— Разве так можно, Ася?!Майор!..С каждым шагом мне все труднее становилось дышать. Сердце бешено колотилось и, казалось, заполняло всю грудь.Был шестой час утра. Мы поднялись на самую вершину последней у линии фронта горы. Склон, по которому нам предстояло спускаться к своим, был гладкой снежной поляной, только кое-где торчали кустики. Но оказалось, что спускаться нельзя. На наших глазах далеко внизу немцы завязали бой с передовыми частями Красной Армии. Мы сидели в редком кустарнике и смотрели, как в предрассветном тумане вспыхивают огоньки выстрелов. Ничего, кроме огоньков, не было видно, и этот бой казался мне игрушечным, ненастоящим.Постепенно все затихло. Майор дал команду строиться, и начался спуск. Ближе к дороге опять потянулся лес, сначала невысокий и редкий, потом все гуще и выше. И вдруг идущие впереди стали оживленно переговариваться. Когда я подошла ближе, у меня на глазах навернулись слезы. На тоненькой палочке, воткнутой в землю, была прибита дощечка. А на ней русскими буквами — «Заминировано». Русскими буквами!..Стало совсем светло. Мы устроили привал. Разведчики ушли для связи с советским командованием. Расположившиеся прямо на снегу партизаны завтракали. Но я все еще беспокоилась. Как бы чего не случилось в самый последний момент!.. Встреча со своими казалась таким огромным счастьем, что я даже боялась думать о ней.Прошло около двух часов. Мы замерзли. Топали ногами, хлопали в ладоши, но это не помогало. Я уже не чувствовала ног — просто какие-то тяжелые колоды.Но вот вышел из кустарника майор и сказал, обращаясь к нам:— Поляна, которую нужно перебежать, пристреляна. Вот на той горе, на вершине, установлен пулемет. Перебегайте небольшими группами.Все с ненавистью посмотрели на далекую, в сизой дымке вершину занятой немцами горы. На середине поляны у меня, очевидно от всего пережитого, вдруг отнялась левая нога. Я тихо охнула. Янек подхватил меня на руки и так дотащил до лесу. Сразу за лесом начиналась разбитая, разрушенная деревушка. На краю ее стояли два советских солдата. Здоровые, плотные, в новеньких белых полушубках, с автоматами на груди, они, весело улыбаясь, поджидали нас. Не знаю, что случилось с моими товарищами. Может быть, только теперь, увидев наших солдат, они, как и я, окончательно поверили в то, что мы свободны. И если для нас, четверых, полная опасностей жизнь в Бренне продолжалась восемь месяцев, для многих партизан она длилась годами. Ошеломленные сознанием свободы, они шумели и кричали от радости, как дети.— Ася! Смотри! Смотри! Перешли!— Ася, Асенька! — кричали другие. — Смотри, какие солдаты! А немцы передавали по радио, что у русских солдат ничего нет. Вот это да! А шубы-то какие! А валенки! Ася!.. — И они махали мне шапками, ружьями, руками.Я была очень растрогана. И, поворачиваясь во все стороны, радостно смеялась.А солдаты стояли у тропинки по обе ее стороны и с каждым проходящим мимо них здоровались за руку. Когда дошла очередь до меня, оба одновременно подали руки. Я схватила их, эти родные солдатские руки, и крупные слезы покатились по щекам.— Ну, что вы, что вы? — забеспокоились солдаты. — Что же вы плачете? К своим пришли…А я подумала про себя: «Разве они понимают, что это значит — „к своим пришли“?»Мы построились колонной по четыре человека в ряд, и майор повел нас к командному пункту, который находился недалеко в избе. На крыльце стоял командир части.— Смирно! — торжественно скомандовал майор и отрапортовал: — Товарищ полковник, группа партизан района села Бренна перешла через линию фронта. Группа располагает подробными сведениями о дислокации немецких частей.Полковник поздоровался с майором, с нами, поздравил с удачным переходом и приказал адъютанту:— Девушку отправьте в санчасть — там у нас потеплее, — остальных немедленно разместить в домах и хорошенько покормить. А вы, товарищ майор, пройдите ко мне.Майор оглянулся на нас и пошел в дом, придерживая сбоку планшет. Мы с гордостью посмотрели на эту тоненькую коричневую сумку. В ней лежало много ценных сведений, собранных за последнее время, пока не работала рация.Я пошла в санчасть. Врач — молодой высокий капитан — с удивлением смотрел на меня. Адъютант объяснил ему, как я появилась на передовой. Выпив лекарство, я легла на кушетку. И сейчас же все пережитое в Бренне: расставание с Эльзой, переход через линию фронта — все нахлынуло на меня. Я силой заставляла себя не думать ни о чем. Но так еще полна была вся событиями последней ночи, последних месяцев, так больно покалывало сердце, что отдыха не получилось. Гурьбой ввалились партизаны, окружили меня, сели вокруг кушетки прямо на полу и долго сидели, перебирая в памяти все, что еще недавно происходило с нами. Я не перебивала их.Предстояла разлука. Для некоторых — на время, для остальных, возможно, — навсегда.Я вышла на улицу. Около дома стояли две машины. Мы простились с солдатами. Снова в путь, в Бельско. «С ветерком» неслись машины по ровной линии шоссе, и не смолкали песни, шутки, смех. Я сидела в кабине такая же счастливая, как и все.В Бельско майор долго пробыл у военного коменданта, составляя списки перешедших вместе с нами партизан. Там мы и расстались с ними. Некоторые из них вступили в Войско Польское, остальные направлялись в народную милицию.Из Бельско вместе с группой капитана Орлова мы отправились на север — отыскивать свою часть.Потянулся огромный пустырь, огороженный колючей проволокой, за которой виднелись груды развалин, горы пепла. Доносился тяжелый запах. И небо над этим пустырем, казалось, было какого-то пепельного, грязного цвета.— Освенцим, — сказал Василий. — Навеки проклятый миллионами людей лагерь смерти.И все замолчали. Освенцим… Вспомнились товарищи, оставшиеся за линией фронта. Что там с ними? Останется ли незамеченным для полиции переход такой большой группы?Мы побывали во многих польских городах: в угольном бассейне Катовице, Сосковце, в Кракове, потом повернули на запад и заглянули в Германию. Мы видели не ту Германию, которая гремела парадами фашистских войск, а Германию, почувствовавшую, что такое война, и посылающую проклятия тем, кто привел ее к такому концу.Регулировщицы на дорогах, стараясь поскорей избавиться от странной группы людей в гражданской одежде, обвешанных оружием, сразу же помещали нас в попутные машины.Я не помню, в каком городе мы расстались с группой капитана Орлова и остались впятером: майор, Николай, Василий, Антон и я.Свою часть мы нашли в Ченстохове. По распоряжению командования нам сразу же предписали отдых.Я часто ходила в город на прогулки одна. Ходила по улицам Ченстохова, не замечая людей. И все думала о дальнейшей своей жизни. За эти годы я научилась многому: шить, готовить еду, стрелять из автомата, винтовки и револьвера, работать на радиостанции, переносить голод и холод. А самое главное — сколько чудесных людей встретила я за это время! Может быть, жизнь расщедрилась и выслала их мне навстречу?..Что же так меня тревожит?.. Нехорошо, смутно на душе. Не верится, что придется расстаться с товарищами. Окончательно. Навсегда… Навсегда ли?..И что сказать майору? Люблю ли его? Или просто благодарна за ласку, заботу, просто привязалась к нему?…И снова в памяти встают бункера, короткие встречи в последние месяцы, переход через линию фронта и тревожный взгляд синих ласковых глаз.А Молчанов?Тревожно стучит сердце… 15 Через несколько дней после нашего приезда пришел Шатров и, заговорщически подмигивая, сказал:— Пошли!— Куда?— Не любопытничай. Вот придем — увидишь.Мы поднялись на второй этаж какого-то дома. Он поступал. Дверь открылась, и сейчас же кто-то повис у меня на шее.— Асенька!— Тоня!Она ничуть не изменилась, пожалуй даже похорошела. Выполняя задания, она жила в центре большого города под видом портнихи. Среди ее клиенток были связные, доставляющие ей необходимые сведения. Рация, тщательно замаскированная, находилась в комнате. Даже хозяйка квартиры ничего не подозревала.А на другой день мы с Шатровым встретили Ежи. У него дела были не очень удачные. Однажды, когда он проводил связь на опушке леса, его запеленговали. Ежи видел, как с трех сторон к нему двигались немецкие солдаты. Но ему удалось бежать.И еще две памятные встречи произошли у меня в Ченстохове — с Раей Чеботаевой и Надей Козловой.Как сейчас, помню бледное, усталое лицо Раи и глаза, серые, в пушистых темных ресницах. Она говорила, задумчиво глядя в сторону:— Помнишь, мы с тобой виделись мельком на аэродроме в августе прошлого года? Тогда я полетела на задание с человеком, который оказался трусом. То, что он трус, я чувствовала еще при подготовке к заданию, но думала, что я могу ошибиться. Когда мы приземлились, он отказался работать. Трудно мне было… очень…Когда приблизилась линия фронта, предатель ушел с немцами, перед этим украв мою радиостанцию из подвала. По счастью, видели, как он ее закопал в поле, я ее там и откопала.После уже в части мне сообщили, что труса поймали и наказали по заслугам.А потом я полетела еще раз.Мы не успели начать работу, как нас забрали в жандармерию. Улик не было, рация и все остальное надежно спрятано. Нас, видимо, только подозревали. Этапом нас провели через двадцать девять румынских жандармерий. Босых, оборванных, голодных, били, мстя за наше молчание. На все вопросы: «Парашютист?» — мы отвечали: «Нет».Мы прошли чуть ли не всю Бессарабию. Ноги разбиты, в крови, нас вели толпой (с нами были партизаны), рядом конная жандармерия. Я заболела ангиной, с высокой температурой еле волочила ноги. Нас передали немцам.Трудно рассказать все измывательства, которые мы терпели. Я никогда в жизни не прощу этого. Мне было восемнадцать лет, а я выглядела, как старая женщина. Как-то меня вели по городу, навстречу шла группа наших советских военнопленных, худых, оборванных, черных от постоянного голода.«Держись, девочка!» — крикнули они мне. Сколько сил тогда у меня прибавилось! Я верила: я буду жить, я еще пройду по любимой Москве, по широкой улице Горького. Мне очень хотелось вернуться…Меня посадили в тюрьму.Началось большое наступление наших войск. Каждый налет на город был огромной радостью. Летели бомбы, а я сидела в углу, вся сжавшись, и все твердила: «Еще, еще… еще…»Одна бомба попала в здание тюрьмы. Меня тяжело ранило. И кроме того, я была контужена, не могла говорить.Как-то не верится теперь самой в это, — но я встала и пошла. Боли не чувствовала. Одна была мысль: «Убегу». Добрела до улицы и упала.Очнулась после перевязки. От боли я была готова выть, все время теряла сознание. Кто-то давал мне пить.Когда наши войска подошли к городу, меня погрузили в последний эшелон, в пустой товарный вагон, увозили от наших…Я ничего не могла сделать — раненая и немая. Проехали километра два, раздался взрыв, и эшелон стал.Начался обстрел. Я боялась, что осколок попадет мне в раны. Ползком добралась до края вагона к открытой двери и вывалилась из вагона. Ползла долго. Бой ночью утих, кругом никого нет. Доползла до пустого дома и упала в подвал.Очень хотелось пить, я лизала каменные сырые стены.Не знаю, сколько я там пробыла. Нашли меня наши бойцы. Когда я увидела красную звездочку на их пилотках, впервые за эти месяцы заплакала. На их вопросы ответить я ничего не могла. Спекшимися губами только шептала «Москва…» Меня поняли, положили на танк и отвезли в медсанбат. Вид у меня был, вероятно, ужасный: в ранах черви, бинты сорваны, вся в крови. На меня смотрели с ужасом…Помню, в Москве, перед отъездом в военную школу, подружки уговаривали меня: «Не езди, что тебе — больше всех надо?» Смешно… Когда мы вылетаем на задание, разве думаем об этом: «Сколько нам надо?..»Я согласна с Раей. Мы шли на войну во имя жизни. Мы шли отвоевывать мир, не дожидаясь, что кто-то другой сделает это за нас. Добровольно приняв на свои плечи тяготы фронтовой жизни, мы стремились к одной цели — к светлому, мирному будущему.Накануне отъезда совершенно случайно я встретилась на улице с Надей Козловой. Вероятно, был какой-то церковный праздник. По узенькой улочке к костелу шли толпы верующих жителей, и просто удивительно, как я заметила Надю. Мы не виделись с момента окончания школы и сразу засыпали друг друга вопросами:— Ну как? Летала? Где была?На фоне румяного закатного неба четко вырисовывались строгие башни костела, и еще острее почувствовалась тоска по родным краям, по Москве, по нарядным куполам храма Василия Блаженного.Огромные карие глаза, немного вздернутый нос и круглое лицо — особая, запоминающаяся внешность у Нади Козловой. И вот эти глазищи смотрят на меня с завистью.— В Москву? Завтра… Счастливая!— Расскажи о себе, Надя.— В конце прошлого года я с группой разведчиков готовилась на задание, — начала она, когда мы присели в сторонке. — Сначала нас было шесть человек, потом пришел еще один: с виду такой рыжий и одет в стеганые брюки, телогрейку, а на голове почему-то шляпа. Я поинтересовалась, что это за странная форма, а он ответил: «Потерял шапку при переходе границы, и кто-то из венгров дал эту шляпу».Я отдала ему свою шапку и повязалась платочком. Но полковник, провожая нас до передовой, увидел меня в платочке и говорит:«Негоже солдату в таком легкомысленном уборе ходить», — снял свою шапку и надел на меня.Нашу группу сопровождали несколько разведчиков. В первый день получилось неудачно: мы вышли к пулеметной точке. Пришлось пострелять и отойти.На второй день двинулись уже с наступлением темноты. Дошли до какой-то лощины. Я пригляделась и вижу: справа стоит сарай. Мы добежали до него и залегли — нас начали обстреливать. Нужно идти вверх. Начали мы группами ползти на гору. Помню, подползла к дереву, спрятала голову у самых корней и лежу не дышу. Несколько пуль попало в дерево. Кто-то из разведчиков перебрался ко мне и помог. Все благополучно достигли вершины.Шли долго. Несколько сопровождающих нас разведчиков ушли вперед. Мы сделали привал. Наконец они вернулись, объяснили нам обстановку, уточнили местонахождение и сказали: «Идите смело, кругом тихо».Молча пожали друг другу руки, и никто не сказал «до свиданья».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18