https://wodolei.ru/catalog/mebel/100cm/ 

 

Разве не видит каждый из нас, что наибольший интерес для него представляет заслужить признание, уважение, благоволение окружающих его существ и воздержаться от всего, что может навлечь на него порицание, презрение и злобу общества? Как бы мало времени ни продолжались празднество, беседа, визит, разве не хочет каждый человек играть приличную роль, приятную для него самого и других?
Если эта жизнь является лишь переходом к другой, попытаемся же сделать этот переход легче, а это может быть только в том случае, если мы будем внимательны к своим спутникам.
Религия, печально занимающаяся своими мрачными мечтами, представляет нам человека странником на земле; из этого она делает вывод, что для более надежного странствия он должен уединяться, отстраняться от всех приятных вещей, которые попадутся на его пути, лишить себя удовольствий, могущих избавить от усталости и дорожной скуки. Стоическая и печальная философия дает иногда советы, так же мало осмысленные, как и религия. Но более разумная философия манит нас рассыпать цветы по всему жизненному пути, отбросить меланхолию и панический страх, связать наши интересы с интересами наших товарищей по путешествию, развлечься весельем и честными удовольствиями от трудов и переходов, на которых мы столь часто находимся в опасности. Эта философия дает нам почувствовать, что для того, чтобы приятно путешествовать, мы должны воздержаться от всего, что могло бы повредить нам самим, и избегать заботливо того, что могло бы сделать нас ненавистными нашим спутникам.

§178

Спрашивают, какими мотивами может руководиться атеист для того, чтобы делать добро. У него могут быть мотивы нравиться самому себе, нравиться себе подобным, жить счастливо и спокойно, стать любимым и уважаемым людьми, существование и расположение коих значительно более реальны и изучены, чем существование и расположение существа, которое невозможно постичь. Могут ли те, кто не боится бога, бояться чего бы то ни было? Они могут бояться людей, они могут бояться презрения, бесчестия, наказания и мести законов; наконец они могут бояться самих себя, угрызений совести, которые испытывают все те, у кого совесть заслужила ненависть им подобных.
Совесть – внутреннее свидетельство, которое мы даем сами себе в том, что мы действуем добросовестно, чтобы заслужить уважение либо порицание существ, с которыми мы живем. Эта совесть основана на непосредственном знании людей и тех чувств, которые наши действия должны вызвать в них. Совесть для набожного человека состоит в убеждении, что он нравится либо не нравится своему богу, о коем не имеет ни малейшего представления, темные и сомнительные намерения коего возвещены ему лишь подозрительными людьми, знающими не больше, чем он сам, о сущности божества и редко согласными между собой в том, кто нравится богу и кто не нравится. Одним словом, совесть легковерного человека управляется людьми, совесть коих ложна, а интересы тушат свет разума.
Может ли быть совесть у атеиста? Каковы мотивы, заставляющие его воздержаться от скрытых пороков и тайных преступлений, о которых не знали бы другие люди и за которые закон никогда не мог бы покарать его? Он может быть вполне убежден постоянным опытом, что в природе вещей не существует такого порока, который сам не наказал бы того, кто его совершил. Хочет он сохранить свою жизнь? Он будет избегать всех излишеств, которые способны повредить его здоровью; он никогда не захочет влачить жалкое существование и быть в тягость и самому себе, и другим. Что касается тайных преступлений, он воздержится от них из боязни быть вынужденным краснеть перед самим собой, а от своих глаз никуда не спасешься. Если же он разумен, то будет знать цену уважению, которое честный человек должен иметь к самому себе. Он будет знать кроме того, что неожиданные обстоятельства могут открыть другим его поведение, которое он заинтересован скрыть от них.
Загробный мир не снабжает никакими мотивами делать добро тех, которые не находят сами мотивов в этом мире.

§179

«Атеист-теоретик, – скажет нам теист, – может быть честным человеком, но его произведения образуют атеистов-политиков. Государи и министры, не сдерживаемые больше боязнью бога, предадутся без зазрения совести страшнейшим излишествам». Но, каким бы ни предполагать разврат атеиста на троне, разве может этот разврат когда-нибудь быть сильнее и вреднее, чем у стольких завоевателей, тиранов, преследователей, гордецов, распутных придворных, которые, не будучи атеистами и, наоборот, будучи часто очень религиозными, набожными, заставляли стонать человечество под тяжестью их преступлений? Разве государь-атеист может принести больше зла миру, чем Людовик XI, Филипп II, Ришелье, соединявшие религию с преступлением? Нет ничего более редкого, чем государи-атеисты, но нет также ничего более обычного, чем тираны и министры, крайне злые и крайне религиозные.

§180

Каждый человек, ум которого способен рассуждать, не может не знать своих обязанностей, не открыть отношений, существующих между людьми, не размышлять о собственной природе, не может не распознавать своих нужд, склонностей, желаний и не понимать того, что необходимо для его собственного благосостояния. Его размышления, естественно, ведут к познанию морали, существенной для тех, кто живет в обществе. Каждый человек, любящий проверять самого себя, изучать, отыскивать основы вещей, не имеет обычно очень опасных страстей; самой сильной страстью его является желание познать истину, и его гордость – в том, чтобы представить ее другим. Философия способна возделывать и сердце, и ум. Разве, с точки зрения нравов и честности, тот, кто мыслит и рассуждает, не имеет явного преимущества перед тем, кто возвел в принцип желание никогда не рассуждать?
Если невежество полезно священникам и притеснителям человеческого рода, то оно крайне пагубно для общества. Человек, лишенный знаний, не может использовать свой разум как следует; человек, лишенный разума и знаний, – дикарь, которого на каждом шагу могут вовлечь в преступление. Мораль, то есть познание обязанностей, приобретается лишь путем изучения человека и его отношений. Тот, кто никогда не рассуждает о самом себе, никогда не узнает истинной морали и шагает по дороге добродетели неуверенными шагами. Чем меньше люди рассуждают, тем они злее. Дикари, государи, вельможи, подонки общества являются обычно самыми злыми из людей, потому что они рассуждают меньше всего.
Святоша никогда не рассуждает, да и остерегается рассуждать. Он боится всякой критики; он следует авторитету, и часто ложная совесть даже делает его святой обязанностью свершить зло. Неверующий рассуждает, он прибегает к опыту и предпочитает его предрассудкам. Если он рассуждал правильно, его совесть просветилась; он находит для свершения добрых дел более реальные мотивы, чем набожный человек, мотивами которого являются призраки и который никогда не слушается разума. Разве мотивы неверующего не достаточно сильны, чтобы уравновесить его страсти? Так ли он ограничен, чтобы не знать наиболее реальных интересов, которые должны были бы его сдерживать? Хорошо! Он будет тогда порочен и зол; но тогда он будет не хуже, не лучше, чем столько верующих людей, которые, несмотря на религию и ее возвышенные предписания, все же применяют такой образ действий, который эта религия осуждает. Нужно ли меньше бояться верующего убийцы, чем убийцы, не верующего ни во что? Разве набожный тиран менее тираничен, чем нерелигиозный тиран?

§181

Последовательные люди крайне редки. Воззрения влияют на их поведение потому, что оказываются согласующимися с их темпераментом, страстями, интересами. Религиозные воззрения, судя по каждодневному опыту, производят много зла и очень мало добра; они вредны, потому что слишком часто согласуются лишь со страстями тиранов, гордецов, фанатиков и священников; они не производят никаких действий, так как неспособны противостоять текущим интересам огромного количества людей. Религиозные принципы всегда отбрасываются в сторону, когда они противоречат горячим желаниям людей; тогда, даже не будучи безбожниками, люди начинают вести себя так, как будто они никогда не верили.
Можно ошибиться, если захотеть судить о воззрениях людей по их поведению либо об их поведении по воззрениям. Очень религиозный человек, независимо от антиобщественных и жестоких принципов кровожадной религии, может быть иногда, благодаря счастливой непоследовательности, человечным, терпимым, мягким; но тогда принципы его религии не согласуются с мягкостью его характера. Распутник, скандалист, ханжа, прелюбодей, мошенник часто демонстрируют нам, что у них – наиболее правильное представление о нравах.
Почему они не проводят его на практике? Потому что их темперамент, их интересы, их привычки совершенно не согласуются с возвышенными теориями. Суровые принципы христианской морали, которые столько людей считают божественными, лишь очень слабо влияют на поведение тех, кто проповедует их другим. Не говорят ли они нам ежедневно, чтобы мы делали то, что они проповедуют, и не делали так, как они это делают?
Последователи религии особенно часто называют неверующих развратниками. Вполне возможно, что у многих неверующих беспутные нравы; эти нравы вытекают из их темперамента, а не из их воззрений. Но что общего имеет их поведение с воззрениями? Разве безнравственный человек не может быть хорошим доктором, архитектором, геометром, логиком, метафизиком, мыслителем? Ведь человек с беспорочным поведением может быть невеждой во многих вещах и очень плохо рассуждать. Когда дело касается истории, для нас маловажно, кто создал ее. Не судите же о людях по их воззрениям ни о воззрениях по людям; судите о людях по их поведению, а об их воззрениях – по их согласованности с опытом, разумом, пользой для человеческого рода.

§182

Каждый рассуждающий человек быстро становится неверующим, потому что рассуждения доказывают ему, что богословие – это лишь цепь призраков; что религия противна всем принципам здравого смысла; что она вносит оттенок лжи во, все человеческие знания. Чувственный человек становится неверующим потому, что видит, что религия, далекая от того, чтобы сделать людей более счастливыми, является первоисточником величайших беспорядков и постоянных бедствий, от которых страдает человечество. Человек, который ищет благосостояния и спокойствия для себя, критически подходит к религии и выходит из заблуждения относительно нее потому, что находит столь же неудобным, как и бесполезным, проводить жизнь в страхе перед призраками, созданными для того, чтобы пугать баб либо детей.
Если иногда распутство, никогда не рассуждающее, ведет к безверию, то человек с установившимися нравами имеет достаточно законные основания анализировать свою религию и выбросить ее из своего ума. Слишком слабые, чтобы внушить страх злодеям, в которых пороки пустили глубокие корни, ужасы религии сокрушают, мучат, подавляют воображение беспокойных людей. Души людей мужественны и деятельны? В таком случае они быстро скинут с себя ярмо, которое они носили со стоном. Души людей слабы и боязливы? В таком случае они будут нести это ярмо всю свою жизнь; они постареют дрожа от страха или, по меньшей мере, будут жить в подавляющей неуверенности.
Священники сделали своего бога существом столь злым, свирепым, способным навести тоску, что очень мало людей в мире не хотели бы в глубине души, чтобы этот бог не существовал. Никогда нельзя жить счастливо, когда все время дрожишь от страха. Вы, святоши, почитаете страшного бога? Конечно вы ненавидите его, вы хотели бы, чтобы он не существовал. Разве можно не хотеть небытия либо уничтожения господина, представление о котором лишь мучит человеческий ум? Черные краски, употребляемые священниками для живописания божества, возмущают сердце заставляют его ненавидеть и бросить это божество.

§183

Если страх создал богов, то лишь страх и поддерживает их власть над умами смертных; их так приучили дрожать при одном упоминании имени божества, что оно стало для людей призраком, домовым, букой, который мучит их и представление о котором отбивает у них мужество даже хотеть избавиться от этих мучений. Они боятся, что невидимый призрак поразит их, если хотя бы на мгновение они перестанут его бояться. Набожные люди слишком боятся своего бога, для того чтобы искренно любить его; они служат ему, как рабы, которые, не имея возможности ускользнуть от могущества своего господина, льстят ему и, после долгой лжи, в конце концов начинают убеждать себя, что они его действительно любят. Из необходимости они делают добродетель. Любовь набожных людей к своему богу и рабов к своим деспотам есть лишь рабская, лживая преданность, вынужденная силой, преданность в которой сердце не принимает никакого участия.

§184

Христианские доктора богословия сделали своего бога мало достойным любви, и многие из них считали своей обязанностью освободить людей от необходимости любить его, – богохульство, заставляющее трепетать остальных докторов богословия, менее искренних! Святой Фома утверждал, что мы обязаны любить бога тотчас же, как только начнем владеть своим разумом. Иезуит Сирмон возразил ему, что это слишком рано. Иезуит Васкэц уверяет, что бога достаточно любить в минуту смерти. Гуртадо, менее покладистый, говорит, что бога следует любить раз в каждый год. Генрикэц удовлетворяется тем, чтобы бога любили раз в пять лет. Сатус согласен, чтобы бога любили по воскресеньям. Что же выбрать? – спрашивает отец Сирмон, прибавляя, что Суарэц хочет, чтобы бога любили иногда; но в какое время? Сирмон предоставляет вам судить об этом, сам он не может сделать этого. Если – говорит он, – такой ученый доктор не знает, кто же может это знать? Тот же иезуит Сирмон продолжает, говоря, что бог «не велит нам любить его любовью страсти и не обещает нам спасения при условии, если мы отдадим ему наше сердце;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30


А-П

П-Я