Вот там и будет жить новый хозяин русских земель. Он ждет закона, когда землицу продавать начнут. И купит все вокруг с потрохами.— И вы станете спокойно смотреть?— Георгий, — вмешалась в разговор хозяйка, — Корней не хотел спорить. Мы просто просили вас не говорить, кто вы.— Все, договорились. Буду молчать.— Лучше, если ответишь, что прапорщиком служил по контракту, — подсказал Корней. — Ранен в Чечне. Это хорошо будет…Вечером Лекарев решил пройтись, посмотреть село. Оно оказалось на удивление похожим на множество таких же, разбросанных на просторах России. Дома вытянулись порядком по краю глубокого оврага. Здесь из-под земли били ключи, и у жителей никогда не возникало трудностей с водой. По дну оврага ручей тек к большому озеру. Единственное неудобство для селян — приходилось таскать то пустые, то полные ведра вниз и вверх по крутому склону. Попытки копать колодцы успеха не имели. Водоносный слой лежал глубоко, и добраться до него не удавалось.Несмотря на раннее время, улица была пустынной. Только у бревенчатого дома с пятью окнами по фасаду, с высокой, блестевшей новым цинком крышей, с большим сараем на задворках стоял крепкий старик с бородой и курил.— Здравствуйте, — сказал Лекарев, помня особую деревенскую вежливость.Хозяин подошел к штакетнику.— Здравствуйте. Надолго к нам?— Отпуск здесь решил провести.— Это пользительно. Раньше к нам отпускников из Придонска навалом наезжало. Теперь приток поиссяк. Вы, должно быть, единственный. У кого встали?— У Дарьи Петровны.— У Корнея, значит. Он мужик хозяйственный. А я Урусов. Тарас Тимофеевич.Старик вышел за ограду. Смел ладонью со скамейки, стоявшей у калитки, невидимую пыль.— Садитесь, побалакаем. Покурим.Лучшие философы российской современности находятся не в академиях и институтах, а проживают в деревнях и селах. Здесь они не связаны обязанностью за скромную зарплату угождать политике, подлаживаться к правителям, а посему обо всем судят здраво и оригинально, с глубоким проникновением в суть вещей, в прошлое, настоящее и будущее. Лекарев заметил это давно, ему всегда доставляло удовольствие слушать рассуждения деревенских мудрецов, особенно если их обременяли старорусские бороды, право носить которые у крестьян не рискнул отобрать даже сам Петр Первый.Тарас Тимофеевич Урусов оказался именно таким философом. До ушей заросший бородой, которая компенсировала обширную плешь на голове, он даже внешне выглядел мудрецом.— Слыхал, будто у вас там в Москвах опять Гробачев в президенты нацелился?— Горбачев? — задав вопрос, Лекарев хотел поправить старика, не обижая его.— Ну, я и говорю — Гробачев. Так что, он в самом деле намыливается?— Вроде бы.— Дает, голозадый! Во дает! — Урусов восхищенно ахнул. — Ни стыда, ни совести. Вроде нашего Ермила Таратайкина. Выставляться — так в полном обозрении.— Кто этот Ермил?— Был у нас в совхозе мужик. Здоровый, сила в нем как у трактора. А в башке — пробка. Ни бум-бум. До чего не мог умом дойти, силой дожимал. Однажды решился на спор быка поднять. Конечно, спорил с большой поддачи. Подлез он, значит, под брюхо скотине, под напружился, и враз у него пояс на портках лопнул. Они и свалились. Народу вокруг собралось много: как же, Ермил мир удивлять собрался. А он в аккурат всем и выставил голый зад на обозрение. Бабы в лежку. Мужики животы рвут. Но с кулаками ни на кого не кинешься: портки поддерживать надо. Так потом Ермил из села и съехал.— Какая ж мораль?— Ты что, не понял? Если один раз при всем народе поднатужился и предстал перед миром без порток с голым задом, то вдругорядь уже не выставляйся. Признали тебя лучшим германцем, вот и мотай нах хаузе, дёр швайнехунд!Где— то за лесом заунывно заревела сирена. Лекарев насторожился.— Что там у вас? Военные?— Были. Теперь другие поселились. Вроде бы карташовцы.— Хозяйство какое-нибудь?— Да нет, скорее тюремщики. Держат их за забором, а чем они там занимаются, нам не ведомо. Стрельба, конечно, слышна. С военными у нас проще было: брали молоко в деревне, покупали зелень. Теперь все окончилось. На заборах по всей колючке понавесили объявления: «Частное владение. Стреляют». И все тебе.— И как к этому в деревне относятся?— Боятся. Промеж себя говорят: «банда».— Неужто никто ничего не знает? — В Лекареве взыграло милицейское любопытство.Урусов подумал.— Лично я — нет. Но, как говорят, туда Псих вхож.— Кто этот псих?— Яшка Лопаткин. — Сказано это было таким безразличным тоном, словно речь шла о человеке, которого все хорошо знают.— Он что, в самом деле того?— Кто знает? — Урусов пожал плечами. — Теперь кто может определить? Раньше вроде был мужик как мужик. Побывал на афганской войне. Вернулся с чудинкой.— В чём это выражается?— Кто его знает, — ответил Урусов любимыми словами.Село не город. С Психом Лекарев познакомился на четвертый день. С утра он ушел на озеро. Берег был пустынен на всем протяжении, которое охватывал глаз. Лекарев постелил на траву половичок, разделся и прилег: хотелось немного обветрить тело, согреть на солнышке нывшую рану.Он лежал в одиночестве минут двадцать и вдруг услыхал шаги приближающегося человека. Поднял голову. Увидел мужчину, не брившегося по крайней мере дня три. Рыжая щетина на щеках и подбородке ярко блестела.— Привет, — сказал Рыжий. Подошел и присел рядом на траву.— Привет, — отозвался Лекарев с той же ленью в голосе, что и подошедший мужик.— Отдыхаем? Это хорошо. — Рыжий говорил как учитель, одобрявший поведение примерного ученика. — А это у тебя откуда? — Он указал пальцем на раненое плечо.— На гвоздь напоролся. — Лекарев не был склонен к задушевным беседам.— Давай-давай, свисти! — Рыжий задрал рубаху, и на пузе, лишенном жировых отложений, Лекарев увидел большой неровный рубец. — Уж я-то гвоздя от язя отличить умею. Пуля?— Осколок, — соврал Лекарев.— Хорошо, — одобрил Рыжий.— Чего ж хорошего?— Хорошо, что ранетый, а не убитый. Ты ведь у Корнея поселился? Прапор из Чечни. Так?— Раз все знаешь, чего спрашивал?— Проверка на вшивость. — Рыжий был доволен.— Сам-то где поцарапал пузо?— Афган, будь он проклят!За лесом заныла сирена. Гукнув два раза, смолкла.— Что там у вас орет? — спросил Лекарев. — И без того тошно.Рыжий засмеялся.— Пока это так — бирюльки. А вот заорет по— настоящему, кое-кому, без понта, тошно станет.— Не понял.— А может, и не надо? Меньше знаешь — крепче спишь. Лекарев сделал безразличное лицо и прикрыл глаза.— Мне в конце концов все равно. Но коли орут на всю округу, значит, хотят, чтобы все слышали.Рыжий промолчал. Посидел немного. Встал.— На всякий случай, будем знакомы: Лопаткин Яков. В случае чего — заходи. Где живу, у Корнея можешь узнать.Два дня спустя, когда Лекарев совершал вечернюю прогулку, к нему подошел Лопаткин.— Привет, прапор! — И без предисловий: — Хочешь, завтра свожу тебя…— Куда?— На Кудыкину гору сирену вблизи послушать. Лекарев прекрасно понимал — им заинтересовался кто-то из тех, кому служит Псих. Почему и с какой целью? Если верить деду Урусову, то на территории бывшей военной базы обосновались карташовцы — боевики-националисты из отряда, созданного неким Карташовым. Насколько было известно Лекареву (вплотную он с этим не сталкивался), карташовцы вербовали бойцов из людей, потерявших надежду устроить жизнь в обществе, которому со своим боевым опытом они оказались не нужны.Конечно, можно было бы сразу отказаться от предложения Психа и положить конец разговорам. Зачем совать голову в петлю, конец которой находился неизвестно в чьих руках. Но натуру переделать трудно, а у Лекарева она была авантюрного склада.— Может, не стоит? Там у вас всякие секреты…— Стоит. Я кое с кем уже поговорил. Тебе разрешили прийти.— Откуда такое доверие сразу?— Почему нет? Ты мужик русский. Меченый в бою. Тебе, наверное, небезразлично, что завтра будет с Россией? Так? Или все равно, если чечены начнут выбивать у нас город за городом? Веришь, что на защиту выйдут кулики, грачи и всякие барсуки? Им же только червяков побеждать.Последние фразы поразили Лекарева своей оригинальностью.— Про куликов сам придумал? Лопаткин не стал заноситься.— Лектор нам объяснил. Оказывается, еще Николай Второй войну японцам профукал, потому как войсками командовать назначил Куропаткина.Лекарев засмеялся.— А ежели Лебедя?— Да вроде бы птица гордая, хотя сразу скажу — орел лучше.— Что делать, если орлов не находится?— Как так не находится? А мы?— Кто «мы»?— Поедем, послушаешь, подумаешь, прикинешь. Главное — тебе доверяют. Возьми у Корнея велик и махнем.— Хорошо, скажи, что у вас там?— Будет лекция. — Псих засмеялся. — День политпросвещения.— Я не о том. Как ваше хозяйство называется?— Региональный акционерный центр землеустройства России «Орел». Годится?Спросил и заржал, давая понять, что за проволочным забором никто землеустройством не занимается…Хозяйство «орлов» лежало в глубокой впадине посреди долины. Раньше на этом малопригодном для землепашцев месте военные разместили зенитно-ракетный дивизион прикрытия Придонска. Здание казармы, пищеблок, солдатский клуб, водонапорная башня, «сборно-щелевые» домики для офицерских семей — все это давно не ремонтировалось и производило жалкое впечатление.У ворот возле обшарпанной будки контрольно-пропускного пункта на лавке сидели трое крепких парней в камуфляже.— Салют, Коршун! — крикнул Псих, подъезжая к открытым воротам. И вскинул вверх правую руку в арийском приветствии. Коршун лениво повторил жест.— Привет, Псих! Проезжайте.— Коршун, это кликуха? — спросил Лекарев.— Зачем же так, прапор, — осуждающе произнес Псих. — Это псевдоним.— А тебя почему Психом назвали?— Заводной я в драке. Мне только дай пострелять.Территория базы была пустынна.— Опоздали! — расстроенно заметил Псих. — Фитиль мне вставят и запалят, это как пить дать.— Дисциплина? — спросил Лекарев сочувственно. Псих кивнул.— Пошли прямо в клуб. Наши уже там.Они прошли к обшарпанному зданию солдатского клуба. Поднялись по щербатым ступеням крыльца, проникли внутрь.В просторном зрительном зале на деревянных скамейках сидели человек двадцать. Все в заношенном камуфляже, все коротко остриженные — один к одному. Воздух пах крепким мужским потом и хорошо переваренной капустой. Видимо, физиологические процессы здесь не считали нужным удерживать в себе.Со сцены, стоя за красной трибуной, на которой остался незакрашенный отпечаток пятиконечной звезды, перед собравшимися выступал лектор — круглолицый мужичок в очках явно пенсионного возраста.Говорил он громким голосом строевого командира, гоняющего новобранцев по плацу.— Они нас презирают, — лектор ткнул пальцем в дужку очков, поправляя их на носу. Тем же пальцем ткнул в зал. — Презирают вас, меня, всех русских. Кто мы для них? Для избранной Богом израильской расы? Мы для них говорящий скот, человеческие отходы. Гои.Слушатели гудели. Лектор поднял руку, успокаивая шумевших.— Господа! Это не пропаганда. Я не вливаю вам в уши то, что придумал. Поэт говорил: «Ваше слово, товарищ Маузер». Я говорю: «Вам слово, господин Факт». Послушайте, что о нас с вами между собой говорят всякие там Абрамы Маузеры, Моше Цедербаумы, Срули Шлиперзоны.Лектор раскрыл свою папку. Вынул газету. Показал ее всем.— Это «Новый взгляд», господа. Москва. Пишет некая жидовка Новодворская. Читаю все, как написано: «Если мы уж решили свою главную площадь в столице превратить в свалку разных человеческих отходов, то надо дать объявление, что мы будем у себя перед Кремлем хоронить всех злодеев, палачей и преступников человечества — за валюту».Слушатели возмущенно зашевелились, загудели. Лектор снова поднял руку, успокаивая их.— Теперь, господа, задам несколько вопросов. Скажите, где похоронены маршалы Жуков, Рокоссовский, Конев?— На Красной площади! — ответил звонкий одинокий голос.— Верно. — Лектор улыбнулся залу. — Можно отвечать и дружнее. А где похоронен отец русской практической космонавтики Сергей Павлович Королев?— На Красной площади! — отозвалось несколько голосов разом.— Академик Курчатов?— На Красной площади!— Великий русский писатель, на которого взъелись жиды, — Максим Горький?— На Красной площади! — прокричали хором, вложив в голоса всю энергию и растущую ненависть.— Обратите внимание, господа. Эта жидовка, видом похожая на аргентинскую жабу, называет Красную площадь свалкой человеческих отходов. И если она считает лучших представителей русской нации дерьмом, то кто же для нее мы, простые русские люди? Вы, я, они, — лектор сделал в воздухе широкое круговое движение рукой.— Разрешите вопрос? — В среднем ряду поднялась рука. Встал крепкий парень с обритой наголо головой, с серьгой в левом ухе. — Почему эта сука называет Красную площадь своей?— Хороший вопрос, — лектор потер ладонью ладонь. — Очень хороший. Жиды в нашей стране все считают своим, на все наложили лапу. Вы уже видели медаль «Пятьдесят лет Победы»? Нет? Увидите, обратите внимание. В лучах салюта художник изобразил три еврейских звезды — три щита Давида. Они падают на Кремлевскую стену. Это намек. Это предупреждение. Это факт. Русским в Кремле сегодня не место.Лекарев спиной ощущал, как накаляется атмосфера в классе. Псих, обычно вялый, преобразился. На скулах заиграл болезненный румянец. Глаза заблестели. Он сидел, сжимая и разжимая кулаки. Чувство оскорбленного достоинства перерастало в ненависть, и не слепую, а явно осознанную, мотивированную, за которой обязательно следует действие.Лектор делал свое дело мастерски. Он не пускался в рассуждения о протоколах сионских мудрецов, не произносил речей о теоретических закидонах сионизма. Он излагал факты. Цитировал документы, которые опровергнуть никто не мог бы. И тут же давал им свое толкование, объяснял боевикам все, что они услышали. Ни один суд, если он объективен, не усмотрел бы в его словах ничего криминального: что написано пером, того не вырубить топором. А за то, что ты собрал воедино и цитируешь опубликованное во вчерашней газете, привлечь к ответственности нельзя. Если кто-то пишет вещи необдуманные, провокационные, он и должен отвечать, а не тот, кто написанное прочтет вслух и объяснит его суть окружающим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58