Дед Апо выдвигал такие обвинения:
– Настоятель появился в совершенно непристойном виде, начал носиться с криками и делал все, чтобы вызвать беспорядок и переполох среди преподавателей и детей, посетивших храм для совершения молебна о даровании победы в войне. Можно ли оправдать подобное хулиганство? До реставрации Мэйдзи где-то в глуши, может быть, и полагали, что такие танцы способны умилостивить богов. Темные люди действительно верили в это. Однако Мисима-дзиндзя уже давным-давно занесен в «Книгу не облагаемых налогом храмовых владений» и испокон веков почитается всеми уважаемыми добропорядочными людьми. Поступок, совершенный настоятелем, оскорбляет храм и его божество Котосиронуси-но-ками, это есть злое деяние, наносящее урон синтоистской религии Великой Японской империи. Причем настоятель совершил его в знаменательный день, когда дети под руководством директора школы и преподавателей молились о даровании победы в войне. Если это не антипатриотический поступок, то что тогда можно назвать антипатриотическим? В тот день школьники посетили храм, чтобы вознести молитву о победоносном завершении священной войны, о ниспослании успехов солдатам императорской армии, отправившимся на фронт из этой деревни. Никому не дано право насмехаться над святыми чувствами или препятствовать их проявлению. А настоятель храма Мисима-дзиндзя выскочил совершенно голым и начал буйствовать. Есть ли этому оправдания? – вопрошал в заключение дед Апо.
Дед Пери в ответ на сыпавшиеся одно за другим обвинения деда Апо, исполнявшего роль директора школы, лишь пренебрежительно хмыкал носом, всем своим видом демонстрируя презрение к этому инсценированному суду. Я не то чтобы потерял доверие к ним, но через какое-то время почувствовал безысходную грусть и тоску. Вряд ли отец-настоятель, так решительно сражавшийся в дни пятидесятидневной войны в девственном лесу, погибнет у Дороги мертвецов. Но сможет ли он снова вернуться в храм, стоявший на самом высоком месте долины, в качестве его настоятеля? Не исключено, что его вообще увезут жандармы…
Однако, когда собрались служащие сельской управы во главе со старостой, полицейский и старики долины и горного поселка и директор школы обратился к деду Апо и деду Пери, чтобы услышать их мнение, они произнесли заранее подготовленную речь в защиту отца-настоятеля и отстояли его. Началось с утверждения, что отец-настоятель рехнулся. Дед Апо это обвинение решительно отверг как человек, знакомый с его многолетними исследованиями местных легенд, и директор школы сразу же с ним согласился. Видимо, ему было мало того, чтобы отца-настоятеля просто признали душевнобольным и на этом основании лишили должности; директор школы решил пойти дальше – любыми средствами добиться, чтобы настоятелем занялась жандармерия. Если это произойдет, считал директор школы, то старики долины и горного поселка, которые смотрят на него как на чужака, вынуждены будут признать его авторитет. И вот тут, когда директор школы, соглашаясь, что поведение отца-настоятеля – это поведение вполне нормального человека, поставил ему в вину непристойный наряд и танец, удар принял на себя дед Пери. Своим выступлением он наголову разбил обвинение.
– Отец-настоятель, – заявил он, – не ограничивая сферу своей деятельности исполнением обязанностей служителя храма, в течение многих лет изучает предания и обычаи этого края. И делает это на вполне профессиональном уровне. – Дед Пери подчеркнул последние слова, пустив в ход свой авторитет ученого, к чему прибегал лишь в самых крайних случаях. – Его исследования связаны с богами этого края, восставшими против прихода сюда богов Долины Высокого неба, то есть предков его величества императора, которые были изгнаны отсюда и объявлены демонами.
Директор распалился.
– Разве же укрывшиеся в горах местные боги, не признающие богов Долины Высокого неба, не есть самые настоящие демоны, разве они не духи зла, которые противятся летосчислению Великой Японской империи, ведущему начало с эры богов? – пытался он заткнуть рот деду Пери. – Неужели человек, изучающий демонов и поклоняющийся злым богам, не является самым что ни на есть непатриотом из непатриотов? И такой человек, как это ни абсурдно, остается настоятелем храма в долине! В довершение всего сейчас, когда идет священная война и мы переживаем трудное время, он помешал детям вознести молитву о ниспослании победы и при этом еще нарядился демоном. Имеем ли мы право свести все происшедшее к простому недоразумению, касающемуся одной-единственной горной деревушки?
Дед Пери ответил на это так:
– Вы совершенно правы, настоятель изучал демонов – поверженных богов, которые скрылись в бескрайних лесах, окружающих эту долину. Он выяснил, как отражено падение богов в местном фольклоре, а потом, облачившись в соответствующий наряд, в ритуальном танце представил нам одного из этих демонов. Столь самоотверженный многолетний труд и столь смелое представление не было бы по силам человеку, страдающему душевной болезнью. Все говорит о том, что подобное предприятие требовало совершенно здоровой психики и тщательного обдумывания. Настоятель облачился в наряд одного из поверженных богов этого края, обратившихся в демонов и укрывшихся в лесу, и в то утро, когда дети пришли в храм молиться о даровании победы, предстал перед ними в таком обличье. Демон вторгается во владения богов Долины Высокого неба. Что же означал его танец? Своим танцем он разоблачал низость и подлость врагов императора в священной войне, которую ведет армия Великой Японской империи в Китае, в странах Южных морей и на Тихом океане. Смысл танца подчеркивался нарочитой вульгарностью наряда. Все движения – предельно содержательны. Настоятель явился в обличье духа зла, не пользующегося популярностью в Великой Японской империи, но само здание храма не осквернил – он отступил, стремительно кружась в танце. Так он изобразил поражение в схватке с почитаемым в долине богом – хранителем храма Котосиронуси-но-ками. Высокий смысл этого ритуального танца в честь бога-покровителя, этого символического изображения схватки с невидимым противником – такие танцы приняты повсеместно – заключается в том, что бог-покровитель обратил демона в бегство на глазах у детей, пришедших в храм, чтобы вознести молитву о даровании победы. Исполнив этот танец, настоятель удалился в лес, что должно было убедить детские сердца в ничтожестве тех, кто выступает против Великой Японской империи. И вот в это ритуальное действо грубо вмешался директор школы. Настоятель изображал схватку демона с невидимым противником в честь бога, и только бог был властен низвергнуть его. Директор школы не имел права удерживать настоятеля. В ответ тот вынужден был избить его, а это было нелегко – ведь директор школы, сознавая свой долг, изо всех сил сопротивлялся. Тем временем у настоятеля созрел план: якобы уверившись, что сам бог покровительствует противнику, он в панике бежал в лес, чем и завершил задуманный ритуал. Настоятель оставался в лесу в течение пяти дней, после чего, отмывшись от краски, вернулся в храм. Какие же антисинтоистские, антигосударственные умыслы содержали его действия? Скорее, самого директора школы следует привлечь к ответственности за то, что, удерживая в этот день настоятеля, он на глазах детей осквернил ритуал, уходящий своими корнями в народные обычаи. Исходя из характера действа, совершенного настоятелем, мы вполне можем утверждать, что человек, вступивший в единоборство с демоном, присвоил себе права бога.
Тут директор школы понял, что остался в полной изоляции. К нам на Сикоку он был назначен по состоянию здоровья – ему был рекомендован мягкий климат (служа в Маньчжурии заместителем директора средней школы, он заболел туберкулезом и некоторое время провел в больнице). Не зная народных обычаев нашего края, он не мог опровергнуть деда Пери, аргументы которого произвели огромное впечатление на присутствующих стариков – это было совершенно ясно. И хотя то, что говорил дед Пери, попахивало неубедительной софистикой, первое сражение директор школы проиграл. Только позже, обманом перетянув на свою сторону некоторых учителей – уроженцев наших мест, он получил от них подтверждение, что подобный ритуал никогда раньше не совершался. После этого директор воспылал ненавистью не только к отцу-настоятелю, но и к деду Апо и деду Пери.
Споры, возникшие в связи с танцем отца-настоятеля, которым он встретил детей нашей долины, пришедших в храм помолиться о даровании победы, стали утихать, но, сестренка, сам отец-настоятель, выслушав подробный отчет деда Апо и деда Пери, остался недоволен их действиями – это и мне сразу же стало абсолютно ясно. Дед Пери, предельно откровенный даже со мной, ребенком, потом с грустью спрашивал меня:
– Может быть, мы чем-то обидели твоего отца? Неужели он рассердился за то, что мы защищаем его таким необычным способом?
Так или иначе, но после того, что произошло, он перестал приглашать к себе в храм специалистов в области небесной механики. И снова принялся вдалбливать в меня мифы и предания деревни-государства-микрокосма, но, правда, теперь уже без свидетелей.
4
Я испытывал огромное уважение и даже любовь к близнецам – специалистам по небесной механике, являвшимся носителями какой-то иной, универсальной культуры, отличной от культуры нашего края, более того, я воспринимал их как олицетворение культуры в самом высоком смысле этого слова. И все же я чувствовал, что отец-настоятель в чем-то прав, выразив молчаливое недовольство тем, как они защищали его, стараясь удержать директора школы от доноса. Правда, понять, откуда у меня такое ощущение, я был еще не способен. При этом мне казалось, что я и сам уже не принимаю с открытым сердцем самых добрых намерений деда Апо и деда Пери, и от этого мне становилось еще горше. Сейчас я мог бы так объяснить возникшую передо мной дилемму: умом я был на их стороне, а подсознательно держал сторону отца-настоятеля, на котором лежала тень Разрушителя. А косвенно это подтверждалось тем, что в меня часто вселялся злой дух, на меня находило какое-то странное наваждение.
Сам я толком не понимал истинной природы такого наваждения и поэтому не мог осознать, почему в меня вдруг вселялся злой дух. И с каких пор – я не в состоянии точно ответить, но именно эта одержимость была одним из первых воспоминаний моей жизни. В конце концов я решил про себя, что злым духом был Разрушитель. Воспоминания, которые я сейчас в себе воскрешаю, неясны и зыбки. Вначале во мне возникало лишь ощущение скованности тела и души, назвать это вселением злого духа – явное преувеличение. Если использовать сравнение, пришедшее мне на ум тогда, в детстве, такое ощущение, скорее всего, могло быть у человека, завернутого во влажную звериную шкуру. Жители горного поселка ходили в лес промышлять колонков и белок-летяг. Их освежевывали, шкурки выворачивали наизнанку, прибивали к доскам и сушили, выставив на солнце. И вот мне казалось, будто мое тело и душа втиснуты в мешок из такой же шкуры, вывернутой влажным мехом внутрь. В этом, собственно, и не было ничего мучительного или неприятного – просто страшно. И сколько бы раз это ни повторялось, страх не исчезал. Казалось, что тебя, совсем крохотного, обнимает огромный мешок из шкуры, вывернутой влажным мехом внутрь, ты словно бы заключен в темную утробу великана…
Превращение в горошинку, упрятанную в утробу великана, – я это, помню совершенно отчетливо – всегда было связано с преследовавшей меня в детстве зубной болью. Я был в полном смысле слова взращен на зубной боли. Как только она начиналась, я расковыривал вспухшую десну осколком камня и, когда оттуда фонтаном начинала хлестать кровь, с воплем терял сознание. Да, мое поведение действительно было странным. С точки зрения здравого смысла раздирать вспухшую десну осколком камня – это безумие. Но если вспомнить о вселявшемся в меня злом духе, то я только так и должен был поступать. Каждый раз, когда у меня начиналась зубная боль, даже самая пустяковая, она загоняла меня в чрево великана. Там, заключенный в его темное нутро, я страдал от зубной боли. И когда я, громко вопя, расковыривал десну осколком камня – это тоже была одержимость злым духом…
Я заметил, что одержимость стала, если использовать сегодняшнюю терминологию, определяющим фактором, наложившим отпечаток на всю мою жизнь: примерно через полгода после того, как отец-настоятель в своем странном наряде бежал в лес, состоялся и мой выход на сцену – я совершил поступок, который прославил меня на всю долину. Ты, сестренка, должна хорошо это помнить. Даже нынешнее поколение воспринимает случившееся тогда как очередную легенду: когда я бросил изготовление бомб из обрезков металлических труб для революционной группы и, укрывшись в нашем доме, к тому времени уже наполовину развалившемся, только и делал, что спал круглые сутки, ребята из долины и даже из горного поселка приходили поглазеть на меня и при этом громко вопили: «Ну точно – длинноносый леший!»
В ночь, когда это произошло, я, собрав в кулак всю свою волю, сидел в темном доме, находящемся в самом низком месте долины, где мы жили еще все вместе, правда без Солдата Цуюити, и дожидался, когда вы уснете. Поздно ночью, услыхав ровное сопение и убедившись, что все спят, я тихонько разделся догола. Потом ощупью спустился в комнату с земляным полом, где был кухонный очаг, и, приоткрыв рассохшуюся деревянную дверь, вышел во двор, залитый лунным светом. Была весна, все вокруг буйно цвело. Я направился к колодцу, вокруг которого росли абрикосы, ююбы, вишни. Здесь я и должен был совершить задуманное. К голому худому боку я прижимал ящик от туалетного столика. В нем лежали румяна, оставшиеся от матери, изгнанной отцом-настоятелем из долины, – он заставлял тебя пользоваться ими, когда ты как жрица Разрушителя, подкрасившись, отправлялась в храм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69