Теперь Наполеону предстояло во что бы то ни стало добиться действительного осуществления тех мероприятий, под которыми он заставил подписаться побежденных противников для поддержания своей Континентальной системы. Это вызывало усиленную личную бдительность с его стороны и настойчивое повторение требований, на что он находил неоспоримое основание в энергичных выражениях своих договоров с приморскими державами. На континенте, за исключением Пиренейского полуострова, за Венским договором последовал разорительный мир, который продолжался почти три года. Император возвратился в Фонтенбло 26 октября и сейчас же приступил к мероприятиям, путем которых надеялся покорить Великобританию, но которые неуклонно вели его, шаг за шагом, к собственному окончательному падению. Французская армия была выведена из Южной Германии, но не сразу, а постепенно, оставаясь подолгу в различных завоеванных или союзных странах, для того чтобы облегчить казну императора от расходов на их содержание, согласно неизменной политике Наполеона. Эвакуация была закончена не ранее 1 июня 1810 года. Сто тысяч человек, по преимуществу новобранцы, были направлены в Испанию вместе с императорской гвардией – обыкновенно «предтечей» самого императора, но лучшие войска, закаленные корпуса Даву и Массены, были сохранены для Северной Германии и голландских границ, с тем чтобы заставить население подчиниться требованиям континентальной блокады. Сам Наполеон не пошел в Испанию, и утомительная война шла там вяло, хотя и не без проблесков большей или меньшей энергии, в зависимости от качеств различных военачальников. Последним недоставало единства цели и согласия в действиях, так как не сдерживаемая отсутствующим Наполеоном взаимная ревность мешала им выполнить трудную задачу, которая требовала от каждого из них полного напряжения сил. Вокруг Лиссабона Веллингтон построил линию укреплений Торрес-Ведраса и таким образом поставил ногу на позиции в глубине полуострова так прочно, что все французские армии не могли пошатнуть его, пока великобританский флот стоял у него за спиной, обеспечивая ему сообщения и отступление; но Наполеон об этом ничего не знал.
Прежде всего было" необходимо привести к концу Испанскую войну, и император был глубоко озабочен этим, но Континентальная система все еще стесняла его и не позволяла ему сосредоточиться на чем-либо другом. «Дюрок уверял меня, – пишет Бурьен, – что император неоднократно высказывал сожаление о том, что втянулся в Испанскую войну; но с тех пор, как он должен там сражаться с англичанами, никакое соображение не могло бы заставить его прекратить эту войну, тем более что все, что он тогда делал, должно было защищать честь Континентальной системы…» Наполеон сказал Дюроку однажды: «Я не стою более за то, чтобы Жозеф был королем Испании, да и сам он мало интересуется этим. Я посадил бы туда первого попавшегося, если бы он мог только закрыть порты Испании для англичан». Военное положение в Испании настоятельно требовало собственного присутствия Наполеона – без последнего война была нескончаема. «Испанская язва», как он сам метко назвал эту войну, высасывала и людей, и деньги; и центром затруднений был Лиссабон, в котором британская морская сила нашла наконец удобное место для того, чтобы «запустить оттуда свои когти в бок Наполеона и непрестанно терзать его рану». Но император не мог решиться ни прекратить борьбу, ни принять на себя лично руководство ею. Испанцы и португальцы, при господствовавшей на полуострове анархии, могли мало содействовать британской торговле в качестве потребителей; тогда как на севере Европы, от Голландии до С.-Петербурга, хотя и согласившемся номинально на требования Наполеона, блокада нарушалась везде благодаря пассивному отношению и даже потворству администрации. Таким образом здесь, по мнению Наполеона, была область, в которой следовало поражать Великобританию. Пиренейский полуостров требовал от нее расхода людей и истощения казны, пополнять которую она могла лишь «собиранием дани» в торговых сношениях с Северной и Центральной Европой. Император поэтому решился поддерживать всеми силами как Пиренейскую войну, так и северную континентальную блокаду, – разделить свои силы между этими двумя целями, вместо того чтобы сосредоточить их на которой-либо одной и отдать свое непосредственное внимание Северу. Таким образом, именно морская сила Великобритании, презирая везде его усилия, вынудила его ступить на поле, которое выбрала сама, «соблазнила» его – до тех пор подававшего великий пример сосредоточения сил – разбросаться и привела его на путь, который в конце концов не дал ему иного выбора, как между отступлением в сознании своей немощности или движением вперед к верной гибели.
Наполеон предпочел идти вперед. Со времени Йенской кампании он занял своими и польскими войсками крепости Глогау, Кюстриц, Штетин и Данциг. Оттуда он господствовал на Одере и Висле и оказывал постоянное давление на Пруссию с целью получения от нее военных вознаграждений, которые остались еще за ней, сдерживать всякое враждебное движение с ее стороны и заставить ее исполнить требования его политики. Даву, самый суровый и самый талантливый из всех французских маршалов, вступил в командование этими крепостями, так же как и Ганновером с ганзейскими городами, где также расположились квартирами императорские войска. У устьев Эмса корпус Даву вошел в связь с корпусом маршала Удино, который растянулся оттуда вдоль границ Голландии к Бельгии и Булони. Таким образом все морское побережье, от Булони до Балтики, было занято французскими войсками, которые во всяком споре или колебании противника мощно поддерживали требования Наполеона и обеспечивали Континентальную систему как действительными вмешательствами, так и постоянной угрозой, связанной с их присутствием. «Эти меры были необходимы, – говорит Тьер, – чтобы заставить ганзейские города отказаться от коммерческих сношений с Великобританией и принудить к этому Голландию, которая относилась к коммерческой блокаде не с большим вниманием, как если бы она управлялась английским или германским принцем. Даже когда правительства пытались соблюдать вырванные от них Наполеоном обязательства, общества мало считались с этим и вели контрабандную торговлю, помешать которой оказывались бессильными самые энергичные меры. Наполеон решился вести лично этот род войны».
Голландия была первой жертвой. Как выше было сказано, Людовик Бонапарт старался постоянно препятствовать Континентальной системе. Наполеон потребовал теперь строгого подчинения блокаде, и для этой-то цели охрана голландских берегов и устьев рек была поручена французским таможенным офицерам. Он требовал также, чтобы американские суда, вошедшие в голландские порты с разрешения короля", были конфискованы. Людовик, хотя и соглашался уступить первому требованию и закрыть доступ в свои владения американским и другим нейтральным судам на будущее время, не мог, однако, заставить себя отдать императору те, которые вошли в Голландию с его собственного разрешения. Однако, будучи вынужден явиться в Париж к своему брату в ноябре месяце 1809 года, он угрозами и убеждениями был доведен до подчинения всем требованиям. Именно во время этих свиданий Наполеон, дав волю одному из тех взрывов гнева, которые усиливались у него с годами, опять проговорился, в каких фатальных тисках держала его Англия, и выдал намерения, уже сложившиеся в его уме. «Это Англия, – закричал он, – заставляет меня непрерывно увеличивать владения. Если бы не она, я не присоединил бы к своей империи Неаполя, Испании и Португалии. Я был вынужден бороться и расширить береговую линию своих владений для того, чтобы увеличить свои средства. Если англичане будут продолжать действовать так же, как теперь, то они заставят меня присоединить Голландию к моим приморским владениям, затем ганзейские города, наконец Померанию и, может быть, даже Данциг». Затем он внушил Людовику, чтобы тот косвенными путями сообщил британскому кабинету опасность доведения его до этих крайностей, в надежде, что страх может заставить Англию принять поставленные им условия мира, чтобы предотвратить присоединение Голландии к его империи.
Согласно этому, голландский банкир Лабушер, имевший обширные сношения с выдающимися английскими фирмами, был послан в Лондон, хотя и без формальных верительных грамот, и сообщил то, что желал Наполеон, министрам; но последние выказали мало интереса к этому сообщению. Каково бы ни было номинальное состояние Голландии, ответили они, она в действительности является только французской провинцией; а что касается до расширения Континентальной системы, то они ждут его не менее, чем увеличения тирании с увеличением господства Наполеона. Людовик был затем отправлен назад в Голландию, согласившись еще на уступку Франции всех своих провинций к западу от Рейна и на занятие берегов остальных провинций армией, частью голландской, частью французской, но под общим начальством французского генерала. Снедаемый чувством оскорбления, он лелеял по временам бессильные мысли о сопротивлении, которые, однако, выражались лишь в нанесении мелких обид французскому поверенному в делах и различных препятствиях французской оккупационной армии и французским таможенным офицерам. Наконец в июне 1810 года находившемуся перед Гарлемом отряду французских войск не были отперты ворота; и около того же времени один служащий при французском посольстве подвергся нападению со стороны местной черни в Гаге. Наполеон сейчас же приказал Удино войти не только в Гарлем, но и в Амстердам с барабанным боем и развернутыми знаменами, тогда как французские войска на севере и юге Голландии перешли через границы для поддержки оккупационной армии. 1 июля Людовик подписал свое отречение, которое было обнародовано 3-го: к этому времени он тайно оставил королевство для неизвестного назначения. 9-го Голландия была присоединена к империи имперским декретом. Столь желанные для Наполеона американские суда с их грузами были секвестрованы, и огромные склады колониальных продуктов, образовавшиеся при слабой блокаде Людовика, должны были пополнить императорскую казну, так как были допущены во Францию под обязательством уплаты пошлины в размере пятидесяти процентов их стоимости. Но за это непосредственное благодеяние состоятельные голландцы должны были заплатить безусловным отказом от торговых сношений с Англией, содержанием расположившихся у них на квартирах иностранных войск, а также морской и сухопутной конскрипцией.
Владычество Наполеона распространилось теперь до Эмса; но все еще настойчивыми ухищрениями контрабандисты и нейтральные суда успевали ввозить в пределы владений императора тропические продукты и британские мануфактуры. Правда, вследствие трудности этого дела цены на упомянутые товары, сравнительно с теми, какие стояли в Англии, вырастали на пятьдесят и даже сто процентов, но тем не менее на них был спрос. Вследствие, с одной стороны, британской блокады французского берега и, с другой стороны, ревностной поддержки этой блокады декретами самого Наполеона, население Франции должно было платить за товары значительно дороже, чем население других континентальных держав. Таким образом цели Наполеона разбивались вдвойне – так как он, задавшись намерением сломить Великобританию закрытием ей Доступа в остальную Европу, в то же время рассчитывал сделать Францию, как краеугольный камень своего могущества, самой цветущей державой и обеспечить для нее континентальный рынок, который должна была потерять ее соперница. Все иностранные товары уменьшались в цене с удалением рынка от Парижа. До союза кофе и сахар стоили в столице Наполеона втрое и вчетверо больше, чем в Голландии. Представления его северным державам сделались теперь еще более настойчивыми и угрожающими. Вымогая от Пруссии последний грош в одной ноте, он в следующей ноте предлагал сделать учет в ее долге на стоимость тех «покрытых» английскими лицензиями грузов, какие она захватит. Он угрожал Швеции новым занятием Померании, если большие караваны судов с британскими лицензиями будут допускаться в Штральзунд. Действительно, четыре пятых из числа судов, снабженных лицензиями, заходили в северные и Балтийские порты; только небольшая часть направлялась в блокированные порты Франции и Голландии. Благодаря настоятельным требованиям и присутствию французских войск Наполеону удалось заставить их захватить большую часть каравана из шестисот судов, которые вошли в Балтику летом 1810 года, но, будучи задержаны противными ветрами, не успели войти в порты вовремя, для того чтобы избежать захвата. Северная торговля приняла огромные размеры в 1809 году, когда Наполеон сражался под Веной, и правительства северных держав не были под его надзором; но теперь он мог дать себя почувствовать – и в северных портах было захвачено британского имущества приблизительно на сорок миллионов долларов. Удар этот серьезно отразился на испытывавшей уже тяжелое напряжение коммерческой системе Великобритании, и результаты его сказались уменьшением числа выданных лицензий с восемнадцати тысяч в 1810 году до семи с половиной тысяч в 1811 году.
Император шел дальше. Решив, после долгого размышления, что повышение цен на колониальные товары на пятьдесят процентов против лондонских идет в карман контрабандистов, он решился дозволить ввоз этих товаров под условием уплаты пошлины в названном размере. Явно не желая показать, что приходится делать шаг назад, он распространил это позволение только на те продукты, которые вывозились не из британских колоний; но при этом подразумевалось и было официально сообщено таможенным властям, что осмотр товаров не должен быть очень строгим. В этой увертке, говорит Тьер, состояла вся комбинация. Допустив таким образом законное обращение колониальных продуктов в империи и подчиненных ему странах, император «почувствовал свободу» совершить одну из таких огромных конфискаций, какие так существенно пополняли его шкатулку, оплачивавшую военные расходы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114