https://wodolei.ru/catalog/unitazy/Gustavsberg/
Встреча с самим собой на уровне ментального восприятия произвела на Мирослава именно такой эффект, как я и ожидал, — он получил способность игнорировать виртуальные образы, которые накладывает на сознание людей Иллюзион. Но ты никуда не исчез и остался существовать в виртуальности — ведь теоретически с тебя можно снять миллион копий, и все они будут полноценными личностями, идентичными тебе. Если хочешь знать, у тебя много двойников.
— Вот как?
— Да. С одним человеком, моим другом, произошло такое же расщепление, как и с Мирославом, правда, уже без моего участия. В определенном смысле ты являешься связующим звеном между многими людьми.
— Ты помогал мне? — спросил Странник.
— Да, отчасти. Мне было важно, чтобы с тобой ничего не случилось на первых порах. Ты ведь воспринимаешь происходящее с тобой как реальность, и под действием этой реальности ты мог сойти с ума или погибнуть как личность.
— Но потенциально я бессмертен и всемогущ?
— Потенциально да. Но для того чтобы осознать это и получить власть над миром, в котором ты находишься, надо очень глубоко проникнуть в суть законов, управляющих этим миром. Для обычного человека в том мире, где ты родился, это равнозначно достижению сатори.
— А в скольких реальностях я могу побывать?
— Во всех, какие созданы или будут созданы в виртуальной вселенной. Ты можешь стать хозяином любой из них или бесконечно переходить из одной в другую. Ограничений нет, только твое собственное желание.
— Но ведь я никогда не смогу выйти в настоящий мир, никогда мне не удастся перейти в другое состояние.
— Тебя беспокоит смена состояний? — Шелест усмехнулся. — Обычные люди тоже за всю жизнь не меняют своего состояния. А когда умирают, им остается только надеяться на перерождение. Ты в этом смысле счастливее их — ведь никто не знает возможностей развития виртуальной личности. И кроме того, таких, как ты, в сети много. Есть настоящие виртуальные клубы, где встречаются люди, давно лишившиеся своих реальных прототипов.
— Вот как? Я смогу встречаться в Омнисенсе с другими людьми, существующими так же, как я, виртуально? — спросил Странник. — Это было бы интересно.
— Я познакомлю тебя с одной девушкой, — улыбнулся Шелест. — Ее зовут Виктория.
Folder VII
E:\My Documents\B поисках себя
\Ideal.ist
• Open file 'ideal.ist'
• Executing with caution: rare type of file
Привычный мир исчез в одночасье, рассыпался, как горка орехов, как пепел сгоревшей бумаги, как розовые мечты восьмиклассницы; настоящая жизнь оказалась чуть гаже, чуть хуже, грязнее, неприветливее, чем оптимистичная иллюзия, в которой я жил раньше, но этого «чуть-чуть» с лихвой хватило, чтобы окунуться в океан горечи и завистливой тоски по утраченному, чтобы проклясть несправедливую судьбу, подсунувшую мне злого ангела Шелеста, и пасть духом ввиду невозможности что-либо изменить.
Казалось бы, запойный пессимизм должен был превратить мою жизнь в сплошное унылое похмелье отчаявшегося разума, прерываемое лишь периодами истеричного бешенства.
Но этого не случилось. Да, я чувствовал себя обманутым и разочарованным; да, я ненавидел Шелеста, хотя и понимал, что он, возможно, не заслуживает этого; да, я многого натерпелся и познал чувство безысходности, толкающее к барьеру смерти или к тупому смирению перед судьбой, что еще хуже. Но вместе с тем я ощущал что-то иное — некую непознанную прежде свободу, ощущение самодостаточности, отрешенности от всего мира, которой мне не хватало в предыдущей жизни.
Удивительное дело — узнав, что мир на самом деле устроен хуже, чем кажется, я вдруг понял, что мне нечего терять: работа — всего лишь борьба за кусок хлеба и право греть пузо не на диком пляже, а в солярии отеля; дружба — в лучшем случае синоним взаимовыгодного симбиоза, а когда и простого паразитизма; любовь — незамысловатый гормональный допинг плюс сеансы физкультуры; общественное признание — спровоцированный поверхностным общением с людьми самообман и потакание скрытому нарциссизму. Что мне ценности этого жалкого мира? Цветные тряпки и кривые зеркала.
И избавившись от всего, что составляло раньше смысл моей жизни, я обрел свободу. Я и только я отвечал за свои поступки, ничье мнение не имело для меня силы; одиночество среди людей сделало меня самостоятельным и свободным. После всего случившегося мне казались слишком мелкими обыденные человеческие желания, которые владели мною до сих пор. Как глупо, например, вкалывать полгода ради того, чтобы лежать на грязном песке у покрытой серой пеной воды, обнимая рябую толстуху, и воображать себя на коралловом пляже вдвоем с великолепной мулаткой! Бюргерские ценности протухли у меня на глазах, и мне не хотелось делать ничего из того, что я делал прежде. Да, обычные люди хорошо живут, их кормят сладкой жвачкой, им стелют мягкие постели и подкладывают нежных женщин, но им также надевают розовые очки, сквозь которые они с радостью смотрят на окружающую грязь, и видят несуществующие богатства, и радуются своему прозябанию.
А у меня больше нет очков, и ничего из того, что имеют сытые соотечественники, но я не хочу жевать соевое мясо, думая, что это парная баранина, или пить под видом родниковой воды хлорированный раствор. Пусть я буду голодным и злым, но зато я буду смотреть на мир собственными глазами. Так что теперь я не смогу вернуться обратно под сень Иллюзиона. И мне остается лишь два выхода: бесцельно барахтаться в одиночестве, пытаясь выжить в непростом постиллюзорном мире, или примкнуть к этому маньяку Шелесту, которого я успел проклясть за дарованные мне страдания.
* * *
Я стоял на коврике в прихожей квартиры Шелеста, пытаясь не думать о том, что только что дал согласие участвовать в преступной — в этом у меня не было никаких сомнений — деятельности хозяина квартиры. Ведь он сам признался, что за компьютерные преступления его разыскивают спецслужбы.
— Что стоишь — снимай ботинки и заходи, — позвал Шелестов.
Я нехотя разулся и остался стоять в мокрых носках — ноги я промочил на улице, случайно наступив в лужу, скрывавшую промоину в асфальте. От носков шибанул, словно струя кваса, кислый и вязкий запах немытых ног. Шелест втянул носом воздух и рассмеялся.
— Пахнешь, как настоящий мужчина. Проходи, осматривайся.
Квартира у Шелеста оказалась симпатичная — чистая, отремонтированная, с новым пушистым ковром, покрытой чехлами мебелью, моющимися обоями, которые хозяин не забывал мыть, и навесным потолком, с которого ничего не сыпалось и не подтекало. Примерно такая же квартира была у меня — в мире иллюзий. Я с завистью подумал, что Шелесту не так уж нужен тот мир, ведь он и в этом устроился неплохо. А меня, должно быть, вытащил в реальность для компании. Скотина.
— А обстановка у тебя недурна, — заметил я, не скрывая неприязни.
Обстановка была, по правде говоря, немного странная. Вся одежда висела в коридоре на вешалках, а шкафы отсутствовали. Книг не было ни одной, вместо них возле компьютерного столика высилась многоярусная стойка, набитая компакт-дисками. Повсюду располагались очень странные и совершенно нефункциональные предметы — какая-то почерневшая коряга, напоминавшая крокодила, очень высокая ваза белого фарфора с голубым орнаментом в китайском стиле, туристическая палатка, растянутая между вбитыми в плинтусы гвоздями и батареей, со стоящим у входа примусом и надписью «Здесь живет Бегемот» на пологе, и так далее.
В одной из комнат (всего их было три) я обнаружил целую коллекцию холодного оружия, которое было небрежно разложено на куске брезента вместо того, чтобы чинно висеть на стене. На серванте я увидел водолазный шлем с круглым окошечком, на подставке было выгравировано: «Дайвер — друг человека».
— Откуда у тебя этот шлем? — спросил я хозяина квартиры.
— Коллеги подарили, — Шелест передвигался по квартире босиком в черном махровом халате. — Я же бывший подводник. Чай будешь?
— Ты обещал ответить на мои вопросы, — напомнил я.
— Садись, — предложил Шелест.
Каких-то пять минут назад я стоял у его двери с заточкой в потном кулаке, собираясь воздать Шелесту за причиненные мне страдания. Не смог, не хватило характера. Получилось так, что я пришел расписаться в своем поражении, в том, что не могу ни отомстить ему, ни просто повернуться и уйти. И мне оставалось, страдая от горечи унижения, лишь принять его гостеприимство.
Теперь мы сидели на кухне, небольшой и уютной — теплый пол и обилие деревянных поверхностей делали ее похожей на дачный домик где-нибудь под Звенигородом. Шелестов разлил чай по стаканам, стоящим в старинных, потемневших от времени серебряных подстаканниках. Не спрашивая меня, он бросил в оба стакана по три куска рафинада и по дольке лимона — должно быть, привык жить в одиночестве, и такая простая мысль, что я могу не любить сладкий чай, не пришла ему в голову. Я подул на горячий напиток, потом взял чайную ложечку, на которой была выбита занятная надпись: «Меня не существует».
— До сих пор не могу поверить, что все это случилось, — сказал я. — Были у меня друзья, Саныч...
Голос дрогнул против моей воли, и я озлобленно уставился в свой стакан. С какой стати я плачусь этому Шелесту? Это же он во всем виноват!
— Жалко, конечно, — сказал Шелестов. — Не повезло тебе с приятелями. А друга иметь хотелось — настоящего, великодушного, сильного и доброго. Вот Иллюзион и подсунул тебе твоего Саныча...
— Что это такое? Ты говорил, это какая-то система контроля сознания, придуманная правительством? На основе нейрохимических проводников, рассеянных в воздухе?
— Вообще-то все обстоит немного по-другому, — сказал Шелест, прихлебывая чай. — Но для простоты можешь пока думать так. Правительству легче контролировать граждан, которые живут в мире, где они счастливы и довольны жизнью. Происходит это за счет всеобщего информационного поля, которое влияет на каждого человека, находящегося в пределах досягаемости крупных информационных центров — мегаполисов. В итоге люди перестают замечать все плохое и начинают приукрашивать действительность. Вот вы, компьютерщики, видите прогресс технологий, а кто-то наблюдает чуть ли не инопланетян, разгуливающих среди нас. Слушать ваши разговоры — это просто умора: каждый талдычит о своем, совершенно не обращая внимания на другого. Правда, вавилонского столпотворения не происходит — есть некая корреляционная функция, которая приводит ваши бредни к единому знаменателю. А правда жизни такова, что обычный мир каким был, таким и остался. И не очень-то он изменился за последнее десятилетие. Правительству это на руку — если удастся законсервировать перемены в обществе, то люди, которые правят сегодня, навсегда останутся у власти.
— Но почему? Почему людям обязательно видеть то, чего не существует?
— Ты живешь в реальности уже несколько дней. Тебе это нравится?
Я хмыкнул. Паскудная штука — жизнь. Мокрые ноги, опоздание на встречи, прорва всяких неуправляемых случайностей, которые постоянно нарушают твои замыслы, — от порвавшейся под мышкой рубашки до машины, которая норовит сбить тебя на пешеходном переходе. И постоянное ощущение беспомощности перед обстоятельствами.
— Ничего не получается, да? — спросил Шелест. — Дела идут не так, как хотелось бы. Все время попадаются какие-то подводные камни, которые тормозят твои начинания. И что бы ты ни пытался сделать, возникает масса проблем. Мир, в котором ты живешь, тебя не устраивает, а изменить его не в твоих силах. Рушатся мечты, разбиваются надежды. Ты уже столкнулся с этим?
Я вздохнул. Шелест прав — именно это я и чувствовал.
— А знаешь, сколько людей чувствовали то же самое до появления Иллюзиона? Девяносто из ста или даже девяносто пять. Зато теперь почти все они живут, вполне довольные своим существованием.
Шелест положил локти на стол, уставившись мне в глаза острым взглядом.
— Человек слишком слаб. Он слаб физически перед множеством опасностей, подстерегающих его на улице; он слаб духом в решении своих проблем. Ему всегда приходилось решать дилемму несоответствия окружающего мира человеческим воззрениям о том, каким должен быть этот мир. И решая эту проблему, люди переделывали мир вокруг себя. Теперь появился другой способ — увидеть действительность такой, какой ты хочешь ее видеть, не прикладывая никаких усилий. Слишком легкий способ, чтобы слабый человек не воспользовался им.
— И что ты предлагаешь? — пожал я плечами. — Если люди хотят обманываться — это их право.
— Я хочу сделать человека сильнее. Когда он сможет стать более сильным и независимым от окружающей его среды — я имею в виду каждого конкретного индивида, — тогда он не будет нуждаться в том, чтобы окружать себя иллюзиями. Ему не понадобится ни Иллюзион, ни компьютерный Омнисенс, ни другие виртуальные миры. Он сможет реализовать свои устремления в реальном мире. Вернуть человека к реальности — вот чего я хочу! Хороший лозунг, а?
— Каким образом? — усмехнулся я. — Дашь каждому по миллиону рублей, а лучше баксов?
— Деньги — ничто! — убежденно заявил Шелест и, видя мою кислую улыбку, добавил снисходительно: — Деньги — ничто, если на них нечего купить.
Он допил чай и съел лимонную корку.
— Я говорю об очень конкретных вещах. Физическая сила, живучесть, способность к регенерации. Если человек сможет выжить, попав в техногенную катастрофу, если ему будут не страшны несколько переломов и падение с высоты двадцати метров, если он сможет отращивать потерянные конечности и сожженную кожу, если он сумеет переносить жару и холод, меняя температурный режим организма... Все эти способности присутствуют у многих живых существ, не такая уж это фантастика. Если человек будет чувствовать себя менее уязвимым и беспомощным, если он будет силен, вынослив, полон энергии двадцать четыре часа в сутки, избавлен от болезней, ему просто неведомы станут сомнения и разочарования. Человеку будет интереснее менять мир, чем жить грезами, — если мир начнет таять под его пальцами, словно податливый пластилин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Вот как?
— Да. С одним человеком, моим другом, произошло такое же расщепление, как и с Мирославом, правда, уже без моего участия. В определенном смысле ты являешься связующим звеном между многими людьми.
— Ты помогал мне? — спросил Странник.
— Да, отчасти. Мне было важно, чтобы с тобой ничего не случилось на первых порах. Ты ведь воспринимаешь происходящее с тобой как реальность, и под действием этой реальности ты мог сойти с ума или погибнуть как личность.
— Но потенциально я бессмертен и всемогущ?
— Потенциально да. Но для того чтобы осознать это и получить власть над миром, в котором ты находишься, надо очень глубоко проникнуть в суть законов, управляющих этим миром. Для обычного человека в том мире, где ты родился, это равнозначно достижению сатори.
— А в скольких реальностях я могу побывать?
— Во всех, какие созданы или будут созданы в виртуальной вселенной. Ты можешь стать хозяином любой из них или бесконечно переходить из одной в другую. Ограничений нет, только твое собственное желание.
— Но ведь я никогда не смогу выйти в настоящий мир, никогда мне не удастся перейти в другое состояние.
— Тебя беспокоит смена состояний? — Шелест усмехнулся. — Обычные люди тоже за всю жизнь не меняют своего состояния. А когда умирают, им остается только надеяться на перерождение. Ты в этом смысле счастливее их — ведь никто не знает возможностей развития виртуальной личности. И кроме того, таких, как ты, в сети много. Есть настоящие виртуальные клубы, где встречаются люди, давно лишившиеся своих реальных прототипов.
— Вот как? Я смогу встречаться в Омнисенсе с другими людьми, существующими так же, как я, виртуально? — спросил Странник. — Это было бы интересно.
— Я познакомлю тебя с одной девушкой, — улыбнулся Шелест. — Ее зовут Виктория.
Folder VII
E:\My Documents\B поисках себя
\Ideal.ist
• Open file 'ideal.ist'
• Executing with caution: rare type of file
Привычный мир исчез в одночасье, рассыпался, как горка орехов, как пепел сгоревшей бумаги, как розовые мечты восьмиклассницы; настоящая жизнь оказалась чуть гаже, чуть хуже, грязнее, неприветливее, чем оптимистичная иллюзия, в которой я жил раньше, но этого «чуть-чуть» с лихвой хватило, чтобы окунуться в океан горечи и завистливой тоски по утраченному, чтобы проклясть несправедливую судьбу, подсунувшую мне злого ангела Шелеста, и пасть духом ввиду невозможности что-либо изменить.
Казалось бы, запойный пессимизм должен был превратить мою жизнь в сплошное унылое похмелье отчаявшегося разума, прерываемое лишь периодами истеричного бешенства.
Но этого не случилось. Да, я чувствовал себя обманутым и разочарованным; да, я ненавидел Шелеста, хотя и понимал, что он, возможно, не заслуживает этого; да, я многого натерпелся и познал чувство безысходности, толкающее к барьеру смерти или к тупому смирению перед судьбой, что еще хуже. Но вместе с тем я ощущал что-то иное — некую непознанную прежде свободу, ощущение самодостаточности, отрешенности от всего мира, которой мне не хватало в предыдущей жизни.
Удивительное дело — узнав, что мир на самом деле устроен хуже, чем кажется, я вдруг понял, что мне нечего терять: работа — всего лишь борьба за кусок хлеба и право греть пузо не на диком пляже, а в солярии отеля; дружба — в лучшем случае синоним взаимовыгодного симбиоза, а когда и простого паразитизма; любовь — незамысловатый гормональный допинг плюс сеансы физкультуры; общественное признание — спровоцированный поверхностным общением с людьми самообман и потакание скрытому нарциссизму. Что мне ценности этого жалкого мира? Цветные тряпки и кривые зеркала.
И избавившись от всего, что составляло раньше смысл моей жизни, я обрел свободу. Я и только я отвечал за свои поступки, ничье мнение не имело для меня силы; одиночество среди людей сделало меня самостоятельным и свободным. После всего случившегося мне казались слишком мелкими обыденные человеческие желания, которые владели мною до сих пор. Как глупо, например, вкалывать полгода ради того, чтобы лежать на грязном песке у покрытой серой пеной воды, обнимая рябую толстуху, и воображать себя на коралловом пляже вдвоем с великолепной мулаткой! Бюргерские ценности протухли у меня на глазах, и мне не хотелось делать ничего из того, что я делал прежде. Да, обычные люди хорошо живут, их кормят сладкой жвачкой, им стелют мягкие постели и подкладывают нежных женщин, но им также надевают розовые очки, сквозь которые они с радостью смотрят на окружающую грязь, и видят несуществующие богатства, и радуются своему прозябанию.
А у меня больше нет очков, и ничего из того, что имеют сытые соотечественники, но я не хочу жевать соевое мясо, думая, что это парная баранина, или пить под видом родниковой воды хлорированный раствор. Пусть я буду голодным и злым, но зато я буду смотреть на мир собственными глазами. Так что теперь я не смогу вернуться обратно под сень Иллюзиона. И мне остается лишь два выхода: бесцельно барахтаться в одиночестве, пытаясь выжить в непростом постиллюзорном мире, или примкнуть к этому маньяку Шелесту, которого я успел проклясть за дарованные мне страдания.
* * *
Я стоял на коврике в прихожей квартиры Шелеста, пытаясь не думать о том, что только что дал согласие участвовать в преступной — в этом у меня не было никаких сомнений — деятельности хозяина квартиры. Ведь он сам признался, что за компьютерные преступления его разыскивают спецслужбы.
— Что стоишь — снимай ботинки и заходи, — позвал Шелестов.
Я нехотя разулся и остался стоять в мокрых носках — ноги я промочил на улице, случайно наступив в лужу, скрывавшую промоину в асфальте. От носков шибанул, словно струя кваса, кислый и вязкий запах немытых ног. Шелест втянул носом воздух и рассмеялся.
— Пахнешь, как настоящий мужчина. Проходи, осматривайся.
Квартира у Шелеста оказалась симпатичная — чистая, отремонтированная, с новым пушистым ковром, покрытой чехлами мебелью, моющимися обоями, которые хозяин не забывал мыть, и навесным потолком, с которого ничего не сыпалось и не подтекало. Примерно такая же квартира была у меня — в мире иллюзий. Я с завистью подумал, что Шелесту не так уж нужен тот мир, ведь он и в этом устроился неплохо. А меня, должно быть, вытащил в реальность для компании. Скотина.
— А обстановка у тебя недурна, — заметил я, не скрывая неприязни.
Обстановка была, по правде говоря, немного странная. Вся одежда висела в коридоре на вешалках, а шкафы отсутствовали. Книг не было ни одной, вместо них возле компьютерного столика высилась многоярусная стойка, набитая компакт-дисками. Повсюду располагались очень странные и совершенно нефункциональные предметы — какая-то почерневшая коряга, напоминавшая крокодила, очень высокая ваза белого фарфора с голубым орнаментом в китайском стиле, туристическая палатка, растянутая между вбитыми в плинтусы гвоздями и батареей, со стоящим у входа примусом и надписью «Здесь живет Бегемот» на пологе, и так далее.
В одной из комнат (всего их было три) я обнаружил целую коллекцию холодного оружия, которое было небрежно разложено на куске брезента вместо того, чтобы чинно висеть на стене. На серванте я увидел водолазный шлем с круглым окошечком, на подставке было выгравировано: «Дайвер — друг человека».
— Откуда у тебя этот шлем? — спросил я хозяина квартиры.
— Коллеги подарили, — Шелест передвигался по квартире босиком в черном махровом халате. — Я же бывший подводник. Чай будешь?
— Ты обещал ответить на мои вопросы, — напомнил я.
— Садись, — предложил Шелест.
Каких-то пять минут назад я стоял у его двери с заточкой в потном кулаке, собираясь воздать Шелесту за причиненные мне страдания. Не смог, не хватило характера. Получилось так, что я пришел расписаться в своем поражении, в том, что не могу ни отомстить ему, ни просто повернуться и уйти. И мне оставалось, страдая от горечи унижения, лишь принять его гостеприимство.
Теперь мы сидели на кухне, небольшой и уютной — теплый пол и обилие деревянных поверхностей делали ее похожей на дачный домик где-нибудь под Звенигородом. Шелестов разлил чай по стаканам, стоящим в старинных, потемневших от времени серебряных подстаканниках. Не спрашивая меня, он бросил в оба стакана по три куска рафинада и по дольке лимона — должно быть, привык жить в одиночестве, и такая простая мысль, что я могу не любить сладкий чай, не пришла ему в голову. Я подул на горячий напиток, потом взял чайную ложечку, на которой была выбита занятная надпись: «Меня не существует».
— До сих пор не могу поверить, что все это случилось, — сказал я. — Были у меня друзья, Саныч...
Голос дрогнул против моей воли, и я озлобленно уставился в свой стакан. С какой стати я плачусь этому Шелесту? Это же он во всем виноват!
— Жалко, конечно, — сказал Шелестов. — Не повезло тебе с приятелями. А друга иметь хотелось — настоящего, великодушного, сильного и доброго. Вот Иллюзион и подсунул тебе твоего Саныча...
— Что это такое? Ты говорил, это какая-то система контроля сознания, придуманная правительством? На основе нейрохимических проводников, рассеянных в воздухе?
— Вообще-то все обстоит немного по-другому, — сказал Шелест, прихлебывая чай. — Но для простоты можешь пока думать так. Правительству легче контролировать граждан, которые живут в мире, где они счастливы и довольны жизнью. Происходит это за счет всеобщего информационного поля, которое влияет на каждого человека, находящегося в пределах досягаемости крупных информационных центров — мегаполисов. В итоге люди перестают замечать все плохое и начинают приукрашивать действительность. Вот вы, компьютерщики, видите прогресс технологий, а кто-то наблюдает чуть ли не инопланетян, разгуливающих среди нас. Слушать ваши разговоры — это просто умора: каждый талдычит о своем, совершенно не обращая внимания на другого. Правда, вавилонского столпотворения не происходит — есть некая корреляционная функция, которая приводит ваши бредни к единому знаменателю. А правда жизни такова, что обычный мир каким был, таким и остался. И не очень-то он изменился за последнее десятилетие. Правительству это на руку — если удастся законсервировать перемены в обществе, то люди, которые правят сегодня, навсегда останутся у власти.
— Но почему? Почему людям обязательно видеть то, чего не существует?
— Ты живешь в реальности уже несколько дней. Тебе это нравится?
Я хмыкнул. Паскудная штука — жизнь. Мокрые ноги, опоздание на встречи, прорва всяких неуправляемых случайностей, которые постоянно нарушают твои замыслы, — от порвавшейся под мышкой рубашки до машины, которая норовит сбить тебя на пешеходном переходе. И постоянное ощущение беспомощности перед обстоятельствами.
— Ничего не получается, да? — спросил Шелест. — Дела идут не так, как хотелось бы. Все время попадаются какие-то подводные камни, которые тормозят твои начинания. И что бы ты ни пытался сделать, возникает масса проблем. Мир, в котором ты живешь, тебя не устраивает, а изменить его не в твоих силах. Рушатся мечты, разбиваются надежды. Ты уже столкнулся с этим?
Я вздохнул. Шелест прав — именно это я и чувствовал.
— А знаешь, сколько людей чувствовали то же самое до появления Иллюзиона? Девяносто из ста или даже девяносто пять. Зато теперь почти все они живут, вполне довольные своим существованием.
Шелест положил локти на стол, уставившись мне в глаза острым взглядом.
— Человек слишком слаб. Он слаб физически перед множеством опасностей, подстерегающих его на улице; он слаб духом в решении своих проблем. Ему всегда приходилось решать дилемму несоответствия окружающего мира человеческим воззрениям о том, каким должен быть этот мир. И решая эту проблему, люди переделывали мир вокруг себя. Теперь появился другой способ — увидеть действительность такой, какой ты хочешь ее видеть, не прикладывая никаких усилий. Слишком легкий способ, чтобы слабый человек не воспользовался им.
— И что ты предлагаешь? — пожал я плечами. — Если люди хотят обманываться — это их право.
— Я хочу сделать человека сильнее. Когда он сможет стать более сильным и независимым от окружающей его среды — я имею в виду каждого конкретного индивида, — тогда он не будет нуждаться в том, чтобы окружать себя иллюзиями. Ему не понадобится ни Иллюзион, ни компьютерный Омнисенс, ни другие виртуальные миры. Он сможет реализовать свои устремления в реальном мире. Вернуть человека к реальности — вот чего я хочу! Хороший лозунг, а?
— Каким образом? — усмехнулся я. — Дашь каждому по миллиону рублей, а лучше баксов?
— Деньги — ничто! — убежденно заявил Шелест и, видя мою кислую улыбку, добавил снисходительно: — Деньги — ничто, если на них нечего купить.
Он допил чай и съел лимонную корку.
— Я говорю об очень конкретных вещах. Физическая сила, живучесть, способность к регенерации. Если человек сможет выжить, попав в техногенную катастрофу, если ему будут не страшны несколько переломов и падение с высоты двадцати метров, если он сможет отращивать потерянные конечности и сожженную кожу, если он сумеет переносить жару и холод, меняя температурный режим организма... Все эти способности присутствуют у многих живых существ, не такая уж это фантастика. Если человек будет чувствовать себя менее уязвимым и беспомощным, если он будет силен, вынослив, полон энергии двадцать четыре часа в сутки, избавлен от болезней, ему просто неведомы станут сомнения и разочарования. Человеку будет интереснее менять мир, чем жить грезами, — если мир начнет таять под его пальцами, словно податливый пластилин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40