— Сиди крепко! — раздался голос Атамкула. — Камчой, камчой бей! — И одним ударом он сбросил на землю громадного пса. Тот свалился с визгом, но успел разорвать мой левый рукав от плеча до локтя. Наконец побеждённые собаки отступили. Сидя в отдалении жадным кольцом, они взвизгивали и подвывали, ожидая случая снова броситься на нас.Отбиваясь от собак, мы не заметили, что тропинка, расширившись, окончилась довольно просторной площадкой, охваченной кольцом гор. На ней стояли юрты, перед юртами горели костры и толпились киргизы в больших чёрных шапках и киргизки в ещё больших белых головных уборах.Мы слезли с лошадей и прошли в юрту. Посредине горел маленький костёр, около него стояли медные кумганы — высокие чайники с длинными изогнутыми носиками.Скоро мы уже сидели вокруг костра и грелись, облокотясь на ватные подушки, с чашками горячей шурпы в руках. Крепкий бульон понравился и барсёнку: он с аппетитом выпил целую чашку и, важно лёжа у огня, не мигая смотрел на него.Старый киргиз-хозяин не мог им налюбоваться.— Да, — нежно говорил он, проводя рукой по мягкой шёрстке. — Такой большой будет, — он показал руками, — с добрую лошадь. Спать будешь, плохой человек к тебе придёт, вот ему что будет! — И он, выразитель. но щёлкнув зубами и закинув голову, показал руками на горло.Желчное лицо лесничего ещё больше потемнело. Он недобрым взглядом покосился на меня и барсёнка, аз затем на всех присутствующих, словно ища выход накопившемуся раздражению.— Спать пора, — брюзгливо сказал он, — работать завтра надо и дальше ехать… со зверинцем.Уютно устроившись под тёплым одеялом, с барсом в объятиях, я долго ещё слышала голоса.И опять наутро под возгласы «хайр, хайр!» мы с барсом скрылись за поворотом тропинки. Он уже сразу занял своё место на луке седла. Сытый и весёлый, он то смотрел вниз, то ласково покусывал меня за палец, но не мурлыкал.— Когда большой будет, так «хр-хр» делать будет, — объяснил Атамкул. — Как гром греметь будет, а сейчас он бала Балб — ребёнок.

, говорить ещё не умеет.Вдруг лесничий, ехавший впереди отряда, сдержал лошадь и поравнялся со мной. Он нервно теребил редкую рыжеватую бородку и смотрел в сторону.— Софья Борисовна, — начал он, — я передумал э… чёрт… я вам сто рублей отдам, а барсёнка беру себе.— Я, Сергей Ильич, барсами не торгую. Вы его купить отказались, а теперь он мой.— Вот как! — лесничий чуть не задохнулся от ярости. — Так знайте, дерзкая девчонка, я его у вас отберу! Так что лучше не спорьте! Иначе… — он сделал паузу. — Постойте, куда вы?! С ума сошли… постойте!В этом месте ущелье разделилось надвое, и весь отряд уже повернул налево и скрылся из глаз. А я, пришпорив лошадь, во весь дух понеслась по правому рукаву, не думая, куда это меня приведёт. Долина делала резкий поворот, триста метров — и меня уже не было видно. Ещё километр бешеной гонки, и я сдержала лошадь и прислушалась: погони нет. Но всё-таки надо быть осторожной. Я схватила оглушённого скачкой барсёнка на руки и прижала к себе:— Не отдам тебя! Ни за что! Ты мой, Арстанка!Арстан засунул мне мордочку под подбородок и вздохнул. Ясно, он хотел остаться со мной. Я вынула чашечку, бутылку и напоила его, чтобы он не запищал. Потом осторожно свернула влево — к речке, в густые кусты орешника и облепихи. В этом месте на каменистой тропинке копыта не оставляли следов, и погоня, а я в, ней не сомневалась, должна была проскакать мимо.Привязав лошадь, с Арстанкой на руках я пробралась обратно к самой тропинке и удобно устроилась под густым кустом наблюдать.Действительно, не прошло и десяти минут, как на тропинке раздался топот. Ехал лесничий и с ним Атамкул. Я радостно привстала: Атамкул мой друг, он меня защитит. Но тут же опять спряталась за кустом: в этом месте лошади шли шагом, и я расслышала голос Атамкула:— Не беспокойся, хозяин. На что он ей, отдаст! Барс твой будет.— Так вон оно что! — слёзы выступили у меня на глаза. — Ну и не надо, без Атамкула обойдусь! Пускай только вернутся, — поедем с тобой дальше вдвоём, не пропадём, Арстанка.Прошло не меньше часа. Наконец снова послышался топот, погоня возвращалась, но уже шагом.— Сама вернётся! — донёсся голос лесничего. — Ночь не поспит, день не поест — вернётся! Завтра барс мой будет.Я погрозила ему вслед кулаком.— Ночь не посплю, день не поем, а барс мой будет!Через несколько минут я снова сидела на лошади.Вдвоём с Арстанкой по незнакомым горам мы отправились искать дорогу в Арслан-Боб.Тропа всё поднималась вверх. Ореховый лес сменился арчовым, а часа через два пути я сообразила, что надо было внизу настрелять диких голубей, которые в арчовом лесу не водятся. У меня в запасе была только бутылочка молока для барса.Ночь застала нас на перевале, под самыми снегами, и обещала быть очень холодной на голых камнях. Для лошади я, расставаясь с весёлой зелёной долиной, нарвала большую вязанку травы. Но воды у нас не было ни капли, а к ручью, шумевшему внизу, в пропасти, нечего было и думать спускаться.— Тебе ещё не так плохо, — сказала я лошади, — ты закусишь, Арстан попьёт, а вот мне ни выпить, ни закусить нечем. — Я расседлала лошадь, растёрла ей спину пучком травы и привязала к дереву. Потом осмотрелась. В одном месте скала нависала над маленькой площадкой, а на ней лежала большая, совершенно сухая старая арча. Я всмотрелась внимательнее. В этом месте скала не только наклонилась, в ней была ещё выбоина — маленькая пещерка на двух-трёх человек, а огонь на площадке мог защитить ночлежников не хуже запертой двери.Я втащила в пещеру седло, разостлала потник и уложила барса. Он, видимо, устал и лёжа спокойно следил, как я собирала и подтаскивала к самой пещерке сухие сучья. Разложив костёр, я положила с одной его стороны чурбан и, сунув под лежащий ствол арчи крепкий сук, подняла конец его и навалила на этот чурбан. Теперь конец бревна возвышался над костром и, разгоревшись, должен был гореть всю ночь. Пещера наполнилась теплом и светом. Правда, немного и дымом, но на это мы не обижались. Нам было тепло и уютно.Арстанка по своему обыкновению смотрел на огонь, положив на передние лапы круглую мордочку. Я со вздохом потуже затянула пояс и получше разостлала потник. Днём я выспалась на привале, чтобы ночью сторожить, вот только поужинать бы…Ночь была тёмная, а свет костра делал её ещё темнее. В полосе света виден был только бок лошади, а когда ветки не трещали, слышались её мерное дыхание и аппетитный хруст пережёвываемой травы.Далеко внизу, по камням, шумел ручей. Барс прихрапывал, я перекладывала ружьё с колена на колено, тёрла глаза и уже подумывала, не вздремнуть ли, так, совсем немножко…
И вдруг… в свете костра я увидела, как что-то длинное, гибкое прыгнуло из темноты и опустилось на спину лошади, Раздался крик, страшный, какого я никогда не слыхала. Это кричала моя бедная лошадь. Ещё и ещё раз крикнула она, забилась, стараясь встать на дыбы, и вдруг тяжело упала на тропу. И тогда в наступившей внезапно и потому ещё более угрожающей тишине послышалось чьё-то ворчание, низкое, глубокое. Ружьё у меня в руках точно окаменело, и сама я тоже. «Наестся и уйдёт?.. Испугается костра? И ведь их обычно двое, где же второй?»Ворчание перешло в громкое мурлыканье: зверь был доволен. На костёр и на меня он, видимо, не обращал внимания.И вдруг…Конечно, так и должно было случиться — у меня за спиной раздался жалобный писк. Мурлыканье разбудило барсёнка, и он бросился к выходу из пещеры.Не сводя глаз со страшной группы около арчи, я схватила барсёнка и сунула его в мешок из-под травы. Поздно. Круглая голова отделилась от трупа лошади и повернулась в мою сторону. Я машинально всматривалась в чёрные полосы на лбу и белую оторочку ушей — совсем таких же, как у Арстанки. В свете костра ярко блестели глаза жестоким зелёным огнём.Я сама не сознавала, что делаю. Как во сне подняла ружьё, прицелилась. Костёр бил прямо в глаза, но те страшные точки горели ярче.Я нажала курок. В пещерке раздался такой грохот, будто скала свалилась мне на голову. Оглушённый барсёнок пискнул и затих. Или я оглохла и не слышу его писка? Я продолжала стоять на одном колене, с ружьём в руках, как в момент выстрела.Там, у дерева, не слышно ни малейшего движения. Голова больше не поднималась, глаза не блестели. Костёр тускнел, а у меня не было силы выйти и поправить его.И, однако, это нужно, нужно, чтобы не остаться в темноте.Наконец, я решилась выйти из пещеры. Не выпуская ружья, одной рукой я нащупала ствол арчи и подкинула на него сучьев. Затем, пятясь, вернулась в пещерку и тут только сообразила, что не перезарядила своей одностволки и она защищает меня не больше, чем простая палка.Дрожащими руками я выбросила бесполезную пустую гильзу и вставила второй патрон с разрывной пулей — последней.Напуганный барсёнок так и заснул в мешке. Ничто не шевелилось в темноте, а я до рассвета просидела с ружьём в руках не двигаясь.Наконец, небо над той стороной ущелья посветлело, зазолотилось и из темноты выступило то, что лежало у дерева.Вся земля была залита кровью. На трупе лошади лежало длинное, бархатно-серое, с тёмными пятнами туловище, с длинным гибким хвостом в чёрных кольцах. Разрывная пуля разнесла голову, смерть барса наступила мгновенно.Костёр ещё горел. Барсёнок выбрался из мешка, с писком подбежал было к неподвижной серой фигуре и попятился. Он несколько раз тихо подходил и отходил от неподвижных тел, наконец улёгся в нескольких шагах от них и, положив голову на лапы, смотрел на всё, что я делала, не мигая и ничем не выражая своих чувств. Но изредка, не шевелясь, он тихо и глубоко вздыхал…Я в последний раз оглянулась на страшное место. На руках у меня был барсёнок, за плечами висело ружьё.Но идти пешком по горным тропам — это совсем не то что ехать верхом. В этом я убедилась уже к середине дня, когда, задыхаясь, опустилась на тропинку в тени утёса и уронила барсёнка на землю. Голова у меня кружилась от голода, ноги горели и подгибались. Арстанка жалобно пищал, он уже успел проголодаться.Я вынула из сумки кусок мяса, который, преодолевая отвращение, вырезала для барсёнка из бедра своей лошади.— Подожди, нарежу, накормлю тебя, бедненький. А сама костёр разведу, только немножко вот тут полежу в тени, отдохну…— Вставай чай пить, шурпу кушать, — услышала я над собой весёлый голос. А мне так хотелось досмотреть сон: что-то очень хорошее снилось.— Крепко спишь, кызым, — смеялся Атамкул, — мы приехали — спишь, шурпа готова — спишь, три раза кричал, пока барса кормил.В одну минуту сон отлетел от меня, а сама я оказалась на ногах и быстро осмотрелась. Горел костёр, в стороне стояли привязанные лошади, а около меня сидел Атамкул, улыбающийся, с барсёнком на руках.Я так и прыгнула к нему:— Отдай барса, сейчас же отдай!Атамкул засмеялся:— Я барса шурпой кормил, думал, ты рахмат скажешь, а ты — кричать.И изменник Арстан недовольно запищал и снова полез к чашке, которую держал в руках Атамкул.Атамкул вдруг сделался серьёзным.— Шкура там, — кивнул он на свёрток у седла лошади. — А ты джигит, кызым, большой джигит! Я всё знаю, следы всё рассказали!И, оглянувшись, он продолжал:— Мы всё ехали, твой след искали. Лесничий крепко сердился. «Барса отниму», — говорил. Потом крепко испугался, где ты. «Барса не надо, — говорит, — пускай сама живая будет!» Очень пугался лесничий.Я осмотрелась. Под арчой около лошади стоял лесничий и что-то перебирал в хурджумах Xурджум — две сумки, соединённые вместе куском полотна.

. Острая рыжая бородка его вздрагивала.Атамкул отошёл к костру. Ох и аромат же разлился от котла, в котором он помешал деревянной ложкой.— Готово, — сказал он.Лесничий как-то бесцельно потоптался на одном месте и вдруг подошёл ко мне. Я невольно взяла барса на руки и отодвинулась.— Это вы напрасно, — отрывисто сказал он, смотря в сторону. — И я, вообще, того, извиняюсь, погорячился, а вы сдуру поверили, то есть я не так сказал… И вы не рассказывайте никому об этой ерунде! — вдруг добавил он таким просящим голосом, что я невольно засмеялась и сама от этого сконфузилась.— Ладно, не расскажу… если вы меня шурпой накормите. — И, отойдя от него, глубоко и облегчённо вздохнула. Ночь, барс, выстрел — всё это в прошлом. Сейчас же так приятно было есть шурпу и знать, что дальше мы поедем с Арстанкой не одни.А он наелся и, сидя на трёх лапках, сердито пробовал умыться четвёртой, нализанной. Дело не выходило: тяжёлая лапа перевешивала, и он с недовольным писком падал на спину. Наконец, сообразил и принялся лёжа умываться то одной, то сразу двумя лапками. От усердия разгладил всю физиономию в разные стороны и одно ухо завернул так, что мне пришлось его выворачивать обратно.Тем временем объездчики оседлали лошадей.— А мне лошадь откуда? — удивилась я.— Тут недалеко аул, — объяснил Атамкул, — за горой, там и достали, а проводник поедет назад, её с собой заберёт.И опять Арстан оказался на луке седла и снова смотрел в пропасть.Проводник в чёрной лохматой шапке и кожаных штанах что-то оживлённо говорил, указывая то на барсёнка, то на шкуру у моего седла,— И-и! — удивился Атамкул и повернулся ко мне. — Слышишь, кызым, это, — он кивнул на шкуру, — барса твоего отец. Здесь они жили. Мать скоро убили, отец совсем дивана Диванъ — сумасшедший.

стал, на всех бросался. Другой барс света боится, этот ничего не боялся. Твоё счастье, стреляешь, как джигит, он всё равно тебя кончить хотел.Я посмотрела на шкуру и невольно вздрогнула. А малыш, из-за которого разыгралась вся драма, весело играл уздечкой и не знал, как близко от него было этой ночью освобождение… ценой моей жизни.…От Арслан-Боба мы с Арстанкой пересели на арбу и добрались до Андижана, потом ехали на поезде и на следующий день постучались в ещё закрытое ставнями окно квартиры.У моих хозяев было шестеро ребят, и каждому хотелось поласкать Арстанку. Приходилось устанавливать очередь. Весь день его был занят ездой на чьей-нибудь спине. Ребятишки устраивали «кучу-малу». Все шестеро носились по саду и вопили: «Арстан, ко мне! Арстаночка, на спину! Эй, не жуль, не твоя очередь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37