В мае 1799 года повторилось, однако, то же самое обстоятельство – факт, заслуживающий особенного внимания, так как он свидетельствует о существовавшей в стране оппозиции правительству.
Эта оппозиция была вызвана такой причиной, какая лишь в редких случаях не лишает правительство его популярности: Директория не имела на своей стороне успеха. По окончании войны ей пришлось производить уплату по векселям, выданным в общей надежде на лучшее будущее, и она не была в состоянии сделать это. Хотя на материке и был уже заключен мир, но все же еще оставалось столько спорных и щекотливых вопросов, что приходилось по-прежнему содержать большие армии. Расходы государства росли, а между тем обедневшее население громко жаловалось на тягость налогов, взимаемых на их покрытие. Сумма поступлений постоянно оказывалась меньше суммы издержек, а меры, проектируемые министрами для устранения этого зла, встречали резкое порицание. Непопулярность правительства, порожденная era вялым образом действий, способствовала в свою очередь увеличению слабости, присущей самой форме правления – нестройной и многоголовой. Обусловленное немощью головы, бессилие проникло во все части административного механизма до самых крайних его звеньев.
Беспорядок и анархия, господствовавшая внутри Франции, дошли до предела, за которым начинается уже общественное разложение. По всей стране, но особенно на юго-западе, свирепствовали разбои, производившиеся в весьма крупных размерах и имевшие отчасти политический, а отчасти обычный грабежный характер. Беспрестанно получались известия об остановленных дилижансах и почтовых повозках, о разграбленных казначействах и об убитых республиканских чиновниках. Беспорядки и грабежи распространились и в войске, составляя здесь естественное последствие скудости довольствия, к тому же еще неаккуратно выдававшегося, и системы контрибуций, почти безнаказанно применявшейся в поле начальниками армии. Сделанная было правительством попытка ограничить это злоупотребление и установить над ним свой контроль встретила сильный отпор одинаково как со стороны лучших, так и со стороны худших генералов. Одни считали, что подобная мера набрасывала бы некоторую тень на их честь и подрывала бы их авторитет, тогда как другие видели в этом лишение их привычной, хотя и незаконной добычи. Два генерала, пользовавшиеся незапятнанной репутацией, Жубер и Шампионне, дошли даже на этом пункте до открытого разлада с Директорией. Жубер отказался от командования Итальянской армией, и Бернадот по той же самой причине не согласился заменить его. Шампионне прямо заставил комиссара Директории выехать из Неаполитанского королевства, но за этот поступок он был отрешен от командования и предан суду.
Вследствие слабости администрации и недостаточности доходов правительство вынуждено было прибегать к крайним мерам и к производству расходов за счет будущих поступлений. Были введены усиленные и более обременительные для населения налоги, но так как результаты их еще заставляли себя ждать, то правительству приходилось делать закупки в долг. При этом, конечно, ввиду отдаленности и неверности платежа, цены назначались непомерно высокие, а товар поставлялся худого качества и в ненадлежащем количестве. От этого приходилось много терпеть всем лицам, состоявшим на государственной службе, и особенно солдатам, хотя им-то и нужно было бы уделять предпочтительное внимание. Бедственное состояние легко вело их к тому, что они вместе со своими офицерами оказывались в явно враждебных отношениях с администрацией. Заключаемые на указанных условиях подряды только отсрочивали «черный день» ценой увеличивавшейся задолженности государства и возраставшей недобросовестности в среде подрядчиков и имевших с ними дело должностных лиц. Таким образом, затруднения и внутренний беспорядок все усиливались, не сопровождаясь притом какими-либо соответственными внешними проявлениями энергии правительства. Последствия такого положения дел живо чувствовались всеми обывателями, за исключением только немногих лиц, ловкость или испорченность которых позволяла им богатеть в то время и по мере того, как общество погружалось в пучину бедствий. Кредиторы государства, и особенно владельцы облигаций, с трудом могли добиться уплаты хотя бы части следуемой им суммы. Среди общего недоверия и замешательства как отдельные лица, так и целые общины копили деньги и хлеб, побуждаясь к этому опасностями перевозки и страхом перед угрожавшим голодом. Этот застой во внутренних оборотах сопровождался еще полным прекращением морской торговли, обусловленным гнетом британского флота и неблагоразумным декретом 29 нивоза (19 января 1798 года). Обе эти причины способствовали тому, чтобы убить всякую энергию среди населения, чтобы развить в нем леность и нищету и вызвать в результате крайней его нужды те проявления грубой силы, с которыми не могли уже потом совладать органы исполнительной власти.
Когда к этим внутренним бедствиям прибавились еще только что описанные военные неудачи – поднялся громкий и всеобщий ропот. Все партии сплотились тогда в общую оппозицию членам Директории, которые в 1799 году уже не решились повторить приемы, обеспечивавшие два последние года большинство в Законодательном собрании. 18 июня новым советам удалось произвести изменение в составе Директории, причем она была еще больше обессилена личной слабостью своих новых членов. Они поспешили отменить многие из распоряжений своих предшественников, но никакая перемена программы действий не могла уже восстановить утраченного престижа. Следствием этих мер явилась только дальнейшая утрата своего значения той частью правительственного механизма, которая в подобный критический момент и в таком расшатанном обществе должна была приобрести господство над остальными и спасти государство не словом, а делом.
Такое положение дел застал Бонапарт по возвращении своем из Египта. Государственный переворот 18. брюмера (9 ноября 1799 года) дал ему в руки неограниченную власть, которой он и стал тотчас же пользоваться с мудростью и энергией, редко изменявшими ему в раннюю пору его жизни. Управление государством было преобразовано на новых началах, причем крайне ограничилось местное самоуправление, но зато было усилено значение центральной исполнительной власти, воля которой стала чувствоваться по всей стране до последних ее закоулков. Стеснительные меры, принятые прежним правительством, были отменены, и их место заняла система «ублаготворения», рассчитанная на то, чтобы побудить все классы французского населения к поддержке нового правления. В северо-западной части страны – в Вандее, Бретани и Нормандии – восстание, подавленное раньше Гошем, снова подняло свою голову против Директории. Бонапарт обещал даровать инсургентам известные льготы, в случае добровольного изъявления ими покорности, но в то же время показал свою твердую решимость во что бы то ни стало восстановить порядок. Быстрое сосредоточение в восставших округах шестидесяти тысяч солдат показало его намерение употребить с этою целью настолько большую силу, чтобы к наступлению весны она могла уже, покончив со своей задачей, выступить в поле для борьбы с внешними врагами. Еще не истек и февраль месяц, как восстание было подавлено, и на этот раз – уже окончательно. Были также немедленно приняты меры для упорядочения финансов государства и для исправления военных неудач последнего года. Главнокомандующими двух важнейших армий – Рейнской и Итальянской – были назначены соответственно Моро и Массена – лучшие полководцы республики после самого Бонапарта. Денежные суммы, ссуженные парижскими банкирами, были обращены на удовлетворение наиболее настоятельных нужд бедствовавших войск.
Одновременно с этими мерами, долженствовавшими вывести Францию из состояния бессилия, в котором она тогда находилась, Первый консул «сделал ход», рассчитанный на то, чтобы выиграть потребное время, или же, в случае неудачи, – склонить на дело помощи государству все классы его населения. Вопреки обычной дипломатической рутине он обратился к королю Великобритании и к германскому императору с собственноручными письмами, в которых изъявлял свое сожаление по поводу тогдашней войны и выражал желание, чтобы были начаты переговоры о мире. Ответы обоих монархов были получены обычным путем – через посредство надлежащих министерств. Австрия учтиво извещала, что не может входить в переговоры отдельно от своих союзников и что, так как война ведется с единственной целью предохранить Европу от всеобщего беспорядка, который мог бы возникнуть вследствие неустойчивости и агрессивного характера французских послереволюционных правительств, то прочный мир не может быть заключен без какой-либо гарантии относительно перемены политики. Но ничего подобного Австрия не усматривает в действиях новой администрации, которая и сама-то стала у власти лишь путем насильственного устранения своих предшественников. На той же самой, в сущности, почве стояла и Великобритания. Мир не имел бы ни малейшего значения, если бы был ненадежен, и, пока во Франции продолжает господствовать прежняя система, единственный действительный способ защиты может заключаться, как показал опыт, только в непрерывных и открытых враждебных действиях. Насильственную замену одной группы правителей другой Англия не может признать за перемену правительственной системы. Отклоняя от себя всякую претензию на то, чтобы указывать Франции, какова должна быть в ней форма правления, британское министерство тем не менее прямо заявило, что лучшим ручательством за прочность перемены политики было бы восстановление Бурбонов. Это, по-видимому, неполитичное указание обеспечило (на что оно, вероятно, и было рассчитано) продолжение войны до тех пор, пока не будут получены вполне ожидавшиеся выгоды положения. Хотя обстоятельства уже и в то время были чрезвычайно благоприятны для союзников, но кроме того были еще все основания ожидать оккупации Египта и Мальты и дальнейших решительных успехов в Италии. А все это были бы крупные козыри в предстоявшей дипломатической игре мирных переговоров. При взгляде, которого держалось тогдашнее английское министерство – что надежный мир мог основываться только на истощении неприятеля, но отнюдь не на его умеренности и добросовестности – было бы верхом безумия давать ему время оправиться или же отдавать себя в распоряжение «шатания мыслей» и охлаждения к делу, которые наверно проявились бы в английском народе, если бы были начаты мирные переговоры.
Но не одни эти военные и моральные соображения влияли на решение правительства. Несмотря на страшную тягость собственно английских военных издержек и щедрых субсидий, выплачиваемых союзникам, производительные силы страны возросли весьма значительно. Благодаря своему флоту, обеспечивавшему сохранение мира в ее пределах, Великобритания стала в то время товарным складом Европы. Полный коммерческий и морской упадок Голландии и Франции, этих двух главных ее соперников в торговой и мануфактурной деятельности, передал в ее руки эти источники их благосостояния, и она, подготовленная огромными успехами, сделанными в течение десятилетнего мира, была вполне в состоянии утилизировать их. Захватив заграничные владения своих соперников и уничтожив превосходную французскую колонию на Гаити, она господствовала теперь в главных странах, из которых получались необходимые для европейцев тропические продукты. Рынки ее прежних конкурентов были монополизированы ею подобным же образом, как и распределение их продуктов. Ревниво удерживая за английским коммерческим судоходством свою собственную торговлю и торговлю завоеванных колоний, она в то же время ради пополнения огромной убыли, производимой среди матросов коммерческого флота вербовкой в военный, ослабила строгость знаменитых «Навигационных законов» (Navigation Lows): она допустила комплектование английских торговых судов иноземцами и участие иностранных флагов в торговом движении, закрытом для них в мирное время. Но предоставляя таким образом нейтральным странам участие в своем избыточном торговом движении, быстрый рост которого не позволял удовлетворять его потребности средствами собственного коммерческого флота, Англия в то же время строго отрицала право этих стран участвовать подобным же образом в торговле ее противников. Эти суровые ограничения, которые она благодаря своему бесконтрольному владычеству на море могла проводить и на практике, получили себе поддержку в самоубийственных эдиктах французского правительства, взыскивавшего с тех же злосчастных нейтральных стран за обиду, снесенную ими, вследствие их слабости, от «владычицы морей». Таким образом они были насильственно удалены от берегов Франции, причем терялась столь существенная для французского ввоза и вывоза конкуренция. В ту пору открытых военных действий никакой другой флаг не был столь же безопасен от обид, как британский, так как ни один не был охраняем сильным военным флотом. Нейтральные страны искали у него защиты против грабежей французов, и над судоходством всего мира царила теперь эта единственная великая сила, потребности которой еще не вынуждали ее наложить на порабощенных непосильное для них ярмо.
К этому контролю над торговым мореходством и над значительной частью мирового сельскохозяйственного производства присоединялось еще все возраставшее поглощение европейской мануфактурной промышленности, обусловленное тем параличным состоянием, в которое привела мирную деятельность континентальных народов продолжительная война. Таким образом, в великой системе обращения и обмена товаров все операции более и более тяготели к Англии. По своей безопасности, доступности и близости к материку, на котором сосредоточивалась большая часть потребителей, заинтересованных в морской торговле, она являлась естественным складочным и распределительным центром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114