https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_rakoviny/zoloto/
Ей пришла в голову простая мысль, что то, до чего в результате докатилась их семья, было вполне закономерным и, может быть, даже эстетичным - в смысле своей логической завершенности. Они доехали туда, куда, собственно, и должны были доехать.
* * *
Ругань, которая с регулярностью, достойной лучшего применения, неслась из комнаты родителей, сделалась для сестричек такой же банальной обыденностью, как и битье тарелок после ужина. Ссоры затухали, осколки тарелок сметались бабулей в совок и высыпались в мусорное ведро, и все опять шло чин-чином. Что ещё нужно детям, кроме уверенности в завтрашнем дне? Проблемы родителей их волновали мало.
- Я всего добился своим умом! - кричал папа. - Я учился, когда кругом жрали колбасу из крыс и по-черному глушили портвейн!
- Пока ты учился, люди вкалывали у станков и сидели в лагерях! кричала мама.
Между тем Катя и Маша росли в тепле и уюте. Они знали, что никогда в жизни не будут вкалывать у станков, сидеть в лагерях, есть колбасу из крыс, а тем более пить портвейн. Социальные проблемы были для них понятиями абстрактными, которые обсуждаются на школьных уроках обществоведения. О том, что в мире существует нечто, кроме тепла и уюта, Маша по-настоящему узнала, лишь когда занялась журналистикой. Катя этого вообще не узнала.
Единственным психотравмирующим фактором были домашние разборки. Каждый за себя. Мама, например, устраивала истерики исключительно с целью продемонстрировать всем, как папа заставляет её страдать. Сестрам, к сожалению, никогда не удавалось достаточно солидаризироваться друг с другом против идиотизма взрослых. Между ними намеренно вбивали клин. Не хватало еще, чтобы дети стали неуправляемыми. Однако они инстинктивно тянулись друг к другу, несмотря на естественное соперничество старшего ребенка и младшего. Случалось, конечно, они ругали друг друга последними словами, ломали друг другу игрушки и даже желали смерти. Однако с возрастом поняли, что, по большому счету, могут рассчитывать на поддержку друг друга, поскольку бескрайний эгоизм и самодурство папы и истерическая распущенность мамы сделались слишком очевидными.
Папа третировал Катю, считая, что она заурядна, непривлекательна и глупа, а потому от неё не требовалось ничего, кроме примерного поведения. Это была совершеннейшая и вопиющая неправда. Катя была белокура и голубоглаза - настоящая красавица - хоть икону с неё пиши, хоть для "Плейбоя" снимай. Да и не глупая, надо сказать, девушка. Она зачитывалась русской классикой, и именно от неё зажглась любовью к словесности и Маша.
- Книги - штука получше снов! - объясняла она сестре.
Мама избрала Катю "своим" ребенком и даже, возможно, ощущала некоторую зависимость от нее. Действительно ли она любила Катю больше Маши или искусно притворялась - этого нельзя было понять.
По крайней мере, мама умело притворялась в своей особой симпатии к Кате. Между ними существовало нечто вроде взаимовыгодного сотрудничества. Катя подыгрывала ей в том, чтобы при случае выставить отца тираном, а мама уделяла ей толику ласки.
- Я получила "пятерку" по русскому, - говорила Катя, приближаясь к отцу, занятому газетой.
- Какая ты умница, доченька, - откликалась мама.
- Завтра опять "двойку" принесет, - хмыкал папа, не отрываясь от газеты.
- Папа, почему ты меня никогда не похвалишь? - начинала хныкать Катя.
- Потому что ты дура набитая, - механически отзывался папа.
- Изверг! Как ты можешь так с нами обращаться?! - тут же восклицала мама, а Катя начинала громко плакать.
Маша была из этой игры исключена по той простой причине, что младшая дочь раздражала отца и без того. Главный пункт заключался в том, что у неё якобы был смазливый и развязный вид.
Когда однажды пятнадцатилетняя Маша по детской простоте пожаловалась ему, что один из его гостей вдруг полез лапать её за грудь, отец разозлился и закричал:
- Это потому что ты вела себя, как шлюха!
Пятнадцатилетнюю девочку озадачили слова отца. Как так она могла себя вести, если в тот момент, когда к ней полез мужчина, она всего лишь стояла на кухне у окна и с набитым ртом жевала кусок "Наполеона"? Отец и мысли не мог допустить, что его гость был, возможно, ярко выраженным педофилом и после этого случая его и на порог было нельзя пускать. Но нет - папа-юрист оправдывал юриста-педофила, а родную дочь по-сталински круто осуждал без суда и следствия, несмотря на эту самую растреклятую презумпцию невиновности.
Вообще последние школьные годы были отравлены ядом родительской подозрительности, и Маша была бы до смерти рада, чтобы они поскорее пронеслись. Ей казалось, что тогда она станет свободной. В её девичьем сердечке таилось столько заветных чувств, мыслей и замечательных планов, что она не могла дождаться, когда, наконец, кончится это чертово детство.
* * *
- Хочешь совет? - обратился к Маше водитель, и она вынырнула из воспоминаний.
- Совет? - переспросила она.
- Ну да. Касательно организма и нервов.
- Какой совет?
- Чем такой молодой девушке курить, лучше уж выпивать.
- Да что вы?
- А ещё лучше - не выпивать, а гулять с парнями.
- Да что вы?
- А ещё лучше - выйти замуж и рожать мужу деток.
- И что тогда? - слегка обалдев, проговорила Маша.
- Тогда и организм, и нервы будут здоровы, - ответил водитель.
- Надо подумать... А это точно? - недоверчиво проворчала она.
- Сто процентов!
* * *
...Однажды мама прочла дочери-невесте небольшую лекцию насчет особенностей мужской физиологии. Маша подозревала, что на самом деле мать косвенно старалась таким образом как-то оправдать отца. Дескать, в отличие от женщины мужчине требуется постоянная разрядка. В отличие от женщины мужчина ощущает неудовлетворенность желания практически как физическую боль. Поэтому уж лучше бы постараться его удовлетворять. Если же нет, то тогда женщине остается пенять самой на себя.
- А если жена его не может удовлетворить? - спросила Маша.
- Тогда пусть поможет ему завести любовницу, - ответила мама.
Сама она, кажется, так и не смирилась с выводами физиологов. А может быть, выбрала семейные скандалы именно в качестве альтернативы заурядному коитусу.
Следуя физиологической теории, которую мать излагала дочери, можно было заключить, что папа вообще не знал разрядок. Иначе как объяснить то, что он постоянно находился в состоянии взрывоопасности?
В этой связи Маше вспоминались рутинные семейные ссоры, происходившие по сценарию, который за многие годы был отточен родителями до полного драматургического совершенства.
Происходило это обычно за ужином. Папа инспектировал содержимое тарелки, которую ставила перед ним мама, а затем внезапно отбрасывал её от себя, словно обнаруживал в ней живую жабу. Он кричал:
- Опять курица?! (говядина, баранина, свинина, треска, селедка, сосиски и т.д.)
- А что? - бледнела мама.
- А то! - кричал он.
- Что? Что?
- Ты имеешь благодаря мужу все, что твоей душе угодно, а не способна приготовить ему нормальный ужин!
Последняя фраза являлась сигналом к тому, чтобы мама в слезах вскакивала из-за стола и бросалась к платяному шкафу.
- Что я имею? - кричала она. - Что я имею?
С этими словами она принималась выхватывать из шкафа свои платья, туфли и шубы и, распахнув входную дверь, выбрасывать их на лестничную площадку. Очистив шкаф от вещей, она кидалась на кровать и начинала рыдать, а папа, который все это время с холодным интересом наблюдал за происходящим, надевал очки и усаживался перед телевизором. Это означало, что концерт окончен. Бабуля могла приступать к собиранию со скатерти раскритикованного блюда. Она бережно помещала его обратно в кастрюльку, а Катя с Машей бежали на лестничную площадку, чтобы нести назад вещи, которые мама на следующий день отдавала в химчистку.
XXXIX
Когда Маша наконец подъехала к родительскому дому и увидела у парадного машину "скорой помощи", дорога уже не казалась ей такой долгой. Знакомый вахтер поднялся ей навстречу из-за своего столика и, разведя руками, словно чувствовал за собой какую-то вину, сообщил, что бабуля все-таки доковыляла до него, а уж он вызвал слесаря, врачей и с перепугу даже милицию.
- Спасибо, спасибо, - благодарно кивнула Маша и побежала к лифту.
Она вдруг представила себе, как отреагировал бы папа, если бы ему сообщили о происходящем. Он наверняка бы воскликнул:
- Дура! Она устраивает эти концерты мне назло! Наверное, думает, что я снова попадусь на эту удочку. Как бы не так!
Вероятно, предвидя подобную реакцию, мама сделала все возможное, чтобы он не обвинил её в том, что она опять ломает комедию. Мама выпила весь бабулин нитроглицерин, клофелин и ещё Бог знает что. Когда слесарь взломал дверь ванной, выяснилось, что комедией там и не пахло.
В домашнем халате мама сидела в совершенно пустой ванне, а на её посиневших губах застыла беловатая пена. Она чуть слышно хрипела и, увы, уже испускала дух. Повсюду валялись распотрошенные лекарственные коробочки, опустошенные пузырьки и клочки ваты, которой обычно в склянках затыкают таблетки. Все указывало на её крайнее ожесточение и отчаяние. Из крана текла тонкая струйка холодной воды, а в маминой руке был зажат стакан с остатками какой-то гадости.
Именно такую картину застали прибывшие на место врачи "скорой". Об этом Маша узнала чуть позже. Бригада врачей подъехала на специализированном швейцарском реанимобиле и имела при себе все необходимое в подобных обстоятельствах. Они подъехали весьма скоро после вызова, однако... Однако все-таки опоздали. Уж очень мама на этот раз постаралась.
Всего несколько минут назад врачи вытащили её из ванной и уложили на кушетку в гостиной.
Пробегая мимо старинного орехового комода, уставленного дорогими безделушками, Маша механически обратила внимание на конверт, который был вложен в зубы индийскому сандаловому крокодилу. На конверте маминой рукой было написано: "Моим близким". Видимо, мама все-таки сочла необходимым объяснить содеянное. Маша на бегу схватила конверт и, свернув пополам, сунула в задний карман джинсов. Ей было не до чтения.
- Мамочка! - закричала она, бросаясь к кушетке. - Мамочка!
С большим трудом её оттащили от матери. Врачи не то чтобы не теряли надежды что-то предпринять, но действовали лишь для успокоения совести. Один из них сказал Маше, что её мама, кажется, чрезвычайно безграмотно приняла сильнодействующие препараты, которые могут вызвать теперь самые непредсказуемые последствия.
- Что значит непредсказуемые? - зарыдала Маша, ломая руки. - Вы же врачи!
В глазах у неё все поплыло и закачалось.
Врач задумчиво смотрел в окно, выходившее прямо на Патриаршие, и молчал. Потом, что-то пробормотав себе под нос, он подступил к матери и всадил ей в вену иглу, соединенную тонкой пластиковой трубкой с какой-то прозрачной бутылкой, которую держал в руках другой врач. Мать уже не хрипела и вообще не шевелилась.
- Что с ней? Что с ней? - закричала Маша, снова делая попытку прорваться к кушетке.
- Вы что, с ума сошли? - резко сказал врач. - Держите себя в руках.
Другой врач даже не посмотрел в её сторону, а, обращаясь к медсестре с большим чемоданом, набитым медикаментами, цедил сквозь зубы целый список медикаментов, которые та должна была приготовить. Медсестра молниеносно выхватывала из чемодана одну за другой ампулы и ловко сбивала с них головки. Через минуту на подносе выстроилась внушительная батарея разнокалиберных ампул и флаконов, вид которых зажег в Маше надежду на лучшее.
По вызову прибыла не заурядная бригада "скорой помощи", в арсенале которой были разве что тонометр с фонендоскопом, а бригада частной, безумно дорогой страховой медицинской службы, оснащенной по последнему слову техники. Надо отдать должное - на здоровье семьи отец никогда не экономил.
Глядя на фантастическую укомплектованность медицины для богатых, Маша невольно вспомнила убожество медицины в Грозном. Больницу, переполненную больными и ранеными. Вонь, антисанитарию, отсутствие самого элементарного. Обыкновенный йод был чем-то вроде твердой валюты, а бинты, как во время Великой Отечественной войны, простирывались по многу раз и вывешивались сушиться во дворе.
Тем временем врач пытался разжать матери челюсти, чтобы вставить в рот трубку или ввести зонд. Маша едва сдерживала себя, чтобы не броситься и чем-нибудь прикрыть её, поскольку мамин халат распахнулся и обнажились груди. Чтобы не упасть в обморок, она повернулась и вышла на кухню.
На кухне зачем-то сидел милиционер и скромно рассматривал свои ладони.
- Дело-то вот, размышляю, - сказал он, - с криминалом или без...
Маша развернулась и пошла в бабушкину комнату.
Бабушка стояла на своих больных коленях, оперевшись животом и локтями на постель, и смотрела на маленькую иконку Николая Угодника.
- Ну скажи, Никола, разве какой-то там мужик, какое-то там горчичное семя, стоил того, что она, голубка, над собой сотворила?! - плакала она.
- Не плачь, бабуля, - сказала Маша. - Врачи делают ей уколы, ничего не будет.
- Будет! Бу-у-удет! - по-старушечьи тоненько голосила бабушка. Теперь будет!
- Бабушка! - вскрикнула Маша и, упав рядом с ней на колени, зарыдала, как маленькая.
Бабушка гладила её по лицу сморщенными сухими лапками и причитала:
- Бедное дитя, бедное дитя!
Через несколько минут Маша вдруг вскочила и бегом вернулась в гостиную. Один из врачей склонился над мамой и делал ей искусственное дыхание рот в рот. Другой прилеплял в область сердца электроды. Медсестра держала в руках электрошок и ждала команды.
- Я теряю пульс, - воскликнула медсестра. - Я теряю пульс!
- Продолжай делать искусственное дыхание! - крикнул врач коллеге. Энергичнее!
Перед глазами у Маши снова все поплыло. Руки, ноги, медицинские инструменты, трубки, провода, тело мамы, распростертое на кушетке в гостиной... Она чувствовала, как подкатывает дурнота, и беспомощно вертела головой. Сплошной туман.
- Разряд! Еще разряд!.. Укол! Готовьте вену! Быстрее!
- Пульс исчезает!
- Еще разряд!
- Быстрее, быстрее! Попробуйте справиться с аритмией!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
* * *
Ругань, которая с регулярностью, достойной лучшего применения, неслась из комнаты родителей, сделалась для сестричек такой же банальной обыденностью, как и битье тарелок после ужина. Ссоры затухали, осколки тарелок сметались бабулей в совок и высыпались в мусорное ведро, и все опять шло чин-чином. Что ещё нужно детям, кроме уверенности в завтрашнем дне? Проблемы родителей их волновали мало.
- Я всего добился своим умом! - кричал папа. - Я учился, когда кругом жрали колбасу из крыс и по-черному глушили портвейн!
- Пока ты учился, люди вкалывали у станков и сидели в лагерях! кричала мама.
Между тем Катя и Маша росли в тепле и уюте. Они знали, что никогда в жизни не будут вкалывать у станков, сидеть в лагерях, есть колбасу из крыс, а тем более пить портвейн. Социальные проблемы были для них понятиями абстрактными, которые обсуждаются на школьных уроках обществоведения. О том, что в мире существует нечто, кроме тепла и уюта, Маша по-настоящему узнала, лишь когда занялась журналистикой. Катя этого вообще не узнала.
Единственным психотравмирующим фактором были домашние разборки. Каждый за себя. Мама, например, устраивала истерики исключительно с целью продемонстрировать всем, как папа заставляет её страдать. Сестрам, к сожалению, никогда не удавалось достаточно солидаризироваться друг с другом против идиотизма взрослых. Между ними намеренно вбивали клин. Не хватало еще, чтобы дети стали неуправляемыми. Однако они инстинктивно тянулись друг к другу, несмотря на естественное соперничество старшего ребенка и младшего. Случалось, конечно, они ругали друг друга последними словами, ломали друг другу игрушки и даже желали смерти. Однако с возрастом поняли, что, по большому счету, могут рассчитывать на поддержку друг друга, поскольку бескрайний эгоизм и самодурство папы и истерическая распущенность мамы сделались слишком очевидными.
Папа третировал Катю, считая, что она заурядна, непривлекательна и глупа, а потому от неё не требовалось ничего, кроме примерного поведения. Это была совершеннейшая и вопиющая неправда. Катя была белокура и голубоглаза - настоящая красавица - хоть икону с неё пиши, хоть для "Плейбоя" снимай. Да и не глупая, надо сказать, девушка. Она зачитывалась русской классикой, и именно от неё зажглась любовью к словесности и Маша.
- Книги - штука получше снов! - объясняла она сестре.
Мама избрала Катю "своим" ребенком и даже, возможно, ощущала некоторую зависимость от нее. Действительно ли она любила Катю больше Маши или искусно притворялась - этого нельзя было понять.
По крайней мере, мама умело притворялась в своей особой симпатии к Кате. Между ними существовало нечто вроде взаимовыгодного сотрудничества. Катя подыгрывала ей в том, чтобы при случае выставить отца тираном, а мама уделяла ей толику ласки.
- Я получила "пятерку" по русскому, - говорила Катя, приближаясь к отцу, занятому газетой.
- Какая ты умница, доченька, - откликалась мама.
- Завтра опять "двойку" принесет, - хмыкал папа, не отрываясь от газеты.
- Папа, почему ты меня никогда не похвалишь? - начинала хныкать Катя.
- Потому что ты дура набитая, - механически отзывался папа.
- Изверг! Как ты можешь так с нами обращаться?! - тут же восклицала мама, а Катя начинала громко плакать.
Маша была из этой игры исключена по той простой причине, что младшая дочь раздражала отца и без того. Главный пункт заключался в том, что у неё якобы был смазливый и развязный вид.
Когда однажды пятнадцатилетняя Маша по детской простоте пожаловалась ему, что один из его гостей вдруг полез лапать её за грудь, отец разозлился и закричал:
- Это потому что ты вела себя, как шлюха!
Пятнадцатилетнюю девочку озадачили слова отца. Как так она могла себя вести, если в тот момент, когда к ней полез мужчина, она всего лишь стояла на кухне у окна и с набитым ртом жевала кусок "Наполеона"? Отец и мысли не мог допустить, что его гость был, возможно, ярко выраженным педофилом и после этого случая его и на порог было нельзя пускать. Но нет - папа-юрист оправдывал юриста-педофила, а родную дочь по-сталински круто осуждал без суда и следствия, несмотря на эту самую растреклятую презумпцию невиновности.
Вообще последние школьные годы были отравлены ядом родительской подозрительности, и Маша была бы до смерти рада, чтобы они поскорее пронеслись. Ей казалось, что тогда она станет свободной. В её девичьем сердечке таилось столько заветных чувств, мыслей и замечательных планов, что она не могла дождаться, когда, наконец, кончится это чертово детство.
* * *
- Хочешь совет? - обратился к Маше водитель, и она вынырнула из воспоминаний.
- Совет? - переспросила она.
- Ну да. Касательно организма и нервов.
- Какой совет?
- Чем такой молодой девушке курить, лучше уж выпивать.
- Да что вы?
- А ещё лучше - не выпивать, а гулять с парнями.
- Да что вы?
- А ещё лучше - выйти замуж и рожать мужу деток.
- И что тогда? - слегка обалдев, проговорила Маша.
- Тогда и организм, и нервы будут здоровы, - ответил водитель.
- Надо подумать... А это точно? - недоверчиво проворчала она.
- Сто процентов!
* * *
...Однажды мама прочла дочери-невесте небольшую лекцию насчет особенностей мужской физиологии. Маша подозревала, что на самом деле мать косвенно старалась таким образом как-то оправдать отца. Дескать, в отличие от женщины мужчине требуется постоянная разрядка. В отличие от женщины мужчина ощущает неудовлетворенность желания практически как физическую боль. Поэтому уж лучше бы постараться его удовлетворять. Если же нет, то тогда женщине остается пенять самой на себя.
- А если жена его не может удовлетворить? - спросила Маша.
- Тогда пусть поможет ему завести любовницу, - ответила мама.
Сама она, кажется, так и не смирилась с выводами физиологов. А может быть, выбрала семейные скандалы именно в качестве альтернативы заурядному коитусу.
Следуя физиологической теории, которую мать излагала дочери, можно было заключить, что папа вообще не знал разрядок. Иначе как объяснить то, что он постоянно находился в состоянии взрывоопасности?
В этой связи Маше вспоминались рутинные семейные ссоры, происходившие по сценарию, который за многие годы был отточен родителями до полного драматургического совершенства.
Происходило это обычно за ужином. Папа инспектировал содержимое тарелки, которую ставила перед ним мама, а затем внезапно отбрасывал её от себя, словно обнаруживал в ней живую жабу. Он кричал:
- Опять курица?! (говядина, баранина, свинина, треска, селедка, сосиски и т.д.)
- А что? - бледнела мама.
- А то! - кричал он.
- Что? Что?
- Ты имеешь благодаря мужу все, что твоей душе угодно, а не способна приготовить ему нормальный ужин!
Последняя фраза являлась сигналом к тому, чтобы мама в слезах вскакивала из-за стола и бросалась к платяному шкафу.
- Что я имею? - кричала она. - Что я имею?
С этими словами она принималась выхватывать из шкафа свои платья, туфли и шубы и, распахнув входную дверь, выбрасывать их на лестничную площадку. Очистив шкаф от вещей, она кидалась на кровать и начинала рыдать, а папа, который все это время с холодным интересом наблюдал за происходящим, надевал очки и усаживался перед телевизором. Это означало, что концерт окончен. Бабуля могла приступать к собиранию со скатерти раскритикованного блюда. Она бережно помещала его обратно в кастрюльку, а Катя с Машей бежали на лестничную площадку, чтобы нести назад вещи, которые мама на следующий день отдавала в химчистку.
XXXIX
Когда Маша наконец подъехала к родительскому дому и увидела у парадного машину "скорой помощи", дорога уже не казалась ей такой долгой. Знакомый вахтер поднялся ей навстречу из-за своего столика и, разведя руками, словно чувствовал за собой какую-то вину, сообщил, что бабуля все-таки доковыляла до него, а уж он вызвал слесаря, врачей и с перепугу даже милицию.
- Спасибо, спасибо, - благодарно кивнула Маша и побежала к лифту.
Она вдруг представила себе, как отреагировал бы папа, если бы ему сообщили о происходящем. Он наверняка бы воскликнул:
- Дура! Она устраивает эти концерты мне назло! Наверное, думает, что я снова попадусь на эту удочку. Как бы не так!
Вероятно, предвидя подобную реакцию, мама сделала все возможное, чтобы он не обвинил её в том, что она опять ломает комедию. Мама выпила весь бабулин нитроглицерин, клофелин и ещё Бог знает что. Когда слесарь взломал дверь ванной, выяснилось, что комедией там и не пахло.
В домашнем халате мама сидела в совершенно пустой ванне, а на её посиневших губах застыла беловатая пена. Она чуть слышно хрипела и, увы, уже испускала дух. Повсюду валялись распотрошенные лекарственные коробочки, опустошенные пузырьки и клочки ваты, которой обычно в склянках затыкают таблетки. Все указывало на её крайнее ожесточение и отчаяние. Из крана текла тонкая струйка холодной воды, а в маминой руке был зажат стакан с остатками какой-то гадости.
Именно такую картину застали прибывшие на место врачи "скорой". Об этом Маша узнала чуть позже. Бригада врачей подъехала на специализированном швейцарском реанимобиле и имела при себе все необходимое в подобных обстоятельствах. Они подъехали весьма скоро после вызова, однако... Однако все-таки опоздали. Уж очень мама на этот раз постаралась.
Всего несколько минут назад врачи вытащили её из ванной и уложили на кушетку в гостиной.
Пробегая мимо старинного орехового комода, уставленного дорогими безделушками, Маша механически обратила внимание на конверт, который был вложен в зубы индийскому сандаловому крокодилу. На конверте маминой рукой было написано: "Моим близким". Видимо, мама все-таки сочла необходимым объяснить содеянное. Маша на бегу схватила конверт и, свернув пополам, сунула в задний карман джинсов. Ей было не до чтения.
- Мамочка! - закричала она, бросаясь к кушетке. - Мамочка!
С большим трудом её оттащили от матери. Врачи не то чтобы не теряли надежды что-то предпринять, но действовали лишь для успокоения совести. Один из них сказал Маше, что её мама, кажется, чрезвычайно безграмотно приняла сильнодействующие препараты, которые могут вызвать теперь самые непредсказуемые последствия.
- Что значит непредсказуемые? - зарыдала Маша, ломая руки. - Вы же врачи!
В глазах у неё все поплыло и закачалось.
Врач задумчиво смотрел в окно, выходившее прямо на Патриаршие, и молчал. Потом, что-то пробормотав себе под нос, он подступил к матери и всадил ей в вену иглу, соединенную тонкой пластиковой трубкой с какой-то прозрачной бутылкой, которую держал в руках другой врач. Мать уже не хрипела и вообще не шевелилась.
- Что с ней? Что с ней? - закричала Маша, снова делая попытку прорваться к кушетке.
- Вы что, с ума сошли? - резко сказал врач. - Держите себя в руках.
Другой врач даже не посмотрел в её сторону, а, обращаясь к медсестре с большим чемоданом, набитым медикаментами, цедил сквозь зубы целый список медикаментов, которые та должна была приготовить. Медсестра молниеносно выхватывала из чемодана одну за другой ампулы и ловко сбивала с них головки. Через минуту на подносе выстроилась внушительная батарея разнокалиберных ампул и флаконов, вид которых зажег в Маше надежду на лучшее.
По вызову прибыла не заурядная бригада "скорой помощи", в арсенале которой были разве что тонометр с фонендоскопом, а бригада частной, безумно дорогой страховой медицинской службы, оснащенной по последнему слову техники. Надо отдать должное - на здоровье семьи отец никогда не экономил.
Глядя на фантастическую укомплектованность медицины для богатых, Маша невольно вспомнила убожество медицины в Грозном. Больницу, переполненную больными и ранеными. Вонь, антисанитарию, отсутствие самого элементарного. Обыкновенный йод был чем-то вроде твердой валюты, а бинты, как во время Великой Отечественной войны, простирывались по многу раз и вывешивались сушиться во дворе.
Тем временем врач пытался разжать матери челюсти, чтобы вставить в рот трубку или ввести зонд. Маша едва сдерживала себя, чтобы не броситься и чем-нибудь прикрыть её, поскольку мамин халат распахнулся и обнажились груди. Чтобы не упасть в обморок, она повернулась и вышла на кухню.
На кухне зачем-то сидел милиционер и скромно рассматривал свои ладони.
- Дело-то вот, размышляю, - сказал он, - с криминалом или без...
Маша развернулась и пошла в бабушкину комнату.
Бабушка стояла на своих больных коленях, оперевшись животом и локтями на постель, и смотрела на маленькую иконку Николая Угодника.
- Ну скажи, Никола, разве какой-то там мужик, какое-то там горчичное семя, стоил того, что она, голубка, над собой сотворила?! - плакала она.
- Не плачь, бабуля, - сказала Маша. - Врачи делают ей уколы, ничего не будет.
- Будет! Бу-у-удет! - по-старушечьи тоненько голосила бабушка. Теперь будет!
- Бабушка! - вскрикнула Маша и, упав рядом с ней на колени, зарыдала, как маленькая.
Бабушка гладила её по лицу сморщенными сухими лапками и причитала:
- Бедное дитя, бедное дитя!
Через несколько минут Маша вдруг вскочила и бегом вернулась в гостиную. Один из врачей склонился над мамой и делал ей искусственное дыхание рот в рот. Другой прилеплял в область сердца электроды. Медсестра держала в руках электрошок и ждала команды.
- Я теряю пульс, - воскликнула медсестра. - Я теряю пульс!
- Продолжай делать искусственное дыхание! - крикнул врач коллеге. Энергичнее!
Перед глазами у Маши снова все поплыло. Руки, ноги, медицинские инструменты, трубки, провода, тело мамы, распростертое на кушетке в гостиной... Она чувствовала, как подкатывает дурнота, и беспомощно вертела головой. Сплошной туман.
- Разряд! Еще разряд!.. Укол! Готовьте вену! Быстрее!
- Пульс исчезает!
- Еще разряд!
- Быстрее, быстрее! Попробуйте справиться с аритмией!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53