмный и таинственный. И жил в нём один лесник, про которого ходили странные слухи, и была у него чёрная с белой кисточкой на хвосте собака, громадная и злая, по кличке Волк.— У неё кисточка, знаешь, зачем? — шёпотом говорила мне Катя, и её большие голубые глаза делались совсем круглыми от страха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37