– Враг нахален, привык к легким победам в Европе, часто берет на испуг. Грабьармия развалится при серьезных ударах с нашей стороны.
Сталин закурил трубку, взглянул на генерала Дуплетова, громадно нависавшего над столом с картой.
Генерал Евпов, делавший пометки на карте, выпрямился, посмотрел на Дуплетова, потом на Валдаева сощуренными глазами.
– Товарищ Валдаев, принимайте армию от Чоборцова.
– Слушаюсь, товарищ Сталин.
– Товарищ Сталин, не корпус, а армию? – живо спросил генерал Евпов, который говорил Валдаеву, что его поставят на корпус.
– Климент Ефремович предлагает поставить на армию, – сказал Сталин.
Валдаев с благодарностью взглянул в открытые повеселевшие глаза Ворошилова, предельным усилием воли сдерживая нахлынувшее на него особенное, ни с чем не сравнимое чувство радостного возвращения к той жизни, которой жили все советские люди. От полноты этого чувства, сознания своей нужности он не мог ничего сказать. Что-то застилало его глаза, тесно становилось сердцу в груди.
– Я уверен, что товарищ Валдаев справится с армией, – услыхал он голос Сталина.
Отпустив всех, Сталин задержал Валдаева, коротко и сильно пожав руку выше локтя. Он пригласил его сесть, а сам стоял за столом.
Сцепив крупные руки на животе, пошевеливая большими пальцами, Сталин говорил с Валдаевым так обычно и просто, будто Степан только сейчас оторвался от своих служебных дел.
С жесткой определенностью он указывал на ошибки армии, генералов. Отечество в опасности.
– И не мы с вами виноваты в том, что фашисты пока превосходят нас в технике, захватив всю промышленность Европы. Опытны, самоуверенны бандиты на сумрачной философской закваске! Кто кого – суть в этом. Создать перелом – вот ближайшая цель. Сокрушить гитлеровскую, людоедскую Германию, освободить народы Европы – конечная цель нашей армии, – заключил разговор Сталин.
«А может, поставленный у руля истории, отвечая за многое, он и видит дальше других и ошибается драматичнее других», – подумал Валдаев. Теперь в спокойно-властной логике Сталина он чувствовал определенность по-военному крупномасштабно мыслящего человека.
Тяжелое недоумение вытеснялось из души не столько многолетней привычкой к субординации, к благодатному упрощению жизни, к сознательному самообману: чем выше ранг, тем ума больше, – сколько как-то неожиданно по-новому понятой судьбой этого человека. И свою беду Валдаев воспринимал теперь как частность, оплошку, вполне объяснимую в этом сложном мире борьбы.
В приемной он увидел несколько человек гражданских, среди которых узнал двух директоров военных заводов, конструкторов.
Вместе с Титом Дуплетовым Валдаев выехал на фронт, повидавшись перед этим с маршалом Ворошиловым.
XIX
Тит Дуплетов изумлял Валдаева своим оптимизмом: не утратил бодрости даже после того, как освободили от командования фронтом и отозвали в Ставку.
Вылетели генералы самолетом. Но за Вязьмой набросился на них «юнкерс», обстрелял из пушек и пулеметов. Самолет нырнул, приземлился на гречневом поле. Немец покружился, засевая пулями поле. Тит погрозил ему кулаком:
– Ух, фашистская двухмоторная курва!
А когда «курва» улетела, Дуплетов, счищая со своей румяной скулы землю, похвалил немца:
– Как ястреб жаворонка, шуганул нас с неба. – И вдруг запел нескладным голосом:
На земле, в небесах и на море…
И уже в машине, в которую сели на станции, Тит сказал:
– Пели – надеялись: кровью малой…
– Насколько мне известно, Тит Романович, в мире не было ни одной военной доктрины, которая бы учила армию воевать на своей земле и побеждать своей большой кровью.
– Да ведь упрекают нас недоумки: мол, говорили, кровью малой и на чужой земле… А чьей крови больше, неизвестно пока. Конец покажет, у кого бледнее морда будет, кто от малокровия закружится, как овца круговая.
В открытой машине Валдаев сидел позади Дуплетова, поглядывая на широкий затылок, на могучие прямые плечи.
– Данилку Чоборцова жалко, свой брат… – сказал Дуплетов, поворачиваясь задорным профилем. – По законам военного времени судить придется.
За Дуплетовым ехала большая свита: военный прокурор, следователи и автоматчики из внутренних войск.
Машины крадучись виляли по проселкам, по боковым ответвлениям магистрали: большую дорогу давили грузовики, тягачи. Бомбы обезобразили ее воронками, опрокинутыми машинами. Ехало на восток имущество учреждений – шкафы, сейфы. Тяжело оседая на рессоры, катились грузовики с заводским оборудованием.
Неприятно озадачили Валдаева потоки запыленных, усталых, угрюмых людей. Вдоль дорог и на дорогах – женщины, дети, старики, мешавшие продвижению войск на запад. Дети махали красноармейцам руками, взрослые провожали долгим взглядом с надеждой, болью и тревогой.
Они вызывали в нем чувство жалости и неловкости. Ни одно из этих чувств не нужно было ему сейчас. С особенным вниманием вглядывался он в лица раненых, едущих на восток, и в лица шагающих на запад бойцов. Шагающие и едущие на запад, хмурые и усталые красноармейцы, одни с напряженным любопытством, другие с горькой завистью, смотрели на раненых, охотно при случае сбивались вокруг них, угощая махоркой.
«Что там? Как это бывает, а?» – именно это выражали голоса, взгляды, независимо от того, что говорил язык.
– Что он, кусается?
– Нет, целуется.
– Этою-то зачем везете? Протух он…
– Сам ты за версту воняешь, братец…
Мимо проходил батальон. Его командир – капитан подал команду, подлаживая свой шаг к правофланговому седому солдату. А тот, проглотив горькую слюну, запел:
Захотелось старухе, да батюшки, Молодой девчонкой быть, да матушки…
Второй соленый куплет он пропел таким целомудренным дискантом, застенчиво жмурясь, что бойцы сначала захохотали, а потом уже подхватили песню. Улыбались раненые, веселели лица беженцев, удивленно глядевших на незнакомый для них, странно и бесшабашно развеселый народ.
Дуплетов поманил пальцем капитана. Солдаты остановились, повернув загорелые, с блестящими глазами лица к машине.
Едва сдерживая улыбку, хмуря седые с чернетью брови, Тит спросил капитана:
– Неужели не нашлось современных песен?
Валдаев встретился с лукавыми глазами капитана.
– Товарищ генерал армии, новые все переиграли – и про Катюшу, и про Манюшу. Идем неделю. А тут старичок один выручает, спасибо ему. Прямо-таки клад попался. Еще в ту германскую наладил голос.
Седой запевала, зная, что речь идет о нем, смотрел прямо перед собой на вершину сосны с таким видом, будто он был один на один с той птичкой на сосне.
– Между прочим, товарищ генерал, старичок этот обещает вспомнить многие песни минувших войн. Говорит: «Война длинная будя, надо запасаться песнями годика на два-три».
– Загнул! Подскажите ему, чтобы не забывал о своих годах и в меру присаливал бы.
Едва машина тронулась, запевала, набравший полную грудь воздуха, запел сурово:
Слухай, рабочий, война началася…
На скуле Дуплетова слинял румянец.
У перекрестка шоссе и железной дороги Дуплетов снова задержался. С платформы били зенитные пушки. За соснами металось пламя – горел бензин в цистерне, брызгаясь огнем. Жаром обдавало лица. Люди выпрыгивали из вагонов. Дуплетов отыскал машиниста недалеко от исковерканных, обгорелых вагонов, сбил в кучу разбежавшихся людей.
«Так не доедем до армии», – думал Валдаев, демонстративно не вмешиваясь ни во что, покуривая, не снимая перчатку, улыбкой заслоняясь от шуток и навязчивой простоты Тита.
– Солдата мать родит, отец растит, а война учит… – говорил тот, время от времени оглядываясь.
«Старик задавлен масштабами вверенной ему власти», – подумал Валдаев.
Годами лишенный инициативы, Дуплетов, кажется, все еще не замечал того, что видел Валдаев, то есть что он жалок, несмотря на высокое положение и неограниченные полномочия. Временами казалось, что Тит и сам близок к пониманию своего положения, потому, видно, его веселость вдруг угасала, и тогда горестнее проступало вокруг рта белое кольцо.
Они ехали на фронт, а он, отдаленно и глухо грохоча пушками, ухая взрывами бомб и снарядов, двигался к ним со всей яростью борьбы, угрозой смерти, страданиями людей.
Теперь уже где-то недалеко работала огнем, взрывами, танками, пулеметами, штыками и ножами военная машина. В багровой, удушливой пыли батальоны и полки, с орудиями и машинами, часто прямо с ходу, не успев развернуться, вползали в это ревущее сражение.
Огонь войны полыхал со все возрастающей силой. Контратаки русских войск усиливались, но немцы ломились с прежним упорством. Они нащупывали стыки в соединениях, таранили и рвали оборону танками. Автоматчики бежали за ними, ошалелые, слепые от пыли. Как магнит, притягивала их к себе далекая Москва. Там и закончится восточный поход…
XX
На войне любая сводка стареет раньше, чем ее получает вышестоящее начальство. Пока сведения о Чоборцове и его армии шли в Ставку, пока обсуждали там, что делать с ним, и пока Дуплетов ехал с широкими полномочиями навести порядок, положение на фронте, как и в самой чоборцовской армии, изменилось и не соответствовало тому, которое упоминалось в донесении. Сотни офицеров и тысячи солдат погибли во время прорыва, сотни рядовых стали командирами, тысячи влились в армию из других армий. Потрепанные части чоборцовской армии, выбравшись из глубокого окружения, заняли оборону у старого русского города, окольцованного крепостной стеной.
Чоборцов энергично занимался приведением в порядок своих частей. Подбадривающе нацеливал он своих командиров:
– Комплектуйте батальоны, полки из бродящих по лесам. Опросят с нас, жестко спросят: где армия? А мы судьям в оправдание свое: глядите, вот она! Ха-ха-ха! Долг наш – не допустить тут нового прорыва. Не выполним задачу – судить командиров. Не мне бы говорить, не вам слушать это, но обстановка требует.
И командиры, штабы день и ночь комплектовали части. Из города военкомат прислал пополнение, разное по возрасту. Сержанты обучали шустрых парней и медлительных, но точных в движениях пожилых, когда-то служивших в армии плотников, слесарей, торговых работников. Много среди них было добровольцев-коммунистов.
Гул боев слабо слышался слева, на участке же армии неприятель прекратил наступательные действия, лишь изредка прощупывая позиции небольшими разведывательными отрядами. Бойцы и командиры радовались этому затишью, как большому празднику. Они купались, стирали изопревшее белье, отсыпались, рыли траншеи, окопы.
Александр Крупнов с утра до ночи был занят приведением в порядок своей роты. Надо было заново одеть и вооружить, подлечить, накормить солдат, укрепить позиции. Полк их занимал оборону на окраине города, разделенного рекой на верхнюю – старую, с церквами, храмом, костелами и крепостной стеной, и нижнюю – новую, заводскую, части.
Крупнов со своей ротой стоял у моста, недалеко от трикотажной фабрики. Молодые фабричные работницы радовали бойцов как умели. После мытарств в окружении эта жизнь казалась Александру неправдоподобно счастливой. Одно огорчало его: многолетняя дружба с Ясаковым стала хиреть с тех пор, как Веня прославился. А все началось с того, что Александр посоветовал Ясакову и Абзалу Галимову помалкивать о плене. Не было ни плена, ни рытья могилы для себя, ни побега. Чем проще жизнь, тем легче жить.
– А награда? Мы из когтей смерти вырвались, Саша.
– Эх, Веня, несмышленыш, надо же эпоху понимать… Много, брат, позора в наших приключениях в плену.
«Может, этот Саня знает эпоху. Надо помалкивать, пока не вымотали кишки… Да, ну а как же с орденами? Нам за такие лютые муки сразу по два полагается. Расскажу-ка я политруку Луню, сам он натерпелся, поймет», – думал Веня.
Он попал в тон рассказом о подвиге (об Александре, как и обещал ему, умолчал). Начальство усиленно выискивало героев, составляло наградные списки.
Фотографии Ясакова и Галимова напечатали листовкой с небольшим очерком о подвиге. Веня целую дюжину отослал родным и Юрию Крупнову. Не мог он первое время без слез читать о том, как они рыли могилу и как убили лопатами двух фашистов, вынесли на руках найденного в лесу контуженного сержанта Крупнова.
Слава, как ревнивая жена, разъединяла их, уводила Ясакова от Александра Крупнова…
Отстояв ночные часы на посту за трансформаторной будкой, Веня Ясаков на восходе солнца искупался в речушке у фабричной стены и встал перед сержантом с полной боевой выкладкой. Ремень винтовки и тесьма противогазной сумки, отягощенной патронами, перекрещивали широкую выпуклую грудь, гранаты оттягивали брезентовый пояс.
Зарумянившееся от геройских харчей и лишней чарки лицо сияло под стальным шлемом самодовольством и отвагой разбитного воина. Хотя Вениамин Макарыч был герой, сержант Крупнов манежил его, отмалчиваясь на просьбу отпустить в город хоть на час – зубы вставить.
Только разок взглянул он на Ясакова с усмешкой и снова принялся чистить полуавтомат. Под влажным от росы брезентом спали вповалку на земле красноармейцы, рядом покоилась русая голова Соколова Варсонофия и черпая – Галимова Абзала. Солнце наискось текло через прогал в разбитой фабричной стене по их ногам.
Рабочие демонтировали оборудование фабрики, грузили на платформы станки, тюки пряжи. Автогенщики разрезали запасные рельсы, а саперы, обливаясь потом, зарывали торчмя эти куски железа по обеим сторонам дороги. Слесарь заделывал пробитую водопроводную трубу, из которой хлестала вода. На лестничных площадках, в окнах цехов устанавливали пулеметы.
– Любишь ты, Ясаков, придуряться, – тихо сказал Александр, поглядывая на спавших. – Кто поверит, будто рвешься в город зубы вставить? Город-то сгорел. Нет там ни лекаря, ни знахаря.
– Шам пошуди, как ш таким ижъяном жить? Хлеб жую коренными, а во вшем прочем, шкажем, девкам улыбнуться – конфуш.
– Вот и тут врешь, шипишь по-змеиному нарочно.
– Дай вышибу тебе два жуба – ужнаешь. Идем вон туда, рашшкажу тайну…
– Бреши.
Александр охотно пошел за Ясаковым, тот последние дни отирался среди начальства, и конечно, знал много тайн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54