Я почувствовала нервную дрожь в коленках, но постаралась взять себя в руки.Через некоторое время один из летчиков подбежал к майору:— Как быть, товарищ майор, приборы повреждены во время обстрела, мы сначала не заметили. Сейчас точное местонахождение определить невозможно. А по времени пора производить выброску…Майор исподлобья глянул на летчика и глухо сказал:— Будем прыгать… Какая высота?— Две тысячи метров.Дали сигнал приготовиться. Чтобы выброситься из самолета быстрее, а значит, по возможности приземлиться ближе друг к другу, мы встали к дверям по обе стороны самолета. Петрусь, Павел, Савва и Тадеуш — с одной стороны; Василий, Николай, Петр, я и майор — с другой. Прозвучал второй сигнал. Первая группа быстро выскользнула из самолета, а мы немного задержались. С нашей стороны должны были выбросить на парашюте грузовой мешок, но он застрял в дверях. Пока его поправляли, самолет уже далеко ушел.— Второй заход! — сказали нам летчики.Но, видно, нервы у всех были слишком напряжены. И поэтому, когда прозвучал второй сигнал, мы опять упустили момент и выпрыгнули только на третьем заходе.Даже непосвященному человеку понятно, что если на высоте двух тысяч метров самолет делает третий заход, то оставшиеся товарищи вряд ли приземлятся близко от первой группы парашютистов.Мне показалось, что парашют не открывается очень долго. Наверно, что-то заело… «Разобьюсь…» Я дернула кольцо. Плавно покачиваясь, как в лодке, я спускалась все ниже. Широко вокруг простиралось темное, усыпанное звездами небо. Ни огонька, ни звука внизу…Парашютом, как шапкой, накрыло верхушку ели, иголки царапнули по лицу, туго натянулись стропы. Я подтянулась к стволу, уселась на сучьях. Вытащив нож из кармана брюк, начала перерезать стропы парашюта. Но тут же в голову пришла простая мысль: «Для чего я это делаю? Обрежу стропы и упаду. Куда? С какой высоты? Что подо мной?..»Дикий нечеловеческий крик раздался где-то совсем близко. В ночной непроглядной темени он был жуток до того, что у меня остановилось дыхание. Сняв с себя вещевой мешок, я спустила его вниз, поближе к стволу дерева. «Тук-тук», — простучал по ветвям мешок. Земля была где-то не очень близко. Ну что ж, подожду до рассвета. Я отстегнула стропы, переложила револьвер из кобуры в карман пальто, ремнем привязала себя к стволу дерева и, обняв его руками, прижалась к нему — холодному и шершавому. Закрыла глаза, стараясь не думать ни о чем, чтобы сберечь силы до утра, когда придется делать первые шаги по этой неизвестной земле. Но в голове неотвязно звучал вопрос: кто кричал? Петр? Василий? Неужели майор?!! Кто прыгал вслед за мной?.. А что, если это кто-нибудь чужой?..Ветерок шумел в вершинах деревьев, приносил запах сырости и чего-то душистого… Что там — внизу?..Я очнулась, когда все вокруг посерело. Спускаться было очень трудно: сапоги скользили по сучьям, тонкие, длинные ветви путались под ногами, мешала сумка с радиостанцией. Добравшись до нижнего сучка, я сняла с плеч сумку с питанием к рации и бросила ее вниз. Затем осторожно бросила рацию. До земли оставалось метра четыре. Я обхватила ствол руками, надеясь так сползти вниз, но пальцы не сцепились в обхвате, руки сразу разжались, и, падая, я не почувствовала удара, только стало вдруг темно и тихо…Когда я открыла глаза, увидела над собой кусочек синего-синего неба и ярко-зеленые верхушки деревьев. Быстро приподнялась, села и огляделась вокруг: лесная дорога, рядом в беспорядке лежат вещевой мешок, рация и сумка с батареями. Я подобрала вещи и, отбежав в глубь леса, закопала рацию и батареи в землю. Скорей бежать отсюда! Скорей, пока не заметили парашют. Повесила вещевой мешок через плечо, быстро, от дерева к дереву, пошла вниз под гору. Ровная серая асфальтовая лента тянулась влево, а справа, совсем близко от меня, сворачивала за гору. Я призадумалась. Представила себе шоссе с гудящими автомашинами, чужими людьми — фашистами… От шоссе назад, в гору, или через шоссе вперед! Нет! Только не назад!Я никогда раньше не была в горах. Очень интересно было смотреть сверху вниз по склону горы. Стройными рядами стояли высокие тонкие деревья, которых прежде не видела. Порой мне казалось, что я не одна в лесу. Я оглядывалась, прислушивалась, подавала условный сигнал, но никто не появлялся, никто не отвечал мне. В густом высоком кустарнике я спрятала вещевой мешок. Сняла пальто, в правый карман брюк положила револьвер, в левый нож, — может, пригодится. Одежду, шоколад, сухари, патроны и всякую мелочь — все, что было в мешке, спрятала так хорошо, что, казалось, никто, кроме меня, не сможет найти. Сама осталась в легкой блузке с короткими рукавчиками и юбке, заправленной в серые байковые брюки. Запомнив место, я пошла дальше, оглядываясь по сторонам… Устала. Незаметно подкрадывалось беспокойство: а что, если не найду никого? Как узнать, где нахожусь?Забравшись в гущу кустарника, легла на траву, подложив руки под голову, и задумалась. Небо по-прежнему было чистое, синее, тихо шумел в стороне лес, плескался по камням ручей. За кустами, позвякивая колокольчиками, паслись коровы. Значит, где-то недалеко должна быть деревня.Было около трех часов пополудни, когда я подошла к небольшому аккуратному домику, одиноко стоявшему близ опушки леса на вершине горы. Я спряталась за деревом и стала наблюдать. На крыльцо выглянула женщина и позвала:— Юлиан! Ходь ту! Прендко!Мальчик лет тринадцати выбежал к ней из-за угла дома. Я обрадовалась, когда услышала польский язык. Сразу вспомнились польские крестьяне из Осередка, их помощь нашим партизанам.Я первый раз осталась одна, без командира. Нужно самой принимать решение. Постояв немного, пошла к дому.Залаяла собака, привязанная у крыльца. Из дверей вышла женщина — не очень молодая, с пышными светлыми кудрями и строгим взглядом красивых серых глаз. Я попросила у нее воды. Напившись, поблагодарила женщину и спросила по-польски:— Как называется ваше село?— Бренна, — ответила женщина. Голос у нее был приятный, располагающий к откровенной беседе.— Разрешите мне посмотреться в зеркало, я хотела бы привести себя в порядок, — сказала я, надеясь выведать еще что-нибудь, потому что название села слышала впервые. Женщина пригласила меня в комнату.Я видела, как она прошептала что-то маленькой худенькой девушке, сидевшей у окна. Та незаметно исчезла. Я поняла, что ее послали за «кем-то», и подумала, что вдруг этот «кто-то» может оказаться очень похожим на Кубу — нашего первого связного, расспросит меня и проводит к партизанам или поможет найти товарищей…Вскоре мимо окна промелькнула какая-то фигура. Я поспешила выйти на крыльцо. Высокий, даже очень высокий, с военной выправкой мужчина стоял, отряхивая с костюма травинки. Вопросительно вскинув лохматые черные брови, он окинул меня взглядом с головы до ног, и мне стало не по себе. Какое-то внутреннее чутье подсказало, что добром наш разговор не кончится…— День добрый, пане! — я старалась говорить как можно спокойнее.— День добрый. Прошу садиться.Я села на низенькую скамеечку около дома, он — на ступеньку крыльца, слева от меня. Внизу по шоссе изредка проезжали автомашины, проходили люди, группа солдат в немецкой серо-зеленой форме проводила строевые занятия около большого каменного дома. Хозяйка и девушка ушли на участок недалеко от дома и сгребали сено по краям желтого пшеничного поля. Хозяин сидел, облокотившись на колени широко расставленных ног, внимательно разглядывая пальцы рук. Он продолжил разговор:— Как зовут пани?— Анэля.— Кто есть пани?— Полька.— Полька? — усмехнувшись, он посмотрел на мои кирзовые сапоги, качнул головой и убежденно сказал: — Нет. Пани есть русская. — Слово «русская» он произнес с такой ненавистью, как если бы он сказал: «Пани есть мой злейший враг!»Мне стало холодно. Нужно придумать, как уйти.— Покажите ваши документы, — сказал он.— Почему я должна показывать их вам?— Не хотите — не надо. Я и так знаю, что вы парашютистка и вас выбросили сегодня ночью. Вот придет полиция — ей и покажете свои документы. — Он опять недобро усмехнулся и крикнул: — Юлиан! — Мальчик, до этого времени молча наблюдавший за нами, подбежал к отцу. — Юлиан, беги в полицию, скажи, чтобы сейчас же пришли сюда.— Хорошо!Мы молчали. «Что же делать? Что делать?»Вдруг быстрым движением хозяин выхватил у меня из кармана нож.— Для чего девушке такой нож?Мне стало страшно. Очень страшно. Но я молчала. А он внимательно рассматривал лезвие.Вприпрыжку бежит под гору мальчик, все ниже и ниже, вот он уже перебегает через шоссе. Вот выходит из каменного дома с человеком в форме. Они еще далеко внизу, я различаю только их фигуры, но знаю, что это идут Юлиан и смерть. Моя смерть… Я встаю и, прислонившись к стене дома, правой рукой в кармане брюк взвожу курок револьвера.— Пусть пани сядет, — говорит обеспокоенный хозяин.— Не бойтесь. Я не уйду… — отвечаю я.Юлиан с полицейским переходят через шоссе. Я поворачиваюсь к хозяину, выхватываю из кармана револьвер. На всю жизнь остаются в памяти расширенные от ужаса глаза, бледная вспышка выстрела, вой собаки, рвущейся с цепи, крики женщины, желтое поле пшеницы…Ветром снесло платок с головы… Я бегу, бегу все дальше в лес, в горы… Бегу долго, стараясь запутать следы в ручьях, на камнях, меняя направление, бегу, бегу… Спускаются сумерки. Идти даже медленно уже нет сил. Вот большой овраг. Я спускаюсь вниз и забираюсь в маленькую глухую нору на дне его. Немного отдохнув, начинаю обдумывать свое положение. Парашют остался на дереве. Его найдут. И платок тоже. Это факт. Немцы, конечно, поймут, кого забросили к ним. В полиции догадаются, что я радист. Ведь девушки в разведгруппах обязательно радисты. Будут искать… Если рассуждать логически, я должна убежать как можно дальше из этих мест. А если рассуждать «не логически»?.. Я решаю вернуться к тому дому, где произошло убийство. Думаю, что там меня меньше всего будут искать.Темно и холодно в лесу; вероятно, уже глубокая ночь. Страшно вылезать из ямы. Собрав последние силы, напряженно вспоминая дорогу, я медленно потащилась обратно. Рассветало, когда я добралась до вершины горы со знакомым уже домом. Маленький огонек светился в окне…Здесь же, недалеко от опушки, под густой елью, загородившись хворостом, я легла спать. Посмотрела на камень, выступавший из земли, — он будет вместо подушки, — и едва положила на него голову, как сразу уснула. Спала я долго. Сквозь сон никак не могла понять, почему мне холодно, а когда проснулась, то увидела, что идет дождь. Я вся промокла. В голове чувствовалась тяжесть. Я села к стволу дерева, загородилась хворостом и опять быстро уснула. На этот раз проснулась от легкого шороха. Сжала револьвер — я и во сне держала его в руке, — но тревога оказалась напрасной. Надо мной с ветки на ветку, распушив рыжий хвост, прыгала белка. Меня знобило. Хотелось есть. Оглядываясь по сторонам, я пошла к кустарникам, в которых спрятала вещевой мешок. Дождь кончился, но в лесу было туманно и сыро. Новая беда поджидала меня — мешка на месте не оказалось. Несколько раз я обыскала кустарник вдоль и поперек — ничего! Я вернулась к своей ели усталая и злая.Невыносимо длинные, тоскливые прошли три дня. Голодная, больная бродила я по лесам, тщетно пытаясь разыскать товарищей. В тоненькой летней блузке было очень холодно спать на земле. Я сделала себе постель из еловых веток, укрывалась тоже ветвями. Постель была жесткой, но надежной. Глядя со стороны на эту кучу хвороста, никто бы не подумал, что под ней лежит человек. Голова постоянно горела как в огне, мучила жажда, временами я теряла сознание и проваливалась в темноту. Очнувшись, сердилась на свою беспомощность и старалась держать себя в руках. С трудом добиралась до ближайшего ручья, чтобы напиться холодной, чистой воды. Приходило минутное облегчение, затем опять голова становилась тяжелой, не было сил поднять ее от земли, не было сил двигаться. С тяжелыми кошмарами проходили ночи. И каждая ночь уносила с собой частицу света, с каждым днем становилось все темнее вокруг, мутился рассудок. Синими звездочками в ночи горели глаза майора. Где он?.. Что же не найдет меня? Неужели сердце не подскажет ему дорогу?Иногда одолевали сомнения: не лучше ли было сидеть под крылышком родителей, работать на фабрике и спокойно ждать конца войны? Может, действительно мне, девчонке, незачем было мечтать о больших и трудных делах? Но нет, нет! Сейчас трудно. Это экзамен. Надо выдержать!Мучительно хотелось есть. Я нашла в лесу большую суковатую палку, опираясь на нее, ходила по горам. Мне становилось все хуже. Кружилась голова, но я шла и шла, обходя полицейские посты, людей.На пятый день я встала пораньше, добралась до лесной тропинки, которую приметила накануне, и стала ждать. Сидела долго. Напротив из кустов выбежала серна. Я не шевелилась. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Потом серна, легко оттолкнувшись стройными ножками от земли, ускакала обратно в лес. Вскоре на тропинке показался мужчина. Он шел, тихо напевая, в такт песне размахивая полотняной сумкой. Я хотела выйти ему навстречу, но вовремя остановилась. На тропинке показался полицейский. И опять я ушла в горы. Я ходила долго, пока не выбилась из сил. Только палка — мой друг — помогала держаться на ногах. Мне все стало безразлично, и, выйдя из лесу на большую поляну — совершенно открытый склон горы высотой с полкилометра, я пошла прямо через эту поляну. Внизу на шоссе останавливались люди и смотрели на меня. Не знаю, где тогда была полиция… На всякий случай приготовила револьвер.На поляне я увидела женщину, которая пасла корову. Ближе к опушке сидели возле стада овец два пастуха. Я решила подойти к женщине. Обессиленная, дошла до нее, опустилась на землю, взглянула ей в глаза и, не в силах сказать ни слова, заплакала, прижавшись лицом к жесткой сухой траве.— Почему пани плачет? — спросила женщина.Я подняла голову, посмотрела на нее. Что сказать? Что спросить у нее?Может быть, она знает, где партизаны? Может, попросить кусочек хлеба?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18